Квисисана
Поделись знанием:
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
| Ресторан | |
Квисисана
Quisisana | |
 Зал ресторана «Квисисана». Открытка 1900-х годов | |
| Страна | Российская империя |
| Город | Санкт-Петербург, Невский проспект |
| Координаты | 59°56′05″ с. ш. 30°20′01″ в. д. / 59.93472° с. ш. 30.33361° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=59.93472&mlon=30.33361&zoom=16 (O)] (Я) |
| Тип здания | Доходный дом (помещение для ресторана арендовано во флигеле) |
| Архитектурный стиль | Модерн |
| Автор проекта | Л. Н. Бенуа |
| Строитель | Н. В. Смирнов Отделка фасада — штукатурная фирма Чахотина Керамический фриз — предприятие Э. Миллера (Париж) Операционный зал — «Артур Коппель», «Ф. Мельцер и К°» Решётка парадной лестницы — мастерская Е. А. Веберга |
| Основатель | Г. Р. Сартора |
| Первое упоминание | 1909 год (?) |
| Дата основания | 1900-е годы |
| Строительство | 1901—1902 годы |
| Дата упразднения | 1940-е годы |
| Статус |  Объект культурного наследия РФ № 7802370000
|
| Состояние | Ресторан переименован в конце 1940-х, здание перестроено в начале 1960-х годов |
«Квисиса́на» (итал. Quisisana — букв.: здесь поправляются) — рестораны, существовавшие в Санкт-Петербурге в первой половине XX века, получившие известность благодаря механическому буфету-автомату, визитам литературной богемы и многочисленным упоминаниям в мемуарной и художественной литературе.
Содержание
История и особенности
Характеризуя «архитектурную ткань среды» центра крупнейших городов России конца XIX — начала ХХ века, Е. А. Заева-Бурдонская отмечает появление «новых коммерческих символов эпохи»: «Центральная улица (проспект) становится средоточием репрезентативных сооружений общегородского уровня значимости, в которых конкретно-историческое стилевое выражение дополнено статусным содержанием: в экзотике названий „лувров“, „метрополей“, „пассажей“, „националей“, в подчёркнуто иностранном происхождении „О бонъ марше“ или „Квисисана“, „Мулен Руж“, в неповторимости наименований магазинов колониальных товаров»[1]. В начале XX столетия свои «Квисисаны» были в Москве, Одессе и многих других российских городах.
В Петербурге первый ресторан «Квисисана» был открыт в начале 1900-х годов итальянским предпринимателем Г. Р. Сартора на Невском проспекте, 43 — на 1-м этаже доходного дома великого князя Сергея Александровича (архитектор А. В. Кащенко, 1900)[2]. Согласно оценкам прессы, это был «ресторанчик дурного тона с тухлыми котлетами на маргарине, разбитым пианино и жидким кофе»[3]. Второй, классом повыше, открыт им же в 1900-х годах на Невском проспекте, 46, в здании петербургского отделения Московского купеческого банка, построенного по проекту Л. Н. Бенуа в стиле модерн, в 1901—1902[4][К 1]. 
В акте осмотра помещения от 1912 года «Квисисана» на Невском, 46 описывалась следующим образом: «Ресторан I разряда, расположен в 3-х этажах здания. Кухня в подвальном помещении. В ресторане имеются 4 больших общих зала, 6 кабинетов, 2 биллиардные. Залы занимают площадь около 100 кв. саженей. Ресторан посещает среднеинтеллигентная публика»[6].
Сопоставляя заведение с такими как «Вена», «Прага», «Доминик», рестораны при гостиницах «Знаменская», «Англетер», современники отмечали:Особый характер приобрёл ресторан «Квисисана» на Невском возле Пассажа. Там был механический автомат-буфет. За 10—20 копеек можно было получить салат, за 5 копеек — бутерброд. Его охотно посещали студенты, представители небогатой интеллигенции[7].
В петербургском фольклоре появилась поговорка: «Mens sana in „Quisisana“» — «Здоровый дух в „Квисисане“» (перефразирование латинского изречения «Mens sana in corpore sano» — «В здоровом теле здоровый дух»)[8][9].
