Квинт Цецилий Метелл Македонский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Квинт Цецилий Метелл.
Квинт Цецилий Метелл Македонский
лат. Quintus Caecilius Metellus Macedonicus
легат
168 год до н. э.
народный трибун Римской республики
154 год до н. э. (предположительно)
претор Римской республики
148 год до н. э.
пропретор Македонии
147 — 146 годы до н. э.
консул Римской республики
143 год до н. э.
проконсул Ближней Испании
142 год до н. э.
цензор
131 год до н. э.
 
Рождение: 188 год до н. э. (предположительно)
Смерть: 115 год до н. э.
Рим
Род: Цецилии
Отец: Квинт Цецилий Метелл, консул 206 года до н. э.
Дети: 1. Квинт Цецилий Метелл Балеарский
2. Луций Цецилий Метелл Диадемат
3. Марк Цецилий Метелл
4. Гай Цецилий Метелл Капрарий
5. Цецилия Метелла (жена Публия Корнелия Сципиона Назики Серапиона)
6. Цецилия Метелла (жена Гая Сервилия Ватии)

Квинт Цецилий Метелл Македонский (лат. Quintus Caecilius Metellus Macedonicus; 188—115 годы до н. э.) — древнеримский военачальник и политический деятель из плебейского рода Цецилиев. Во время своей претуры (148 год до н. э.) он подавил восстание Андриска на Балканах и сделал Македонию римской провинцией, а в 146 году одержал первые победы в Ахейской войне. В 143 году до н. э. Метелл стал консулом. В 142 году добился ряда крупных успехов в войне с кельтиберами в Испании. С этого времени Метеллы стали самым влиятельным аристократическим семейством Рима, а Квинт Цецилий стал одним из руководителей консервативной «фракции» в сенате, противостоявшей Публию Корнелию Сципиону Эмилиану. Увенчала его карьеру цензура в 131 году до н. э.





Биография

Происхождение

Метелл Македонский принадлежал к плебейскому роду Цецилиев, происходившему, согласно легенде, от сына бога Вулкана Цекула, основателя города Пренесте[1]. Первым из Цецилиев достиг консульства (в 284 году до н. э.) прадед Квинта — Луций Цецилий Метелл Дентер[2][3]. Отцом Квинта был консул 206 года до н. э. того же имени[4], дядей — Марк Метелл, известный как автор плана покинуть Италию после Канн, поддержанного многими представителями аристократической молодёжи[5]. Младшим братом Метелла Македонского был Луций Цецилий Метелл Кальв[6].

Начало карьеры

Рождение Квинта Цецилия датируют предположительно 188 годом до н. э.[7] В 168 году до н. э. он участвовал в Третьей Македонской войне под командованием Луция Эмилия Павла. После разгрома македонян при Пидне Метелл вместе с сыном проконсула Квинтом Фабием Максимом Эмилианом и Луцием Корнелием Лентулом был отправлен в Рим с сообщением о победе[8]. Правда, источники утверждают, что к моменту прибытия вестников римляне уже обо всём знали: новость якобы или распространилась сама собой среди зрителей в цирке[9], или была принесена Диоскурами[10][11].

Претура и пропретура

В следующий раз Квинт Цецилий упоминается в источниках уже спустя 20 лет. В 148 году до н. э. он стал претором[12] и в этом качестве получил назначение на Балканы, где началась Четвёртая Македонская война: некий Андриск объявил себя сыном царя Персея Филиппом, поднял восстание, установил контроль над всей Македонией и большей частью Фессалии и уничтожил отряд претора Публия Ювенция[13]. Метелл, действуя при поддержке пергамского флота, вторгся в Македонию.

Восставшие, поддержанные фракийцами, одержали победу в первой кавалерийской схватке[14], но в дальнейшем в армии Андриска началась дезорганизация из-за внутренних распрей и дезертирства. Псевдо-Филипп совершил серьёзную ошибку, отправив часть армии в Фессалию. В решающем сражении при Пидне (на месте победы двадцатилетней давности) Метелл разгромил противника; во многом это стало следствием перехода на сторону римлян военачальника Телеста с почти всей конницей. Согласно Евтропию, здесь погибли 25 тысяч македонян и фракийцев[15]. Андриск бежал во Фракию и вернулся с новым войском, но опять был разбит. После этого фракийцы потеряли веру в победу своего союзника и в конце концов выдали его Метеллу[16][17][18].

