Квицинский, Юлий Александрович

Юлий Александрович Квицинский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый заместитель председателя Комитета Государственной Думы по международным делам
16 января 2008 — 3 марта 2010
Предшественник:	Слуцкий, Леонид Эдуардович
Преемник:	Калашников, Леонид Иванович
Первый заместитель Министра иностранных дел СССР
12 мая — 21 сентября 1991 года
Депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации
29 декабря 2003 года — 3 марта 2010 года
Рождение:	28 сентября 1936(1936-09-28) Ржев, Калининская область, РСФСР, СССР
Смерть:	3 марта 2010(2010-03-03) (73 года) Москва, Российская Федерация
Партия:	КПСС, КПРФ
Образование:	Московский государственный институт международных отношений
Профессия:	дипломат
Награды:

Юлий Александрович Квицинский (28 сентября 1936 года, г. Ржев — 3 марта 2010 года, Москва) — советский и российский дипломат и политик, посол по особым поручениям МИД СССР (1981—1986), посол СССР в ФРГ (1986-90), посол РФ в Норвегии (1997-2003), с мая по сентябрь 1991 года первый заместитель министра иностранных дел СССР. Депутат Госдумы РФ 4—5 созывов (от КПРФ).

Биография

Родился в семье преподавателей Александра Ивановича Квицинского и Марии Ивановны Орловой. Прадед по отцовской линии участвовал в польском восстании 1864, за что был отправлен на строительство крепости в Бобруйске. Дед по материнской линии был выходцем из бедных крестьян, при советской власти работал директором маслобойного завода (за что получил звание Героя Социалистического Труда), в начале 1930-х годов по ложному доносу был арестован и выслан под Иркутск, но вскоре после пересмотра дела освобождён из ссылки.

Детство провёл в Красноярске, где отец преподавал лесоводство, а мать — почвоведение в Сибирском лесотехническом институте.

Окончил Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) МИД СССР (1953—1959) по специальности международных отношений стран Запада и международного права.

На дипломатической работе

В 1959—1965 годах переводчик, атташе, третий секретарь, второй секретарь посольства СССР в ГДР. В 1965—1978 годах второй секретарь, первый секретарь, эксперт-консультант, заместитель заведующего Третьим Европейским отделом МИД СССР, который ведал германской проблематикой. Квицинский в течение ряда лет работал в его референтуре по Западному Берлину, участвовал в подготовке четырёхстороннего соглашения по Западному Берлину 1971. В 1978—1981 годах советник-посланник посольства СССР в ФРГ.

Участник переговоров по разоружению

В 1981—1986 годах посол по особым поручениям МИД СССР, руководитель делегации СССР на переговорах с США об ограничениях ядерных вооружений в Европе, проходивших в Женеве. В этом качестве участвовал как в официальных переговорах, так и в неформальных консультациях со своим американским коллегой Полом Нитце. Во время одной из неофициальных встреч, проходившей 16 июля 1982 в форме прогулки по лесу близ лыжного курорта Сен-Серг, Нитце выдвинул от своего имени компромиссные предложения о широком взаимном сокращении вооружений. Квицинский сообщил об этих предложениях в Москву и выступил за гибкий подход к их обсуждению и продолжение диалога с учётом предложений Нитце. Однако сторонники жёсткой линии как в СССР, так и в США заняли по отношению к инициативе Нитце жёстко негативную позицию, советская сторона отклонила его предложение, которое после этого было дезавуировано и американцами. После этой неудачи переговоры не принесли результатов. В ноябре 1983 советская делегация покинула Женеву, и переговорный процесс возобновился только в марте 1985, причём Квицинский был назначен не руководителем советской делегации, а её группы по космическим вооружениям.

История с неформальными консультациями Квицинского и Нитце получила широкую известность и стала основой для пьесы «Лесная прогулка», которая шла на Бродвее и в других театрах мира.

Пол Нитце дал такую характеристику Квицинского:

Посол Юлий Квицинский зарекомендовал себя в ходе этих раундов как человек острый и умный, законченный дипломат, способный подняться выше мертвящих правил советского бюрократического процесса. Когда он того хочет, он может быть обворожителен. Он полностью сконцентрирован на политике. Правильность или ложность любого заявления для него имеет лишь второстепенное значение. По прошествии некоторого времени я, как мне казалось, научился в общем, хоть и не всегда, отличать в том, что он говорит, истину от лукавства.

Посол и заместитель министра

В 1986—1990 — чрезвычайный и полномочный посол СССР в ФРГ. В 1986—1989 — кандидат в члены ЦК КПСС, в 1989—1990 — член ЦК КПСС. В 1990—1991 — заместитель министра иностранных дел СССР, курировал европейскую проблематику, участвовал в решении вопросов, связанных с объединением Германии, в подготовке пакета договоров, оформлявших этот процесс. С 12 мая по 21 сентября 1991 — первый заместитель министра иностранных дел СССР.

