Кеворков, Борис Саркисович

Борис Кеворков
Первый секретарь Нагорно-Карабахского обкома КП АзССР
1973 — 24 февраля 1988
Предшественник:	Гурген Мелкумян
Преемник:	Генрих Погосян
Рождение:	1932(1932) Шемаха, Азербайджанская ССР, ЗСФСР, СССР
Партия:	КПСС

Бори́с Сарки́сович Кево́рков (арм. Բորիս Կևորկով; 1932, Шемаха — 1998, Москва) — советский государственный и партийный деятель, первый секретарь Нагорно-Карабахского обкома КПСС (1973—1988. Депутат Совета Национальностей Верховного Совета СССР 9-11 созывов (1974—1989) от Нагорно-Карабахской АО.

Первый секретарь Нагорно-Карабахского обкома КПСС

В 1969 году Гейдар Алиев, ставший первым секретарём ЦК КП Азербайджана, вступил в конфликт с руководством Нагорно-Карабахской автономной области. В 1973 году Борис Кеворков был назначен на должность первого секретаря Нагорно-Карабахского обкома КПСС вместо Гургена Мелкумяна. В отличие от Мелкумяна, уроженца Нагорного Карабаха, Кеворков родился в Шемахе, был женат на азербайджанке и был всецело предан Алиеву.

Лишился своего поста в феврале 1988 года, после того как внеочередная сессия народных депутатов НКАО обратилась к Верховным Советам Армянской ССР, Азербайджанской ССР и СССР с просьбой рассмотреть и положительно решить вопрос о передаче НКАО из состава Азербайджана в состав Армении. Через три месяца был исключён из партии пленумом ЦК КП Азербайджана «за серьёзные политические ошибки в руководстве областной парторганизацией, приведшие к обострению межнациональных отношений, персональную ответственность за происходящие в автономной области беспорядки». Кеворкова обвинили в «политической близорукости», «самонадеянности», «верхоглядстве», в том, что он «по существу оторвался от народа и партийных организаций», допускал грубые нарушения в подборе и расстановке кадров, просчёты в решении социально-экономических вопросов, что привело к событиям в НКАО и вокруг неё.

В 1988-1992 гг. жил в Баку. После прихода к власти Народного фронта Азербайджана был помещён в тюрьму. После падения президента Эльчибея вскоре освобождён, переехал в Москву.

Отрывок, характеризующий Кеворков, Борис Саркисович

– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»