Закончив войну, Квинт Цецилий по приказу сената занялся организацией новой римской провинции Македония. В её состав вошли помимо территории четырёх республик, образованных после разгрома Персея, Эпир, Южная Иллирия и Ионические острова[19][13].

Аннексия Македонии была воспринята другими зависимыми от Рима государствами в этом регионе как удар против них. В частности, обострились отношения с Ахейским союзом, пытавшимся в эти годы подчинить Спарту. Метелл, будучи уже пропретором[20], дважды запрещал ахейцам начинать войну со спартанцами, но безрезультатно[21]. Когда сенатская комиссия потребовала от руководства Ахейского союза возвращения к границам 201 года до н. э., в Греции резко усилились антиримские настроения; оскорбление римских послов стало поводом к началу Ахейской войны[22].

Сенат поручил ведение войны консулу 146 года до н. э. Луцию Муммию. Тем не менее военные действия начал Квинт Цецилий: согласно одним источникам, по приказу из Рима[23], согласно другим — самовольно, рассчитывая закончить войну до прибытия консула[24]. Вероятно, его первоначальной целью было просто защитить фессалийский город Гераклея на Эте, осаждённый ахейцами и фиванцами[25]. Узнав о приближении пропретора, союзники начали спешное отступление, даже не попытавшись занять оборону в Фермопилах, но Метелл догнал их у Скарфея в Локриде и нанёс им серьёзный урон: только в плен попала тысяча греков, а их командующий Критолай пропал без вести. При Херонее Квинт Цецилий уничтожил отряд аркадян[26]; после этого какое-либо сопротивление Риму в Средней Греции прекратилось[25].

Метелл старался вести себя мягко: так, в Беотии он приказал не разрушать ни храмы, ни частные жилища, никого не убивать и не ловить тех, кто спасается бегством. Он предложил ахейцам заключить мир, но те ответили отказом[27] и решили обороняться на Истме, мобилизовав для этого всех свободных мужчин Пелопоннеса и даже освободив 12 тысяч рабов. Когда Метелл уже собирался атаковать Истм, прибыл Луций Муммий, который тут же отослал Квинта Цецилия вместе с его армией в Македонию, а потом одержал решительную победу при Левкопетре и взял Коринф. В результате слава завоевателя Греции досталась Муммию[28][29], хотя некоторые источники утверждают, что основная заслуга принадлежала скорее Метеллу[30].

По возвращении в Рим Квинт Цецилий справил триумф над Андриском[31] и получил агномен Македонский[32].

Консульство и война в Испании

Несмотря на военные заслуги, Квинт Цецилий был крайне непопулярен в Риме из-за своей жестокости. Поэтому он дважды проигрывал консульские выборы[33] и был близок к полному краху карьеры: три поражения считались в Риме окончательным провалом[34]. В 144 году до н. э. Метелл всё же добился избрания[35], и, вероятно, этим «запоздалым успехом» он был обязан появлению сильной поддержки — возможно, со стороны консула этого года Луция Аврелия Котты, чьи предки могли быть связаны с предками Квинта Цецилия узами дружбы и политических союзов[36].

Консульской провинцией Метелла стала Ближняя Испания, которую он получил путём жеребьёвки. Здесь ему пришлось воевать с кельтиберами: Евтропий говорит, что Квинт Цецилий вёл эту войну блестяще[37]. Он попытался взять город Кентобрига, но защитники поставили перед осадными орудиями детей одного из перебежчиков, находившегося в римском лагере; тогда Метелл снял осаду, и под впечатлением от его благородства без боя сдались и Кентобрига, и другие города[38][39]. В одном из сражений консул одержал победу, организовав искусственное наводнение и затопив таким образом вражеский лагерь; в другом — распространив во время марша ложный слух о засаде[40].

В следующем году командование Метелла было продлено благодаря консулам, одним из которых был его брат[41]. Квинт Цецилий атаковал город Контребия, столицу кельтиберов, но не смог его взять. Ряд источников рассказывает об упорных боях под этим городом: пять когорт, оттеснённых врагом со своих позиций, проконсул отправил в контратаку, объявив, что каждый, вернувшийся в лагерь, будет убит как враг[42]; он приказал воинам написать завещания и не возвращаться без победы[43][44], или воины сами составили завещания, считая, что отправляются на верную смерть[45]. Оставленные позиции были отбиты, но взять город всё же не удалось. Тогда Метелл прибег к иной тактике: он начал двигаться по Кельтиберии в самых разных направлениях, так что ни враги, ни подчинённые не могли понять его намерения. На соответствующий вопрос одного из своих офицеров Квинт Цецилий ответил: «Я бы сжёг и свою тунику, если бы предполагал, что она знает мои планы»[46][47]. Убедив всех в том, что он растерян и не знает, что делать, Метелл внезапной атакой занял Контребию и закончил таким образом завоевание Ближней Кельтиберии[48].

