Квинт Сервилий Цепион (проконсул 90 года до н. э.)
Квинт Сервилий Цепион лат. Quintus Servilius Caepio | ||
| ||
---|---|---|
103 или 100 год до н. э. | ||
| ||
примерно 95 год до н. э. | ||
| ||
91 год до н. э. (предположительно) | ||
| ||
90 год до н. э. | ||
| ||
90 год до н. э. | ||
Рождение: | II век до н. э. | |
Смерть: | 90 год до н. э. | |
Род: | Сервилии | |
Отец: | Квинт Сервилий Цепион | |
Мать: | Цецилия Метелла (предположительно) | |
Супруга: | Ливия Друза | |
Дети: | 1. Сервилия Старшая 2. (предположительно) Сервилия Младшая 3. Квинт Сервилий Цепион |
Квинт Сервилий Цепион Младший (лат. Quintus Servilius Caepio Minor) — римский политический деятель и военачальник, претор 91 года до н. э., проконсул 90 года до н. э. Принадлежал к одному из самых знатных сенатских родов Рима и играл видную роль во внутриполитической борьбе, выступая с консервативных позиций. Организовал противодействие реформам народного трибуна Луция Аппулея Сатурнина. Был близким другом, а затем главным врагом Марка Ливия Друза, народного трибуна 91 года до н. э., и добился провала его законодательных инициатив. В конфликте между сенатом и всадничеством Цепион перешёл на сторону последнего и стал одним из союзников Гая Мария. С полномочиями легата, а затем проконсула, участвовал в Союзнической войне и погиб в одном из сражений с марсами.
Одним из внуков Квинта Сервилия был Марк Юний Брут, убийца Цезаря.
Содержание
Биография
Происхождение
Квинт Сервилий принадлежал к знатному патрицианскому роду Сервилиев, одному из шести родов, происходивших из Альба-Лонги[1]. Первый носитель когномена Цепион получил консульство в 253 году до н. э., и в дальнейшем представители этой ветви рода регулярно занимали высшие магистратуры. Прапрадед Квинта Сервилия оспаривал у Сципиона командование в Африке на заключительном этапе Второй Пунической войны, дед организовал убийство Вириата (139 год до н. э.), отец того же имени был консулом в 106 году до н. э. и одним из руководителей могущественной «фракции» Цецилиев Метеллов[2]. По матери Цепион был, возможно, внуком Квинта Цецилия Метелла Македонского [3][4].
На стороне сената
Первой известной из источников ступенью карьеры Квинта Сервилия стала городская квестура, которую относят к 103[5] или 100[6][7] году до н. э. На этой должности Цепион возглавил сопротивление законопроекту народного трибуна Луция Аппулея Сатурнина, предполагавшему снижение цены на хлеб для римского плебса до символических 5/6 асса за модий (до этого хлеб стоил 6 1/3 асса[8]): доказывая разорительность этой меры, квестор добился постановления сената о том, что вынесение такого законопроекта на голосование должно считаться делом антигосударственным. В ответ на игнорирование этого постановления Сатурнином Цепион перешёл к силовым методам борьбы: со своими сторонниками он опрокинул урны для голосования в комиции; тем не менее закон был принят[9][10].
Если эти события происходили в 103 году до н. э., то именно «необузданность» Цепиона могла решить судьбу его отца[5]. Двумя годами ранее Квинт Сервилий Старший стал виновником едва ли не крупнейшего военного поражения в римской истории — в битве с германцами при Араузионе (6 октября 105 года до н. э.). В 103 году на основании закона об оскорблении величия римского народа, принятого по инициативе Сатурнина[11], этого неудачливого полководца приговорили к изгнанию, а его имущество распродали с торгов[12]. В Рим Цепион Старший так и не вернулся.
Несмотря на конфискацию, у Цепиона Младшего, видимо, осталось достаточно средств, чтобы продолжать карьеру[13]. Возможно, только через два года после изгнания отца он добился своего избрания квестором (101 год до н. э.)[14] и затем развил антисатурниновскую деятельность. Правда, Цицерон не упоминает Квинта Сервилия в своём довольно пространном перечне «всей знати» и «всех честных людей», явившихся в декабре 100 года к храму Санка в ответ на призыв консулов, чтобы вооружиться и вступить в открытый бой со сторонниками Сатурнина[15]. Но в 99 году Цепион вместе с другими аристократами умолял народного трибуна Публия Фурия разрешить вернуться в Рим Квинту Цецилию Метеллу Нумидийскому, которого Луций Аппулей отправил в изгнание[16][17].