19 августа 1991, после создания ГКЧП, министр иностранных дел Александр Бессмертных объявил о своей болезни, и министерство временно возглавил Квицинский. В этом качестве он подписал циркулярную телеграмму в советские посольства, в которой доводилось до сведения воззвание ГКЧП и рекомендовалось исходить из этого в дальнейшей работе. В связи с этим в конце августа он был смещён с должности первого заместителя министра (официально это решение было оформлено в сентябре), но остался работать в министерстве.

Уход и возвращение

В 1992 в связи со своей критикой российской внешней политики оставил дипломатическую службу и стал вице-президентом Внешнеполитической ассоциации (президент — Александр Бессмертных). В 1996—1997 был советником председателя Совета Федерации Егора Строева. В 1997 вернулся на дипломатическую службу, в 1997—2003 — чрезвычайный и полномочный посол России в Королевстве Норвегия. Заслуженный работник дипломатической службы Российской Федерации.

Депутат Госдумы РФ

С декабря 2003 — депутат Государственной думы 4-го созыва, избран по списку КПРФ. С 2004 — первый заместитель председателя Комитета Государственной думы по международным делам, первый заместитель председателя Комиссии Государственной думы по изучению практики обеспечения прав человека и основных свобод, контролю за их обеспечением в иностранных государствах.

С декабря 2007 был депутатом Государственной думы 5-го созыва, избран по списку КПРФ (с 16 января 2008 — первый заместитель председателя Комитета Государственной думы по международным делам).

Писательская деятельность

Весной 1993 Квицинский опубликовал в Германии свои мемуары «Время и случай. Заметки профессионала», которые в 1999 были изданы и в России. Известный германский политический деятель Эгон Бар писал о книге и её авторе:

Квицинский не перевёртыш. Нигде в своей книге он не пытается создавать впечатление, будто он был добрым демократом, даже, может быть, внутренним эмигрантом или участвовал в хорошо замаскировавшемся сопротивлении. Когда он говорит о «кристально чистом коммунисте», то он имеет в виду требовательность к себе, верность принципам, неподкупность и скромность в жизни. Он научился презирать махинации, обогащение и коррупцию еще во времена Советского Союза, а теперь презирает их и подавно. Это производит приятное впечатление. Знание Запада настроило его на критический лад, но не сделало отступником. Один из тех, кому было позволено заглядывать за кулисы и передвигать их намётанным глазом и силой своего интеллекта, он не предаётся иллюзиям в отношении Запада и, тем более, в отношении того, что все еще является Востоком… Квицинский был советским патриотом. Я познал его как твёрдого переговорщика, который уверенно владел всеми инструментами своего ремесла. Подобно тому, как Сталин спрашивал, сколько дивизий у папы римского, Квицинский тоже мог показать превосходство сверхдержавы.

В 1999 году Квицинский опубликовал книгу «Генерал Власов: путь предательства», в которой дал резко негативную оценку «власовскому» движению. Затем последовали книги «Иуды» (2001; в ней продолжается «власовская тема», а в первой части книги речь идёт об Иуде Искариоте) и «Отступник» (2003); направлена против одного из активных деятелей перестроечного периода А. Н. Яковлева).

Скончался в Москве после продолжительной болезни 3 марта 2010 года.

Кандидат юридических наук. Владел норвежским, немецким, английским, французским и испанским языками.

Награды

• Орден Октябрьской Революции
• Орден Трудового Красного Знамени
• Орден Дружбы народов
• Медаль «В память 850-летия Москвы»
• Медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
• Заслуженный работник дипломатической службы Российской Федерации
• Медаль «200 лет Министерству обороны»
• Большой Крест ордена Заслуг (Норвегия)
• Медаль «40 лет ГДР»
• Медаль ЦК КПРФ «90 лет Великой Октябрьской социалистической Революции»

Ссылки

• [kvitsinski.livejournal.com/ kvitsinski] — Квицинский, Юлий Александрович в «Живом Журнале»
• Ленский И. Л. [www.cprf.info/news/articles/we/46112.html «Решения есть, нужна решимость». Интервью с дипломатом Юлием Квицинским] // Правда. — 1—4 декабря 2006. — № 133 (29041).
• [www.svop.ru/live/members.asp?m_id=7151 Биография на сайте Совета по внешней и оборонной политике]
• [www.c-society.ru/main.php?ID=11818&ar2=150&ar3=20 Биография на сайте Института развития гражданского общества и местного самоуправления]
• [www.sovross.ru/old/2006/113/113_2_2.htm Интервью газете «Советская Россия»]
• [www.russkiy-rok.ru/KVIT/publikazii/pub05.html Цитаты из СМИ с характеристикой деятельности]
• [www.russkiy-rok.ru/KVIT/biokvitc.html Биография на сайте кандидата в депутаты в Государственную Думу Российской Федерации Юлия Квицинского]
• [www.duma.gov.ru/index.jsp?t=deputat/99110060.html Депутат Государственной Думы Квицинский Юлий Александрович]
• Дипломат Юлий Квицинский – М.: Международные отношения, 2013. – ISBN 978-5-7133-1426-2

Отрывок, характеризующий Квицинский, Юлий Александрович

В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.