Н. П. Анциферов вспоминал, как сутками стоя у Александрийского театра в очереди за билетами на гастроли Художественного, по ночам жгли костры и «бегали греться в „Квисисану“ (ресторан-автомат: стакан глинтвейна — 20 копеек)»[10].
«Для поддержания энтузиазма мы заходили в „Квисисану“, где были автоматы с бутербродами и чудесные филипповские пирожки. Ради того, чтобы посмотреть лишний раз, как вертится автомат, я съедала огромное количество бутербродов и уговаривала всех делать то же самое», — вспоминала О. А. Ваксель[11].
Мемуаристами отмечалась и ещё одна отличительная черта «Квисисаны» — бывший в дневное время недорогим и вполне приличным, вечерами ресторан превращался в «гнездо разврата». Посещение заведения по вечерам автоматически причисляло человека к гулякам и пьяницам[12]. В таком качестве ресторан фигурирует в воспоминаниях Ю. Анненкова:Студенты, всяческие студенты, в Петербурге знали блоковскую «Незнакомку» наизусть. И «девочка» Ванда, что прогуливалась у входа в ресторан «Квисисана», шептала юным прохожим:романсе начала XX века:
— Я уесь Незнакоумка. Хотите ознакоумиться?[13],
В тёмном полумраке «Квисисаны»и рассказе В. Набокова — героиня, рассмеявшись, зачитывает вслух газетные новости:
Помню, как вы мне шептали «нет»…
— Вчера в ресторане «Квисисана» был задержан купец второй гильдии Ерошин. Оказалось, что Ерошин, под предлогом…
Рассмеялась опять:
— Нет, дальше неприлично[14].
Известные посетители
В числе известных посетителей «Квисисаны» были художник Ю. Анненков, писатели и поэты Ф. Сологуб, А. Блок, А. Ремизов, Г. Чулков, Ан. Чеботаревская и другие[15].
Я не говорил тогда по-итальянски и никогда не задумывался о том, что значило это название: «Квисисана»? Но вот однажды Алексей Михайлович сказал мне:
— Пойдем, пожалуй, посидим там, где оздоровляют.
Я понял и удивился своему невежеству. Впоследствии, блуждая по Италии, я встретил в нескольких городах рестораны под названием Qui si sana.
Я не понял. Он объяснил мне:
— Так ведь это же — qui si sana.
Анненков с Ремизовым «часто просиживали» в «Квисисане», «заказывали скромно чай», «разговаривали на самые разнообразные темы: о древнеславянской языковой фонетике, о лубочном искусстве <…> о расплывчатости облачных контуров в небесной синеве; о загадочности и ритме теней, падающих на дорожную пыль от деревьев; о разнице между воскресными прогулками и прогулками в будничные дни… <…> о раскрашенных девицах из „Квисисаны“, которая в этой части города была их штаб-квартирой» и которых Ремизов «дружески называл „кикиморами“». Когда долго засиживались, «приходила жена Ремизова, Серафима Павловна, „забрать <…> Алексея Михайловича за поздним временем“»[16].
Рассказ Г. Чулкова о визите в «Квисисану» в компании Сологуба, Блока с «новой подругой», Чеботаревской и поэтессы Вилькиной отражён в дневниках М. Волошина[17].
«…Ем осетрину в Квисисане», — отметил в 1915 году в «Мимолётном» В. Розанов[18].
Ресторан упоминается в девятой главе «Четвёртой прозы» О. Мандельштама, сравнивается обстановка в «редакции какого-то безыдейного журнальчика, где толпились, как в буфете Квисисана, какие-то призрачные фигуры»[19].
В качестве имени нарицательного название ресторана присутствует в стихотворении Б. Пастернака:Чтоб полдень осязал
Сквозь сон: в обед трясутся
По звону квизисан
Столы в пустых присутствиях…[20]
«Пирожок из „Квисисаны“» как один из символов утраченного «блистательного Санкт-Петербурга» в виде призрака являлся лирическому герою стихотворения тоскующего в эмиграции Н. Агнивцева[21].