До конца года Квинт Цецилий успел разбить ареваков, застигнутых врасплох за сбором урожая, и завоевать все их равнинные территории. Сопротивление продолжали только два города — Терманция и Нуманция. В 141 году в Ближнюю Испанию прибыл новый наместник — Квинт Помпей[49], а Метелл вернулся в Италию, заслужив своими победами почётное прозвание Кельтиберийский[50][51].

Последующие годы

Не позже консульства Квинта Цецилия (143 год до н. э.) сложился союз двух знатных семейств — Цецилиев Метеллов и Сервилиев Цепионов[52], представители которых, включая Метелла Македонского, возглавляли «аристократическую корпорацию» в сенате[53]. Благодаря этому союзу консулами 142 года до н. э. стали брат Квинта Луций Цецилий Метелл Кальв и Квинт Фабий Максим Сервилиан (Цепион по рождению), а в 141 и 140 годах консульство получали братья Максима Сервилиана — Гней и Квинт Сервилии Цепионы[54].

Политическим противником Метелла был Публий Корнелий Сципион Эмилиан, вокруг которого группировались сенаторы из числа «новых людей» и часть всадничества; сторонники Сципиона тоже регулярно становились консулами в 140—130-е годы до н. э.[55] Квинт Цецилий и Публий Корнелий до самой смерти последнего были врагами[56], хотя источники подчёркивают исключительно политический характер противоречий между ними[57][58]. Согласно Валерию Максиму, «их разногласия, проистекавшие из соперничества в доблестях, привели к тяжёлой, ставшей широко известной вражде»[59].

Эта вражда нашла своё выражение, в частности, в деле Луция Аврелия Котты, привлечённого Сципионом Эмилианом к суду по обвинению в вымогательстве. Квинт Цецилий защищал своего старого друга и союзника и добился его оправдания[60]. Со своей стороны Метелл Македонский, Метелл Кальв и два Цепиона объединились против Квинта Помпея, принадлежавшего одно время к кругу Сципиона, и обвинили его во взяточничестве. Помпей тоже был оправдан; в обоих случаях источники называют причиной такого решения судей их стремление показать, что авторитет обвинителя не может влиять на результат процесса[61][62][63]. Метелл был «рьяным недругом» Луция Фурия Фила, одного из ближайших друзей Сципиона. Когда Луций Фурий стал консулом, Квинт Цецилий упрекал его в чрезмерном желании отбыть в свою провинцию и за это был своеобразно наказан: Луций назначил его своим легатом, так что Метеллу пришлось снова ехать в Испанию (136 год до н. э.)[64][65].

В 134 или 133 годах Квинт Цецилий вместе с Гнеем Сервилием Цепионом боролся с восстаниями рабов в Италии. В городе Синуэсса Метелл и Цепион уничтожили четыре тысячи рабов[66]. Когда Тиберий Семпроний Гракх выдвинул свои законопроекты, Метелл был в числе противников народного трибуна: он упрекал Тиберия в том, что его поддерживают «самые дерзкие и нищие из простолюдинов»[67], и произнёс речь «против Тиберия Гракха» неизвестного содержания, которая была включена Гаем Фаннием в его «Анналы»[60].

В 131 году до н. э. Квинт Цецилий совместно с Квинтом Помпеем стал цензором. Впервые в римской истории оба цензора были избраны из числа плебеев[68]. На этой должности Метелл постановил, что все граждане должны вступать в брак с целью рождения детей, таким образом увеличивая население Рима[68][69]. Позже Октавиан Август использовал речь Метелла «Об умножении потомства» в своей демографической политике[70]; согласно периохам к Ливию, он даже прочёл эту речь в сенате «как только что написанную»[68]. Тогда же народный трибун Гай Атиний Лабеон, обойдённый при переписи сената, потребовал сбросить Метелла со скалы, но другие народные трибуны этого не допустили[68]. Согласно Цицерону, Гай Атиний подверг имущество своего обидчика консекрации, то есть конфискации в пользу божества, но всё ограничилось только формальной процедурой: никакого вреда Метеллу деятельность трибуна не принесла[71].