Позже (в 95 году до н. э.[18]) Квинт Сервилий Младший тоже был привлечён к суду за «оскорбление величия римского народа»; имелись в виду его насильственные действия во время квестуры. Дело Цепиона стало одним из самых громких политических процессов десятилетия: сторонники обвиняемого защищали авторитет сената и старались возбудить ненависть к всадникам, к числу которых принадлежали и обвинитель, и судьи. Обвинение предъявил Тит Бетуций Бар из Аускула, которого Цицерон называет самым красноречивым человеком из всех, живших за пределами Рима[19]; ответную речь для Цепиона написал Луций Элий Стилон, известный своей начитанностью. Консул того года Луций Лициний Красс, один из двух лучших ораторов эпохи, поддерживавший когда-то ещё Цепиона Старшего, произнёс на этом процессе защитную речь, которая, правда, была «слишком длинна для похвальной речи при защите и коротка для обычной судебной»[20]. Тем не менее Цепион был оправдан[21].
Вероятно, в том же году состоялся суд над Гаем Норбаном, бывшим обвинителем Цепиона Старшего. Сам он был обвинён в нарушениях, допущенных именно в ходе процесса над Цепионом, но приговор тоже был оправательным. Несмотря на отсутствие прямых указаний в источниках, в историографии встречаются предположения, что между двумя процессами была прямая и тесная связь, поскольку Цепиона судили из-за его поведения по отношению к коллеге Норбана, а последнего — из-за отца Цепиона; кроме того, обвинителем Норбана был один из любимых учеников защитника Квинта Сервилия — Публий Сульпиций[18].
На стороне всадников
Важную роль в судьбе Цепиона и, по мнению некоторых античных авторов, во всей римской истории[22] сыграли его отношения со знатным плебейским семейством Ливиев Друзов. Квинт Сервилий был женат на Ливии, а брат последней Марк Ливий Друз был женат на сестре Цепиона[23]. С этим свойством была связана близкая дружба, конец которой положил конфликт, происшедший, если верить Плинию Старшему, из-за золотого кольца на каком-то аукционе[22]. Другие подробности конфликта и его дата неизвестны. Фридрих Мюнцер предположил, что он мог быть связан с распродажей имущества Цепиона Старшего и, соответственно, имел место в 103 году до н. э.[24]; другие исследователи считают, что ссора произошла существенно позже и что её причиной могло стать упомянутое Страбоном[25] распутное поведение сестры Цепиона Младшего и жены Друза, повлёкшее за собой развод[26]. Датой развода может считаться 97 или 96 год до н. э.[27]
И Цепион, и Друз принадлежали к аристократической группировке, объединившейся вокруг рода Цецилиев. После разрыва Цепиона с Друзом другие члены этой группировки заняли сторону последнего, а Квинт Сервилий постепенно оказался в одиночестве. Иллюстрировать это может тот факт, что Ливия почти сразу после развода снова вышла замуж за Марка Порция Катона Салониана Младшего, аристократа с обширными связями, тогда как о втором браке Сервилии источники ничего не сообщают[28]. Чувство обиды, «уязвлённая гордыня римского аристократа»[27] подтолкнули Квинта Сервилия перейти в противостоянии сената и всадничества на сторону последнего[29][30][31]. Этот переход стал свершившимся фактом к 92 году до н. э., когда Цепион привлёк к суду принцепса сената Марка Эмилия Скавра, фактического покровителя Друза, по причине «ненависти из-за посольства в Азию» (возможно, поводом стали слухи о взятке, принятой Скавром от понтийского царя[32]). Обвинение было предъявлено, несмотря на наличие старых семейных связей между Скавром и Цепионами: Марк Эмилий защищал Цепиона Старшего во время процесса 103 года и в ходе начавшихся тогда беспорядков даже был ранен камнем в голову[33]. Скавр выдвинул встречное обвинение, но дело так и не дошло до суда[32].
Существует предположение, что именно атака Цепионом Скавра наряду с процессом Публия Рутилия Руфа заставила ряд аристократов сплотиться вокруг Друза, племянника последнего, и выдвинуть программу реформ[4]. В 91 году до н. э., когда Друз стал народным трибуном, Цепион скорее всего был претором[34] (вероятно, в середине десятилетия он занимал должность эдила, но точных датировок нет, хотя Э. Бэдиан склоняется к 94 или 93 году[35]). Друз выдвинул ряд законодательных инициатив, предполагавших расширение состава сената за счёт всадников, переход контроля над судами от всадников к сенаторам, предоставление гражданства союзникам. Квинт Сервилий вместе с консулом Луцием Марцием Филиппом возглавил оппозицию этим реформам[30][36], причём за ним, возможно, стоял Гай Марий, вокруг которого сплотилось всадническое сословие[37].
Борьба была острой: Друз угрожал, что прикажет сбросить Цепиона с Тарпейской скалы[38], и пытался имитировать симптомы отравления, чтобы обвинить своего врага в том, что тот дал ему яд[39]. Победа осталась за Цепионом. Сенат отменил все нововведения Друза, а вскоре тот погиб — вероятно, от руки наёмного убийцы. В его смерти винили Цепиона и Филиппа[38] или только последнего[40] и Квинта Вария[41]. Тем не менее следствие не было проведено[42].