Судьба исторического места и названия
Невский проспект, 44—46. Фрагмент фасада. 1910-е годы
Век первой петербургской «Квисисаны» оказался недолгим — в 1914 году заведение было закрыто за неуплату аренды[4]. «Обедали в издыхающей „Квисисане“», — записал в дневнике М. А. Кузмин в октябре этого года[22]. «Квисисана» на Невском, 46 пережила Первую мировую войну, революцию и блокаду Ленинграда.
С рестораном связано раскрытие громкого петроградского преступления 1923 года — вооружённого ограбления Кожевенного синдиката. Улик налётчики не оставили, следствие по делу безуспешно длилось несколько месяцев. Зайдя в «Квисисану», кассир синдиката случайно узнал в посетителе за соседним столом главаря налётчиков и позвонил в милицию, которая задержала грабителя на месте[23].
Во время блокады, в 1941—1944 годах, в помещении ресторана была столовая[24][25], после войны в помещении буфета — кафе, с конца 1940-х в рамках «борьбы с космополитизмом» переименованное в «Театральное». Е. Г. Эткинд в «Записках незаговорщика» вспоминал, как в 1949 году, в разгаре антикосмополитической кампании «из нездорового любопытства… зашёл в ресторан „Квисисана“, обнаружил там десятка два пьяных жлобов и убежал подальше от греха…»[26].
В 1961-м здание бывшего банка капитально перестроено, на месте, где находилась «Квисисана», открылся первый в Ленинграде торговый комплекс, в состав которого вошли ресторан «Нева»[К 2], кафе «Север» (до 1951 года называвшееся «Норд») и кондитерский магазин[28]. Название долго бытовало у старожилов и после закрытия ресторана, перейдя к расположенным на историческом месте заведениям. Согласно свидетельству А. Г. Наймана, «ленинградцы любили прибавлять „бывшая Квисисана“», говоря о кафе «Север»[29], по другим источникам, старое название соотносилось с рестораном «Нева»[30].
Герой автобиографического рассказа М. П. Петрова «В концерте» (действие происходит в начале 1960-х годов) водит возлюбленную в кафе «Театральное» «из ностальгических соображений», вспоминая, как после войны бывал там с матерью:Кафе называлось тогда «Квисисана». Помню сумрачный, закопчённый, не ремонтировавшийся с довоенных времён зал в стиле ар-деко, облупленные грязноватые панели стен, но безукоризненно белые накрахмаленные скатерти, бронзовые бра, маленькую эстраду в глубине, где три старых обтрёпанных еврея, очевидно переживших блокаду, наигрывали фортепианные трио Брамса. Мама заказывала очень дорогое и фантастически деликатесное для сорок пятого года блюдо — куриные котлетки с рисом. С тех пор звуки брамсовских трио в моём сознании прочно связались с сумраком послевоенной «Квисисаны» и вкусом куриных котлет. Теперь зал был отремонтирован, кафе уже давно называлось «Театральное», но звучали те же трио Брамса, приглушённые массивными плюшевыми портьерами, тихим говором обедающих да стуком ножей и вилок о тарелки[31].В мемуарной литературе отложились и другие послевоенные реалии и блюда меню:
В кафе «Квисисана» <…> папа кормил меня редкими для послевоенного Ленинграда лакомствами — сосисками с горчицей и простоквашей с сахаром в толстых стаканах белого фаянса. Надо было оторвать бумажный кружок, которым стакан был сверху запечатан[32].
…Мы пришли на Невский проспект в кафе «Квисисана» (трудно сказать, как оно сейчас называется) и гордо потребовали по пирожному. После того, как у нас вырезали соответствующие талоны из продуктовых карточек, мы получили нечто похожее на подслащённые опилки с сахариновым кремом сверху. Называлось это пирожными из «шрот»[33].
В. Порудоминский вспоминал, что «пока не отменили карточки, в ресторане можно было по коммерческой цене получить чашку бульона с пирожком»[25].
