Кёбер, Рафаэль фон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кебер Рафаэль фон»)
Перейти к: навигация, поиск
Рафаэль фон Кёбер
Raphael von Koeber
Имя при рождении:

Рафаэль фон Кёбер

Дата рождения:

15 января 1848(1848-01-15)

Место рождения:

Нижний Новгород, Российская империя

Дата смерти:

14 июня 1923(1923-06-14) (75 лет)

Место смерти:

Токио, Япония

Направление:

немецкая философия

Основные интересы:

музыка

Рафаэль фон Кёбер (15 января 1848, Нижний Новгород, Российская империя — 14 июня 1923, Токио, Япония) — российско-немецкий философ, музыкант, преподаватель российского происхождения, долгое время проживший в Японии.





Биография

Рафаэль фон Кёбер родился в Нижнем Новгороде. Его отцом был врач Густав фон Кёбер. Мать Рафаэля умерла, когда ему был всего один год, и его воспитывала бабушка. Рафаэль получил прекрасное домашнее образование и с детства проявлял интерес к музыке.

В возрасте 19 лет он поступил Московскую консерваторию, где обучался у Чайковского и Рубинштейна. Закончив консерваторию в 24 года, он решил не продолжать карьеру музыканта из-за своей застенчивости и уехал в Германию, где изучал естествознание и философию в Йенском университете. После окончания докторантуры в возрасте 30 лет он преподавал в Берлинском университете, Гейдельбергском университете и Мюнхенском университете главным образом историю музыки и эстетику музыки.

В июне 1893 г. по рекомендации своего друга Эдуарда фон Гартмана Кёбер переехал в Японию. С 1893 по 1914 г. он читал лекции по античной и западно-европейской философии и эстетике на филологическом факультете Токийского императорского университета[1][2]. Среди его многочисленных японских учеников были известный писатель Нацумэ Сосэки, а также философы Нисида Китаро и Вацудзи Тэцуро.

Кёбер также занимался пропагандой в Японии европейской музыки. Он дал более 60 публичных концертов, вел класс фортепиано и истории музыки в Токийской Национальной Школе музыки с 1894 по 1909 г. В 1903 г. он аккомпанировал на пианино при постановке первой европейской оперы в Японии[1].

После начала русско-японской войны он отказался возвращаться на родину, но уже в 1914 г. бросил преподавательскую деятельность и решил поехать в Мюнхен. Однако начало Первой мировой войны помешало его планам, и он 9 лет вплоть до своей смерти был вынужден жить на территории русского консульства в Иокогаме, не имея другого жилья.

Похоронен Рафаэль фон Кёбер в Токио на кладбище Дзёсигая.

Взгляды

Кёбер увлекался философией Шопенгауэра, Ницше и Гартмана. Он стремился доказать, что идеи, пропагандируемые немецкими философами, своими корнями связаны с буддизмом, с идеалами Востока. Кёбер доказывал, что наилучшим образцом для Японии может служить бисмарковская Германия[2].

Напишите отзыв о статье "Кёбер, Рафаэль фон"

Примечания

  1. 1 2 Ханья С. Рафаэль Густавович Кёбер - первый российский немец в Японии // Немцы России: социально-экономическое и духовное развитие (1871 - 1941 гг.). - М.: ЗАО «МДЦ Холдинг», 2002 — С. 239-250.
  2. 1 2 Попов К.М. Япония. Очерки развития национальной культуры и географической мысли. - М.: Мысль, 1964. - 640 с.

Ссылки

  • [www.eri-21.or.jp/russia/publication/russian/20050420.shtml Япония и школа русской классической музыки в историческом аспекте]

Отрывок, характеризующий Кёбер, Рафаэль фон

– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.