Союзническая война
В ответ на убийство Друза италики восстали. В начавшейся Союзнической войне Цепион стал легатом при одном из консулов — Публии Рутилии Лупе, действовавшем на северном направлении. Его коллегами были Гай Марий, Гай Перперна, Гней Помпей Страбон[43]; это назначение может быть свидетельством политического сближения Мария и Цепиона[44]. Вскоре Рутилий погиб в устроенной марсами засаде, и его войско было разделено между Марием и Цепионом, получившими проконсульские полномочия. Под видом перебежчика к Цепиону явился вождь марсов Квинт Попедий Силон и уговорил выступить для захвата марсийского лагеря, оставшегося без командира. Чтобы убедить Квинта Сервилия в своей искренности, Силон передал ему заложников — двух молодых рабов, которых он выдал за своих сыновей, — и круглые пластины из позолоченного и посеребрённого свинца, принятого проконсулом за золото и серебро. Цепион попался в ловушку: италики напали на его войско по сигналу Попедия и перебили всех, включая командира[45][46].
Евтропий, видимо, соединил два сюжета (гибель Рутилия и гибель Сервилия) в один, написав: «На этой войне был убит консул Публий Рутилий Цепион, знатный юноша»[47].
Потомки
От брака с Ливией Друзой у Цепиона было как минимум двое детей[48]:
- Сервилия Старшая, жена Марка Юния Брута и Децима Юния Силана, известная в первую очередь как любовница Гая Юлия Цезаря и мать его убийцы;
- Квинт Сервилий Цепион (98 — 67 гг. до н. э.), из-за ранней смерти занимавший только квестуру.
Ливия сразу после развода с Цепионом вышла замуж за Марка Порция Катона Салониана и родила от него дочь Порцию, жену Луция Домиция Агенобарба и прапрабабку императора Нерона, и сына — Марка Порция Катона Утического, которые приходились, таким образом, детям Цепиона единоутробными братом и сестрой. Известно, что дети Квинта Сервилия жили в доме своего дяди Марка Ливия Друза[48].
Плутарх упоминает ещё одну Сервилию, сестру Катона, ставшую женой Луция Лициния Лукулла[49][50], но есть гипотеза, что это не дочь, а внучка проконсула 90 года до н. э.[51].
Высказывалось предположение, что до Ливии Квинт Сервилий был женат на другой женщине и в этом браке родился старший из его сыновей, тоже Квинт, который упоминается в источниках как жених Юлии и Помпеи Магны[52][53][54] и который усыновил своего племянника Брута. В этом случае сын Ливии Друзы должен был носить преномен Гней[55].
В художественной литературе
Квинт Сервилий Цепион стал персонажем романов Колин Маккалоу «Первый человек в Риме» и «Венец из трав». Здесь он изображён как отрицательный герой — очень ограниченный человек, склонный к жестокости по отношению к своим близким. Получив в наследство от отца «золото Толозы», он вложил эти громадные богатства в экономику италийских союзников, приблизив таким образом их восстание.
Напишите отзыв о статье "Квинт Сервилий Цепион (проконсул 90 года до н. э.)"
Примечания
- ↑ Geiger J., 1973, р.143.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.164-165.
- ↑ Münzer F., 1920, s.252-253.
- ↑ 1 2 Бэдиан Э., 2010, с.174.
- ↑ 1 2 Бэдиан Э., 2010, с.165.
- ↑ Broughton T., 1951, р.576; 578.
- ↑ Klebs E., 1895, s.266.
- ↑ Ковалёв С., 2002, с. 440.
- ↑ Риторика для Геренния, I, 21.
- ↑ Короленков А., Смыков Е., 2007, с.110.
- ↑ Короленков А., Смыков Е., 2007, с.85.
- ↑ Тит Ливий, 1994, Периохи, 67.
- ↑ Короленков А., Смыков Е., 2007, с.371.
- ↑ Broughton T., 1951, р.576.
- ↑ Цицерон, 1993, В защиту Гая Рабирия, 21.
- ↑ Цицерон, 1993, В сенате по возвращении из изгнания, 37.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.181.
- ↑ 1 2 Бэдиан Э., 2010, с.166.
- ↑ Цицерон, 1994, Брут, 169.
- ↑ Цицерон, 1994, Брут, 162.
- ↑ Короленков А., Смыков Е., 2007, с.137-138.
- ↑ 1 2 Плиний Старший, ХХХIII, 1, 20.
- ↑ Livius 35, 1942, s.900.
- ↑ Livius 18, 1927, s.863.
- ↑ Страбон, 1994, IV, 1, 13.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.175.