«Квисисана» упоминается в документальной повести И. Миксона о блокадном Ленинграде[34], стихотворениях Л. Лосева[35], Е. Рейна[36], в книге стихотворений Рейна «Арка над водой» — в связи с «тенями Мандельштама и Ахматовой, Зощенко и Тынянова»[37]. Н. Роскина вспоминала о встречах с Ахматовой в Ленинграде во времена опалы после постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» летом 1950-го:
…однажды, направляясь в «Квисисану», мы встретили М. М. Зощенко. Он бросился к Анне Андреевне, стал горячо целовать ей руки, она тоже явно взволнована была этой встречей. <…> А потом, смеясь, обратилась ко мне: «Ну знаете, Наташа, я считаю, что сделала для вас всё возможное. В каком это ещё городе вам к приезду устроят встречу Ахматовой с Зощенко?..»[38]
В. Кривулин отмечал, что культура ленинградских литературных кафе 1960-х «восходила к знаменитым „Бродячей собаке“, „Привалу комедиантов“ и „Квисисане“. Атмосфера <…> как бы реанимировала в допустимых дозах вольный воздух Серебряного века»[39].
В 1992 году городское правительство планировало «возрождение ряда предприятий общественного питания», в числе которых значилось и «Товарищество „Квисисана“»[40], однако идея не реализовалась. В 2003 году на Невском проспекте снова появилась «Quisisana» (дом 74/76, во дворе)[41], интерьеры были выполнены по мотивам стиля «ар-нуво». Ресторан существовал до 2009 года[42].
В 1993-м здание на Невском, 46 включено в список объектов культурного наследия Российской Федерации[43]. В начале 2000-х годов дома 44—46 по Невскому проспекту вновь подверглись реконструкции — фасады зданий были сохранены, обновлённые коммуникации торгового комплекса вынесены во двор[44]. В 2008 году расположенное на историческом месте кафе «Север», в устной традиции унаследовавшее именование «Квисисана», причислено городским правительством к «гениям места» и включено в Красную книгу знаковых мест Петербурга, назначение которых не подлежит изменению[45][46].
Напишите отзыв о статье "Квисисана"
Комментарии
- ↑ Помещения доходного дома на Невском, 46 «бронировались» арендаторами уже на стадии проектирования. На чертежах Л. Н. Бенуа по фасаду здания размещены вывески предполагаемых фирм-арендаторов, составляющие часть «дизайна экстерьера»[5].
- ↑ «Нева» была одним первых в Ленинграде кафе самообслуживания, в 1955 году здание реконструировано (архитектор П. Д. Моргунов), позднее предприятие получило статус ресторана (заново оформлен в 1987 году Ф. К. Романовским)[27].
Примечания
- ↑ Заева-Бурдонская, Е. А. [www.rusnauka.com/16_ADEN_2011/Stroitelstvo/2_88618.doc.htm Мифология городской исторической архитектурной среды] // Строительство и архитектура. — 2011. — № 2.
- ↑ Абрамова, Е. В., 2006, с. 924.
- ↑ Ангаров, Ю. «Квисисана» // Язвы Петербурга: Сборник газетного фельетона конца XIX — начала XX вв. — Л.: Ленингр. отд. Сов. фонда культуры, 1990. — С. 124. — ISBN 5-88560-064-3.
- ↑ 1 2 Богданов, И. А. [www.encspb.ru/object/2804016837?lc=ru «Квисисана», рестораны] // Санкт-Петербург : Энциклопедия. — СПб.; М.: РОССПЭН, 2004. — ISBN 5-8243-0419-X.
- ↑ [www.citywalls.ru/house2002.html Московский купеческий банк (флигели). Доходный дом МКБ]. Citywalls.ru: Архитектурный сайт Петербурга. Проверено 6 ноября 2014.
