Квинт Фабий Максим Руллиан

Квинт Фабий Максим Руллиан лат. Quintus Fabius Maximus Rullianus
Консул Римской республики
322, 310, 308, 297 и 295 годов до н. э.
Отец:	Марк Фабий Амбуст
Дети:	Квинт Фабий Максим Гургит

Квинт Фабий Максим Руллиан или Рулл (лат. Quintus Fabius Maximus Rullianus (Rullus)) — древнеримский полководец и государственный деятель из патрицианского рода Фабиев, пять раз занимавший должность консула (в 322, 310, 308, 297 и 295 годах до н. э.).

Биография

Происхождение

Квинт Фабий происходил из древнего патрицианского рода Фабиев. Его отцом был Марк Фабий Амбуст, который трижды был консулом.

Начало карьеры

В 331 году до н. э. Максим Руллиан был избран курульным эдилом. В тот год многие видные римские граждане умерли от неизвестного недуга. Квинт Фабий благодаря информации, полученной от одной рабыни, обнаружил, что причиной смертей были отравленные зелья, которые варили жены для своих мужей.

Вторая Самнитская война

В 325 году до н. э. Квинт Фабий был начальником конницы при диктаторе Луции Папирии Курсоре. Оба они отправились в Самний для ведения войны с самнитами. Запретив вступать в бой, Луций Папирий отлучился в Рим для повторных ауспиций. Однако Квинт Фабий, двинувшись против самнитов под Имбринием, полностью разгромил их войско. За ослушание Луций Папирий хотел лишить его жизни, однако вмешательство отца, сената и римского народа спасло его от неминуемой гибели.

В 322 году до н. э. Квинт Фабий был избран консулом. В тот год был назначен диктатор для ведения войны. Однако по другой версии диктатор был назначен для проведения игр, а войну вели консулы: Квинт Фабий дошёл до Апулии, привёз оттуда много добычи и справил в Риме триумф над самнитами.

В следующем году после поражения в Кавдинском ущелье Квинт Фабий вместе Марком Валерием Корвом был назначен интеррексом для избрания консулов. В 315 году до н. э. Квинт Фабий был назначен диктатором, начальником конницы он взял Квинта Авлия Церретана. Приняв войско от предыдущего диктатора Луция Эмилия Мамерцина Приверната, Квинт Фабий продолжил осаду занятой самнитами Сатикулы, которую вскоре взял. После этого произошло сражение при Лавтулах, в котором ни одна из сторон не смогла одержать верх.

Во время второго своего консульства Квинт Фабий продолжил начатую в предыдущем году войну в Этрурии. Квинт Фабий двинулся против осаждённого этрусками Сутрия. Выступившие ему навстречу войска были разбиты, после чего римляне, перейдя через Циминийский хребет, разорили лежащую у подножия область. На помощь этрускам пришли умбры, однако они также были разбиты. После этого Квинт Фабий по требованию сената назначил диктатором Луция Папирия Курсора для помощи другому консулу, попавшему в окружение. Одержав в следующем году победу над остатками этрусского войска возле Перузии, Квинт Фабий вернулся в Рим с триумфом.

В 308 году до н. э. Квинт Фабий в третий раз стал консулом, взяв на себя командование в войне с самнитами. Направившись против Алфатерской Нуцерии, Квинт Фабий отклонил просьбы жителей о мире и осадой принудил их к сдаче. После этого произошло сражение с самнитами, в котором римляне легко одержали верх. Примечательным оно было тем, что римляне впервые сражались с марсами, выступившими на стороне самнитов. В то же время умбры выступили к Риму, вследствие чего Квинт Фабий был отозван из Самния. Около Мевании его войска нанесли умбрам тяжёлое поражение.

В 307 году до н. э. Квинту Фабию продлили военные полномочия, и он вернулся в Самний в ранге проконсула. Здесь он разбил самнитов под городом Аллифы.

Цензура

В 304 году до н. э. Квинт Фабий был избран цензором совместно с Публием Децием Мусом. Находясь в этой должности, Фабий отменил изменения, которые ввёл Аппий Клавдий Цек в 312 году до н. э., будучи цензором. Чтобы выборы не зависели от черни, Фабий выделил всю рыночную толпу в четыре трибы, назвав их «городскими». Также он учредил торжественный выезд всадников в квинктильские иды: большой конный парад в память о помощи, оказанной римлянам богами Диоскурами в битве у Регилльского озера.

Третья Самнитская война

Из-за угрозы со стороны самнитов в 297 году до н. э. римляне избрали консулом проверенного в боях Квинта Фабия. После подписания мира с этрусками Квинт Фабий и его коллега Публий Деций Мус отправились в Самний. Выступившие против Фабия самниты дали бой около Тиферна, в котором были полностью разгромлены. В течение следующих пяти месяцев консулы разоряли Самний, Фабий даже захватил город Циметру. После этого этого Фабий отбыл в Рим для проведения выборов. Консулами были избраны Луций Волумний Фламма Виолент и Аппий Клавдий Цек, однако Квинту Фабию и Публию Децию продлили военные полномочия на полгода.

В 295 году до н. э. Квинт Фабий в пятый раз был избран консулом. В тот год Фабий нанёс самнитам и их союзникам галлам критическое поражение в битве при Сентине, в которой пал его коллега Публий Деций Мус. После этой победы Фабий вернулся в Рим с триумфом.

В 292 году до н. э. Квинт Фабий пошёл легатом к своему сыну Квинту Фабию Максиму Гургиту, который в то время неудачно вёл войну против самнитов. Его вмешательство помогло сыну разбить самнитов и справить триумф.

Ссылки

• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/1001?rgn=full+text;view=image Квинт Фабий Максим Руллиан] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Квинт Фабий Максим Руллиан

«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…