Кветта

Город Кветта урду کوئٹہ пушту کوټه‎ Страна ПакистанПакистан Провинция БелуджистанБелуджистан (Пакистан)|Белуджистан Округ Кветта Координаты 30°08′17″ с. ш. 67°00′55″ в. д.30.1381583° с. ш. 67.0153000° в. д. / 30.1381583; 67.0153000    Первое упоминание 11 век Город с 1730 Высота центра 1685 м Население 842 410 человек (2012) Телефонный код +92 81

Кве́тта (от пушту Квата (کوټه)‎ — крепость) — крупнейший город и столица пакистанской провинции Белуджистан. Местные жители называют Кветту «Плодовым садом Пакистана». Город представляет собой укреплённый форт, окружённый холмами со всех сторон. Население города неуклонно растёт: с 1961 года количество жителей Кветты увеличилось почти в 8 раз и стремительно приближается к одному миллиону человек.

История

Город впервые упоминается в 11 веке, когда он был захвачен Махмудом Газневи во время его вторжения на земли Белуджистана. В 1543 году император Великих Моголов Хумаюн отдыхал в Кветте когда отступал из Персии, он оставил здесь своего годовалого сына Акбара (за которым вернулся через два года). Моголы правили Кветтой до 1556 года, затем город был захвачен персами. В 1595 году Акбар вернул город в состав своей империи.

В 1730 году Кветта перешла под контроль белуджистанского хана Калата, который сделал город своей северной столицей. В 1876 году британский политический офицер Роберт Сандеман подписал договор с ханом Калата о передаче управления стратегически важным городом Кветта — Великобритании. Значение города резко возросло, в нём расположился крупный гарнизон войск Британской Индии. 31 мая 1935 года возле города произошло разрушительное землетрясение, Кветта превратилась в руины. В результате землетрясения погибло около 20 000 человек.

Кветта имеет исторические связи с Афганистаном, которые сильны и в настоящее время. В 1979—1989 годах в городе располагался крупный лагерь для афганских беженцев. Кветта стала трамплином для прихода к власти в Афганистане талибов, которых спонсировали мощные мафиозные группировки города. Большая часть населения Кветты до сих пор симпатизирует движению Талибан, ходят слухи, что несколько высокопоставленных лидеров Талибана скрываются в этом городе.

С началом боевых действий на северо-западе Пакистана, Кветту потрясла серия кровавых террористических актов. В 2004 году экстремисты атаковали процессию мусульман-шиитов, расстреляв их из автомата и закидав гранатами, в результате чего погибло 42 человека и свыше 100 были ранены.

3 сентября 2010 года в день Аль-Кудс смертник-самоубийца подорвал себя в толпе мусульман-шиитов. Этот теракт стал самым кровавым в истории города. Погибло 73 человека, ещё 160 были доставлены в больницу. Ответственность за теракт взяла на себя суннитская экстремистская группировка Лашкар-и-Джангави.

20 мая 2011 года в пригороде Кветты сотрудники пограничной полиции Пакистана расстреляли группу россиян. По словам пакистанской стороны пятеро чеченцев атаковали блок-пост полиции и были уничтожены ответным огнём. Один полицейский погиб. Однако, вице-консул российского посольства в Карачи опроверг данную информацию. По его словам были убиты 4 россиянина (среди которых была беременная уроженка Якутска 1992 г.р.) и один гражданин Таджикистана. Вице-консул затруднился ответить каким образом россияне оказались в Пакистане.

16 июня 2011 года в Кветте был застрелен известный пакистанский боксёр Абрар Хусейн. Преступление было совершенно на почве религиозной ненависти, убитый боксёр принадлежал к шиитскому меньшинству.

Географическое положение

Центр города располагается на высоте 1685 м над уровнем моря. Географически Кветта занимает стратегическое положение и является одним из самых важных военных форпостов страны.

Климат

Климат Кветты
Показатель	Янв.	Фев.	Март	Апр.	Май	Июнь	Июль	Авг.	Сен.	Окт.	Нояб.	Дек.
Абсолютный максимум, °C	23,6	26,7	31,0	35,0	39,4	41,5	42,0	40,6	38,3	34,0	36,0	25,0
Средний максимум, °C	10,8	12,9	18,7	24,8	30,4	35,3	35,9	34,8	31,4	25,5	19,2	13,3
Средняя температура, °C	3,7	6,0	11,1	16,6	21,0	25,6	27,9	26,4	21,1	14,6	9,2	5,1
Средний минимум, °C	−3,4	−0,9	3,4	8,3	11,5	15,9	19,9	17,9	10,9	3,8	−0,9	−3,2
Абсолютный минимум, °C	−18,3	−16,7	−8,3	−3,9	−0,3	5,0	8,9	3,3	−0,6	−8,3	−13,3	−18,3
Норма осадков, мм	56,7	49,0	55,0	28,3	6,0	1,1	12,7	12,1	0,3	3,9	5,3	30,5
Источник:

Экономика

Кветта является центром торговли Белуджистана, отрасли промышленности города включают в себя: консервирование фруктов и добычу хрома. В Кветте распространено садоводство, резьба по дереву, торговля коврами и кожей.

Население

В городе проживают белуджи и пуштуны. Эти две нации объединяет общая религия — ислам. Говорят они на языке белуджи и местном диалекте пушту (оба языка индоиранской ветви индоевропейской языковой семьи). Жители города занимаются кочевым скотоводством и сельским хозяйством (выращивают пшеницу, ячмень, просу, кукурузу и картофель).

Население города по годам:

1961	1972	1981	1998	2012
106 633	158 026	285 719	565 137	842 410

Образование

В городе есть большое количество учебных заведений и командно-штабной колледж. В Кветте расположен Университет Белуджистана, который является крупнейшим университетом провинции (в нём обучается свыше 6 000 студентов).

Транспорт

Кветта — крупный транспортный узел на севере Пакистана, рядом с городом проложена автомобильная трасса по которой можно попасть в Афганистан (шоссе проходит через пограничный город Чаман). В городе есть международный аэропорт. Через город проходит железнодорожная линия связывающая Кветту со следующими городами: Карачи (расстояние 863 км), Лахор (1170 км), Пешавар (1587 км) и иранским городом Захедан.

Достопримечательности

Озеро Ханна — популярное место для отдыха среди жителей Кветты, является одной из основных достопримечательностей города. Оно расположено в месте где начинается долина Урак в 10 км от Кветты. Воды озера имеют зеленовато-голубой оттенок, что выделяется среди основного ландшафта провинции (песчаных холмов и скал). Озеро является одним из самых привлекательных объектов провинции для отдыхающих и туристов.

Долина Урак расположена в 21 км от города Кветта. По обеим сторонам дороги в долине растут дикие розы и располагаются фруктовые сады. В этой долине выращивают персики, пальмы, абрикосы и яблоки многих сортов.

Хазарганджи-Чилтан — один из национальных парков Пакистана. Парк расположен в 20 км к юго-западу от Кветты. Здесь обитают редкие виды животных занесённых в Красную книгу. Площадь национального парка составляет 38 429 акров земли, высота над уровнем моря от 2021 до 3264 метров.

Галерея

• Hanna Lake Quetta P1140271.jpg

  Озеро Ханна

• Quetta Railway Station - 40311.jpg

  Вокзал в Кветте

• Queeta-Airport-40227.JPG

  Аэропорт в Кветте

• Jinnah Road, Quetta.JPG

  Одна из улиц Кветты

Отрывок, характеризующий Кветта

Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.