- ↑ [docs.cntd.ru/document/2100815 Перечень ресторанов Санкт-Петербурга на 1916—1917 годы (Прилож. 3)]. Собчак, А. А. Об основах хозяйственной деятельности системы общественного питания Санкт-Петербурга в период перехода к рыночным отношениям: Распоряжение мэра Санкт-Петербурга № 427-р от 6 мая 1992. Техэксперт: Электронный фонд правовой и нормативно-технической документации (6 мая 1992). Проверено 14 ноября 2014.
- ↑ Засосов, Д. А., Пызин, В. И. [bookitut.ru/Povsednevnaya-zhiznj-Peterburga-na-rubezhe-XIX-XX-vekov-Zapiski-ochevidczev.html Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX—XX веков. Записки очевидцев]. — М.: Мол. гвардия, 2003. — С. 102. — ISBN 5-235-02395-1.
- ↑ Засосов, Д. А., Пызин, В. И., 2003, с. 102.
- ↑ Аверченко, А. Визит // Аверченко, А. Весёлые устрицы. — СПб., 1910.
- ↑ Анциферов, Н. П. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=10565 Из дум о былом : Воспоминания] / вступ. ст., сост., примеч. и аннот. указ. имён А. И. Добкина. — М.: Феникс : Культур. инициатива, 1992. — С. 197. — 512 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-85-042-060-6.
- ↑ [Ваксель, О. А.] «Возможна ли женщине мёртвой хвала?..»: Воспоминания и стихи Ольги Ваксель. — М.: Изд-во РГГУ, 2012. — С. 12. — 428 с. — (Б-ка Мандельштамовск. о-ва). — ISBN 978-5-7281-1218-1.
- ↑ Демиденко, Ю. Б. [statehistory.ru/books/YUliya-Demidenko_Restorany--traktiry--chaynye----Iz-istorii-obshchestvennogo-pitaniya-v-Peterburge-XVIII---nachala-XX-veka/5 Рестораны, трактиры, чайные...: Из истории общественного питания в Петербурге XVIII — начала XX века]. — М.: Центрполиграф, 2011. — 285 с. — ISBN 978-5-227-03013-9.
- ↑ Анненков, Ю. П. Алексей Ремизов // Дневник моих встреч. Цикл трагедий : в 2 т. — Л.: Искусство, 1991. — Т. 1. — С. 49. — ISBN 5-210-02156-4.
- ↑ Набоков, В. В. [thelib.ru/books/nabokov_vladimir/polnoe_sobranie_rasskazov-read-2.html Звуки] (1923).
- ↑ Гусаров, А. По Петербургу с книгой в руках: Путеводитель по северной столице на все случаи жизни. — М.: Центрполиграф, 2013. — С. 5. — 447 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-227-04041-1.
- ↑ Анненков, Ю. П., 1991, с. 199, 202.
- ↑ Волошин, М. [maxvoloshin.ru/?page=a7ff7e06-6196-493b-8048-f9723a5273bc&item=aa12a35c-a102-48b4-b6e1-10dd1883bf84&type=page История моей души] // Собр. соч. : в 10 т. — М.: Эллис Лак, 2006. — Т. 7, кн. 1. — С. 294—295 (запись от 26 апреля 1908). — ISBN 5-902152-07-0.
- ↑ Розанов, В. В. [iph.ras.ru/elib/Rozanov_Mimoletnoe.html Мимолётное. 1915] // Собр. соч. / под общ. ред. [и с коммент.] А. Н. Николюкина. — М.: Республика, 1994. — С. 199. — ISBN 5-250-01933-1.
- ↑ Мандельштам, О. Э. [rvb.ru/mandelstam/dvuhtomnik/01text/vol_2/01prose/0631.htm Четвёртая проза] // Соч. : в 2 т. / сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; коммент. П. Нерлера. — М.: Худож. лит., 1990. — Т. 2. — С. 94. — 464 с. — ISBN 5-280-00561-4.
- ↑ Пастернак, Б. [www.b-pasternak.ru/vse-stixotvoreniya/kak-usypitelna-zhizn «Как усыпительна жизнь!..»] (1917).