После цензуры Квинт Цецилий упоминается только в связи со смертью Сципиона Эмилиана (129 год до н. э.). Несмотря на старую вражду, Метелл скорбел о смерти столь выдающегося человека и приказал своим сыновьям участвовать в выносе его тела[59][72].

Квинт Цецилий Метелл Македонский умер в 115 году до н. э.[73]

Интеллектуальные занятия

Как многие другие знатные римляне, Квинт Цецилий с почтением относился к искусству. Он обнёс портиками без надписей два храма, впервые построенные целиком из мрамора. Перед этими храмами он установил привезённую в 146 году до н. э. из Македонии группу конных статуй, созданных Лисиппом по указанию Александра Македонского в память о всадниках, погибших в битве при Гранике[74].

Метелл неоднократно выступал с речами — судебными и политическими. Цицерон называет его одним из самых красноречивых людей своего времени, хотя и уступающим Сципиону Эмилиану и Гаю Лелию. Ряд речей Квинта Цецилия сохранился по крайней мере до 46 года до н. э., когда был написан трактат «Брут, или О знаменитых ораторах»[75], а одна речь — даже до времён Октавиана Августа[76]. До наших дней дошли только два маленьких фрагмента этой речи, приведённые Авлом Геллием, который приписывает текст (явно по ошибке[77]) другому Квинту Цецилию Метеллу — Нумидийскому, племяннику Македонского[78]. Оратор заявил следующее:

Если бы мы могли [обойтись] без жён, о квириты, то все мы избегали бы этой напасти, но поскольку природа так распорядилась, что и с ними не вполне удобно, и без них жить никак нельзя, то следует заботиться скорее о постоянном благе, чем о кратком удовольствии.

— Авл Геллий. Аттические ночи. IX, 6, 2.[79]

В историографии считается, что речь Метелла может «служить образцом сухого скептического юмора и характерного для римлян умения выражать мысль в сжатой, легко запоминающейся сентенции»[80].

Потомки

У Квинта Цецилия было четверо сыновей, три из которых стали консулами, а четвёртый — претором ещё при жизни отца[81]. Это были:

Данные о числе дочерей в источниках расходятся. Валерий Максим сообщает о трёх[81], Плиний Старший — о двух[82]. Одна из Цецилий Метелл была замужем за Публием Корнелием Сципионом Назикой Серапионом, а другая — за Гаем Сервилием Ватией[71]. Э. Бэдиан, допуская, что Плиний мог ошибиться с количеством дочерей Метелла, предположил, что третья могла быть женой Квинта Сервилия Цепиона, консула 106 года и виновника поражения при Араузионе[83].

В художественной литературе

Квинт Цецилий Метелл Македонский стал одним из персонажей романа Милия Езерского «Гракхи».

Напишите отзыв о статье "Квинт Цецилий Метелл Македонский"