- ↑ 1 2 Бэдиан Э., 2010, с.177.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.176-178.
- ↑ Цицерон, 1994, Брут, 223.
- ↑ 1 2 Флор, 1996, II, 17.
- ↑ Луций Ампелий, 2002, 26, 4.
- ↑ 1 2 Короленков А., Смыков Е., 2007, с.140.
- ↑ Цицерон, 1994, Об ораторе II, 197.
- ↑ Broughton T., 1952, р.54.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.177-178.
- ↑ Короленков А., Смыков Е., 2007, с.145.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.201.
- ↑ 1 2 Аврелий Виктор, 1997, 66, 8.
- ↑ Плиний Старший, ХХVIII, 148.
- ↑ Луций Ампелий, 2002, 19, 6; 26, 4.
- ↑ Цицерон, О природе богов III, 81.
- ↑ Livius 18, 1927, s.880.
- ↑ Аппиан, 2002, XIII, 40.
- ↑ Бэдиан Э., 2010, с.197.
- ↑ Аппиан, 2002, XIII, 44.
- ↑ Орозий, 2004, V, 18, 14.
- ↑ Евтропий, 2001, V, 3, 2.
- ↑ 1 2 Плутарх, 2001, Катон Младший, 1.
- ↑ Плутарх, 2001, Катон Младший, 24; 29; 54.
- ↑ Плутарх, 2001, Лукулл, 38.
- ↑ Geiger J., 1973, р.155.
- ↑ Светоний, 1999, Божественный Юлий, 21.
- ↑ Плутарх, 2001, Помпей, 47.
- ↑ Плутарх, 2001, Цезарь, 14.
- ↑ Geiger J., 1973, р.155-156.
Литература
Первичные источники
- Аврелий Виктор. О знаменитых людях // Римские историки IV века. — М.: Росспэн, 1997. — С. 179-224. — ISBN 5-86004-072-5.
- Луций Ампелий. Памятная книжица. — СПб.: Алетейя, 2002. — 244 с. — ISBN 5-89329-470-Х.
- Луций Анней Флор. Эпитомы // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — 99-190 с. — ISBN 5-86218-125-3.
- Аппиан. Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — 880 с. — ISBN 5-86218-174-1.
- Евтропий. Бревиарий римской истории. — СПб., 2001. — ISBN 5-89329-345-2.
- Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008995-8.
- Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
- Плиний Старший. [books.google.de/books?id=Sp9AAAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Естественная история]. Проверено 27 ноября 2015.
- Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — СПб., 2001. — Т. 3. — 672 с. — ISBN 5-306-00240-4.
- [www.hs-augsburg.de/~harsch/Chronologia/Lsante01/AdHerennium/rhe_h001.html#1.4 Риторика для Геренния]. Сайт «Bibliotheka augustana». Проверено 27 ноября 2015.
- Светоний. Жизнь двенадцати цезарей // Светоний. Властелины Рима. — М.: Ладомир, 1999. — С. 12-281. — ISBN 5-86218-365-5.
- Страбон. География. — М.: Ладомир, 1994. — 944 с.
- Цицерон. Брут // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 253-328. — ISBN 5-86218-097-4.
- Цицерон. О природе богов. — СПб.: Азбука, 2015. — 448 с. — ISBN 978-5-389-09716-2.
- Цицерон. Об ораторе // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 75-272. — ISBN 5-86218-097-4.
- Цицерон. Речи. — М.: Наука, 1993. — ISBN 5-02-011169-4.
Вторичные источники
- Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
- Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1952. — Vol. II. — P. 558.
- Geiger J. The Last Servilii Caepiones of the Republic // Ancient Society. — 1973. — № IV. — С. 143-156.
- Klebs E. Appuleius 29 // RE. — 1895. — Т. II, 1. — С. 261-269.
- Münzer F. Römische Adelsparteien und Adelsfamilien. — Stuttgart, 1920. — P. 437.
- Münzer F. Livius 18 // RE. — 1927. — Т. XIII, 1. — С. 859-881.
- Münzer F. Livius 35 // RE. — 1942. — Т. XIII, 1. — С. 900.
- Münzer F. Servilius 50 // RE. — 1942. — Т. IIA, 2. — С. 1786-1787.
- Бэдиан Э. Цепион и Норбан (заметки о десятилетии 100—90 гг. до н. э.) // Studia Historica. — 2010. — № Х. — С. 162-207.
- Короленков А., Смыков Е. Сулла. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 430 с. — ISBN 978-5-235-02967-5.
Ссылки
- [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=71 Квинт Сервилий Цепион (проконсул 90 года до н. э.)] (рус.). — биография на сайте [ancientrome.ru ancientrome.ru].
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Ковалёв С., 2002, Цицерон Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Квинт Сервилий Цепион (проконсул 90 года до н. э.)
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.