- ↑ Агнивцев, Н. Я. [www.peterburg.biz/nikolay-agnivtsev.html Триптих] // Агнивцев, Н. Я. Блистательный Санкт-Петербург : Сб. стихотворений. — Берлин: Изд-во И. П. Ладыжникова, 1923. — С. 51.
- ↑ Кузмин, М. А. Дневник. 1908–1915 / предисл., подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005. — С. 305. — 864 с. — ISBN 5-89059-068-5.
- ↑ Раззаков, Ф. И. [bookre.org/reader?file=159218 Бандиты времён социализма (Хроника российской преступности 1917—1991)]. — М.: Эксмо, 1996. — ISBN 5-85585-885-5.
- ↑ Мавренко, Л. Н. [www.blokade.net/book/66 [О Ленинградской блокаде]]. «Блокаде.НЕТ». МТРК «Мир». — Народная книга памяти. Проверено 4 сентября 2014.
- ↑ 1 2 Порудоминский, В. [www.le-online.org/old/index.php?option=com_content&task=view&id=652&Itemid=38 По улицам оставленной Москвы: Из «Заметок к ненаписанным воспоминаниям»] // Литературный европеец : журнал. — № 173.
- ↑ Эткинд, Е. Г. [www.e-reading.me/bookreader.php/1010774/Etkind_-_Zapiski_nezagovorschika._Barselonskaya_proza.html «В бутылке скрытая блондинка»] // Записки незаговорщика. Барселонская проза / предисл. Н. О. Гучинской и Э. Либс-Эткинда ; послесл. С. А. Лурье. — СПб.: Академич. проект, 2001. — ISBN 5-7331-0182-2.
- ↑ Петрова, О., 2013
- ↑ Квартальный надзиратель. — СПб. — 2005. — № 28.
- ↑ Найман, А. Г. [magazines.russ.ru/october/1997/11/naim.html Славный конец бесславных поколений : Главы из книги] // Октябрь : журнал. — 1997. — № 1. См. также: Бернштейн, Б. М. Забытое интервью: Ответы на вопросы эстонского журнала «Kunst» // [coollib.com/b/265946/read Бернштейн, Б. М. Старый колодец: Книга воспоминаний]. — СПб.: Изд-во им. Н. И. Новикова, 2008. — 424 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-87991-075-9.
- ↑ Михайлов, А. Д., Нерлер, П. М. [rvb.ru/mandelstam/dvuhtomnik/02comm/0631.htm Примечания] // Мандельштам, О. Э. Соч. : в 2 т. / сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; коммент. П. Нерлера. — М.: Худож. лит., 1990. — Т. 2. — С. 418. — 464 с. — ISBN 5-280-00561-4.
- ↑ Петров, М. П. [magazines.russ.ru/zvezda/2008/7/pe2-pr.html В концерте] // Звезда. — 2008. — № 7.
- ↑ Лосев, Л. В. [litrus.net/book/read/6150?p=42 Меандр: Мемуарная проза]. — М.: Новое изд-во, 2010. — С. 42. — 430 с. — ISBN 978-5-98379-131-2.
- ↑ Сновский, А. А. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=13205 Палачи и их жертвы]. — СПб.: Нестор-История, 2010. — 144 с. — ISBN 978-5-98187-594-6.
- ↑ Миксон И. Л. Жила, была: Историческое повествование. — Л.: Дет. лит., 1991. — С. 169—170. — 224 с. — ISBN 5–08–000008–2.
- ↑ Лосев, Л. [www.rvb.ru/np/publication/01text/10/07losev.htm Чудесный десант] // Самиздат века : Антология / сост. Г.В. Сапгир, И. Ахметьев. — М.: Полифакт, 1997.
- ↑ Рейн, Е. [www.vavilon.ru/texts/prim/rein3.html Тициан] // Новый мир. — 1996. — № 2.
- ↑ Рейн, Е. Б. Арка над водой: Стихотворения / [авт. послесл. И. Бродский]. — М.: Олимп : Астрель : АСТ, 2000. — 368 с. — ISBN 5-271-00734-0.