Примечания

  1. ↑ Wiseman T., 1974, р. 155.
  2. ↑ Fasti Capitolini, ann. d. 284 до н. э..
  3. ↑ Broughton T., 1951, р. 187.
  4. ↑ Fasti Capitolini, ann. d. 143 до н. э..
  5. ↑ Родионов Е., 2005, с. 290.
  6. ↑ Fasti Capitolini, ann. d. 142 до н. э..
  7. ↑ Sumner G., 1973, p. 14.
  8. ↑ Тит Ливий, 1994, XLIV, 45, 3.
  9. ↑ Тит Ливий, 1994, XLV, 1, 1-5.
  10. ↑ Валерий Максим, 2007, I, 8, 1.
  11. ↑ Цицерон, 2015, О природе богов II, 2, 6.
  12. ↑ Broughton T., 1951, р. 461.
  13. ↑ 1 2 Ковалёв С., 2002, с. 334.
  14. ↑ Зонара, 1869, IХ, 28.
  15. ↑ Евтропий, 2001, IV, 13.
  16. ↑ Флор, 1996, I, 30.
  17. ↑ Моммзен Т., 1997, с. 34.
  18. ↑ Шофман А., 1960, II, 4, 1.
  19. ↑ Моммзен Т., 1997, с. 34—35.
  20. ↑ Broughton T., 1951, р. 464.
  21. ↑ Павсаний, 2002, VII, 13.
  22. ↑ Моммзен Т., 1997, с. 37—38.
  23. ↑ Флор, 1996, I, 32.
  24. ↑ Павсаний, 2002, VII, 15, 1.
  25. ↑ 1 2 Моммзен Т., 1997, с. 38.
  26. ↑ Павсаний, 2002, VII, 15, 2-3.
  27. ↑ Павсаний, 2002, VII, 15, 5.
  28. ↑ Аврелий Виктор, 1997, 61, 2.
  29. ↑ Ковалёв С., 2002, с. 335.
  30. ↑ Валерий Максим, 1772, VII, 5, 4.
  31. ↑ Евтропий, 2001, IV, 14, 2.
  32. ↑ Тит Ливий, 1994, Периохи, 52.
  33. ↑ Аврелий Виктор, 1997, 61, 3.
  34. ↑ Münzer F., 1920, s. 196.
  35. ↑ Broughton T., 1951, р. 471.
  36. ↑ Бэдиан Э., 2010, с. 167—168.
  37. ↑ Евтропий, 2001, IV, 16, 1.
  38. ↑ Валерий Максим, 2007, V, 1, 5.
  39. ↑ Симон Г., 2008, с. 148—149.
  40. ↑ Фронтин, IV, 7, 42.
  41. ↑ Broughton T., 1951, р. 475.
  42. ↑ Валерий Максим, 2007, II, 7, 10.
  43. ↑ Луций Ампелий, 2002, 18, 14.
  44. ↑ Фронтин, IV, 1, 23.
  45. ↑ Веллей Патеркул, 1996, II, 5, 2-3.
  46. ↑ Валерий Максим, 1772, VII, 4, 5.
  47. ↑ Аврелий Виктор, 1997, 61, 5.
  48. ↑ Симон Г., 2008, с. 150—151.
  49. ↑ Аппиан, 2002, 76.
  50. ↑ Флор, 1996, I, 33.
  51. ↑ Симон Г., 2008, с. 152—153.
  52. ↑ Münzer F., 1920, s. 245—249.
  53. ↑ Трухина Н., 1986, с. 133.
  54. ↑ Бэдиан Э., 2010, с. 167.
  55. ↑ Трухина Н., 1986, с. 132—134.
  56. ↑ Симон Г., 2008, с. 148.
  57. ↑ Цицерон, 1974, О дружбе, 77.
  58. ↑ Цицерон, 1974, Об обязанностях, I, 87.
  59. ↑ 1 2 Валерий Максим, 2007, IV, 1, 12.
  60. ↑ 1 2 Цицерон, 1994, Брут, 81.
  61. ↑ Цицерон, 1993, 58.
  62. ↑ Валерий Максим, 1772, VIII, 1, 11; 5, 1.
  63. ↑ Бобровникова Т., 2001, с. 180.
  64. ↑ Валерий Максим, 2007, III, 7, 5.
  65. ↑ Broughton T., 1951, р. 488.
  66. ↑ Орозий, 2004, V, 9, 4.
  67. ↑ Плутарх, 2001, 14.
  68. ↑ 1 2 3 4 Тит Ливий, 1994, Периохи, 59.
  69. ↑ Авл Геллий, 2007, I, 6.
  70. ↑ Светоний, 1999, Божественный Август, 89, 2.
  71. ↑ 1 2 Цицерон, 1993, О своём доме, 123.
  72. ↑ Плутарх, 1990, 82, 3.
  73. ↑ Веллей Патеркул, 1996, I, 11, 6.
  74. ↑ Веллей Патеркул, 1996, I, 11, 5.
  75. ↑ Цицерон, 1994, Брут, 81-82.
  76. ↑ Светоний, 2001, Божественный Август, 89, 3.
  77. ↑ Авл Геллий, 2007, прим.59.
  78. ↑ Авл Геллий, 2007, I, 6, 1.
  79. ↑ Авл Геллий, 2007, I, 6, 2.
  80. ↑ История римской литературы, 1959, с. 165.
  81. ↑ 1 2 Валерий Максим, 1772, VII, 1, 1.
  82. ↑ Плиний Старший, VII, 59.
  83. ↑ Бэдиан Э., 2010, с. 181.