- ↑ Роскина, Н. Анна Ахматова // Огонёк : журнал. — 1989. — № 10. — С. 9—12. Цит. по: Куприянов, Д. В., Воробьёв, В. М. [www.akhmatova.org/bio/humor03.htm Ахматова и юмор]. — Тверь: Созвездие, 2001. — 112 с.
- ↑ Кривулин, В. [www.rvb.ru/np/publication/00.htm#part2 Золотой век самиздата] // Неофициальная поэзия: Антология / сост. Г. В. Сапгир, И. Ахметьев ; коммент. И. Ахметьева. — Электронная публикация — РВБ. — М., 1999—2014.
- ↑ Об основах хозяйственной деятельности....
- ↑ [Ваксель, О. А.], 2012, с. 112 (примеч.)..
- ↑ [peterburg2.ru/restplaces/1527.html Peterburg2]: Онлайн журнал о событиях, жизни и отдыхе.
- ↑ Министерство культуры РФ. [old.kulturnoe-nasledie.ru/monuments.php?id=7802370000 № 7802370000] // Сайт «Объекты культурного наследия (памятники истории и культуры) народов Российской Федерации». Проверено 2014-10-06
- ↑ Тетерина, Н. [www.d-c.spb.ru/archiv/32/24-27/24-27.htm Где искать компромиссы?: Татьяна Жукова о функциональной модернизации исторических зданий] // Архитектура, реставрация, дизайн и строительство : журнал. — СПб., 2006. — № 4 (32).
- ↑ «[docs.cntd.ru/document/8469346 О сохранении представляющего ценность для жителей Санкт-Петербурга назначения объектов недвижимого имущества]»: Постановление Правительства Санкт-Петербурга № 180 от 26 февраля 2008.
- ↑ Медведева, А. [www.fontanka.ru/2008/02/26/048/ «Красная книга» памятных мест] // Фонтанка.ру : Петербургская интернет-газета. — 2008. — 26 февр. — № 48.
Литература
- Ангаров, Ю. «Квисисана» // Новые петербургские трущобы: Очерки столичной жизни. — СПб., [1909]. — Вып. 1. — С. 11—17. То же в сб.: Язвы Петербурга: Сборник газетного фельетона конца XIX — начала XX вв. / [сост , подгот. текстов, вступ. ст и коммент. Л. Я. Лурье]. — Л.: Ленингр. отд. Сов. фонда культуры, 1990. — С. 124—127. — 144 с. — (Петербургское лёгкое чтение). — 50 000 экз. — ISBN 5-88560-064-3.
- Кунките, М. И. Из истории петербургской улыбки: Невский, 46: Зубоврачевание и не только.... — СПб.: Поли медиа-пресс, 2004. — 304 с. — ISBN 5-94566-005-1.
- Богданов, И. А. [www.encspb.ru/object/2804016837?lc=ru «Квисисана», рестораны] // Санкт-Петербург : Энциклопедия. — СПб.; М.: РОССПЭН, 2004. — ISBN 5-8243-0419-X.
- Абрамова, Е. В. Ресторан // Три века Санкт-Петербурга : Энциклопедия : в 3 т. — СПб., 2006. — Т. 2: Девятнадцатый век. Кн. 5: П—Р. — С. 920—924. — ISBN 5-8465-0052-8.
- Демиденко, Ю. Б. [statehistory.ru/books/YUliya-Demidenko_Restorany--traktiry--chaynye----Iz-istorii-obshchestvennogo-pitaniya-v-Peterburge-XVIII---nachala-XX-veka/ Рестораны, трактиры, чайные...: Из истории общественного питания в Петербурге XVIII — начала XX века]. — М.: Центрполиграф, 2011. — 285 с. — ISBN 978-5-227-03013-9.
- Петрова, О. [iknigi.net/avtor-olga-petrova/73025-nevskiy-prospekt-dom-za-domom-olga-petrova/read/page-9.html Невский проспект. Дом за домом]. — М.: Центрполиграф, 2013. — (Всё о Санкт-Петербурге). — ISBN 978-5-227-04273-6.
Отрывок, характеризующий Квисисана
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