Литература

Первоисточники

  1. [ancientrome.ru/gosudar/capitol.htm Fasti Capitolini]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 27 октября 2015.
  2. Аврелий Виктор. О знаменитых людях // Римские историки IV века. — М.: Росспэн, 1997. — С. 179—224. — ISBN 5-86004-072-5.
  3. Луций Ампелий. Памятная книжица. — СПб.: Алетейя, 2002. — 244 с. — ISBN 5-89329-470-Х.
  4. Луций Анней Флор. Эпитомы // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — 99-190 с. — ISBN 5-86218-125-3.
  5. Аппиан. Иберийско-римские войны // Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — С. 50—106. — ISBN 5-86218-174-1.
  6. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. — 308 с. — ISBN 978-5-288-04267-6.
  7. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб., 1772. — Т. 2. — 520 с.
  8. Веллей Патеркул. Римская история // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — С. 11-98. — ISBN 5-86218-125-3.
  9. Авл Геллий. Аттические ночи. Книги 1 - 10. — СПб.: Издательский центр «Гуманитарная академия», 2007. — 480 с. — ISBN 978-5-93762-027-9.
  10. Евтропий. Бревиарий римской истории. — СПб., 2001. — 305 с. — ISBN 5-89329-345-2.
  11. Иоанн Зонара. Epitome historiarum. — Leipzig, 1869. — Т. 2.
  12. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008995-8.
  13. Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
  14. Павсаний. Описание Эллады. — М.: Ладомир, 2002. — Т. 2. — 503 с. — ISBN 5-86218-298-5.
  15. Плутарх. Изречения царей и полководцев // Застольные беседы. — Л.: Наука, 1990. — С. 340—388. — ISBN 5-02-027967-6.
  16. Плутарх. Тиберий и Гай Гракхи // Сравнительные жизнеописания. — М.: АСТ, 2001. — Т. 3. — С. 153—192. — ISBN 5-306-00240-4.
  17. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей // Светоний. Властелины Рима. — М.: Ладомир, 1999. — С. 12—281. — ISBN 5-86218-365-5.
  18. [www.xlegio.ru/sources/frontinus/book-4.html Фронтин. Военные хитрости]. Сайт «ХLegio». Проверено 22 ноября 2015.
  19. Цицерон. Брут // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 253—328. — ISBN 5-86218-097-8.
  20. Цицерон. В защиту Луция Лициния Мурены // Речи. — М.: Наука, 1993. — Т. 1. — С. 331—362. — ISBN 5-02-011168-6.
  21. Цицерон. О природе богов. — СПб.: Азбука, 2015. — 448 с. — ISBN 978-5-389-09716-2.
  22. Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. — М.: Наука, 1974. — 248 с.

Вторичные источники

  1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — 600 p.
  2. Münzer F. Römische Adelsparteien und Adelsfamilien. — Stuttgart, 1920. — P. 437.
  3. Sumner G. Orators in Cicero's Brutus: prosopography and chronology. — Toronto: University of Toronto Press, 1973. — 197 с. — ISBN 9780802052810.
  4. Wiseman T. Legendary Genealogies in Late-Republican Rome // G&R. — 1974. — № 2. — С. 153—164.
  5. Бобровникова Т. Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена. — М.: Молодая гвардия, 2001. — 493 с. — ISBN 5-235-02399-4.
  6. Бэдиан Э. Цепион и Норбан (заметки о десятилетии 100—90 гг. до н. э.) // Studia Historica. — 2010. — № Х. — С. 162—207.
  7. История римской литературы. — М.: Издательство АН СССР, 1959. — Т. 1. — 534 с.
  8. Ковалёв С. История Рима. — М.: Полигон, 2002. — 864 с. — ISBN 5-89173-171-1.
  9. Моммзен Т. История Рима. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. — Т. 2. — 640 с. — ISBN 5-222-00047-8.
  10. Родионов Е. Пунические войны. — СПб.: СПбГУ, 2005. — 626 с. — ISBN 5-288-03650-0.
  11. Симон Г. Войны Рима в Испании. — М.: Гуманитарная академия, 2008. — 288 с. — ISBN 978-5-93762-023-1.
  12. Трухина Н. Политика и политики «золотого века» Римской республики. — М.: Издательство МГУ, 1986. — 184 с.
  13. Шофман А. [annales.info/greece/makedon/mk_index.htm История античной Македонии]. — Казань: Издательство Казанского университета, 1960.

Ссылки

  • [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/1067?rgn=full+text;view=image Квинт Цецилий Метелл Македонский] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.



 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Плиний Старший, Светоний, 2001
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Квинт Цецилий Метелл Македонский

– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Квинт_Цецилий_Метелл_Македонский&oldid=81608982»