Кейлихис, Яков Иосифович

Яков Иосифович Кейлихис
Дата рождения:	11 мая 1872(1872-05-11)
Место рождения:	Балта, Российская империя
Дата смерти:	1950(1950)
Место смерти:	Баку, Азербайджанская ССР
Гражданство:	Азербайджанская ССР Азербайджанская ССР
Жанр:	Скульптура
Учёба:	Флорентийская Академия Художеств
Стиль:	Станковая скульптура
Награды:	Заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1949)

Кейлихис, Яков Иосифович (р. 11 мая 1872, Балта, Российская империя — 1950, Баку, Азербайджанская ССР) — советский скульптор, заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1949). Автор первого скульптурного памятника в Баку.

Жизнь и творчество до бакинского периода

Родился в 1872 году в городке Балта в многодетной еврейской купеческой семье Иосифа Кейлихиса. Через некоторое время, в связи с расширением бизнеса, Иосиф Кейлихис переезжает в Одессу. Уже в Одессе, с благословения отца, Яков Кейлихис поступает в Одесскую рисовальную школу, а затем в Одесское художественное училище. В Одесском художественном училище учиться в классе профессора из Флоренции Луиджи Йорини. Там же и выявилось склонность Кейлихиса к скульптурному жанру. За бюст императора Каракаллы на одесской выставке Яков Кейлихис получает бронзовую медаль. Затем поступает в Петербургскую Императорскую Академию художеств, благодаря успехам в учёбе, его направляют в Италию, во Флорентийскую Академию Художеств, к профессору Монти, в мастерской которого, после завершения стажировки, продолжает работать. Первая крупная работа Якова Кейлихиса экспонировалась на художественной выставке во Флоренции в 1897 году и изображала мальчика, поймавшего на морском берегу краба. После Флоренции Яков Кейлихис много путешествует по Европе, и в 1908 году вместе с семьей переезжает в Баку, переживавшего на заре ХХ века нефтяной бум.

Творчество (1908—1950)

В 1909 Кейлихис открывает первое в Азербайджане скульптурное училище — студию лепки и каменорезного дела, где преподавал лепку и теску камня и вел занятия по рисунку. Выпускники этого училища развили традиционное искусство азербайджанского орнамента, их орнаментами, в частности, отделаны дома на Телефонной улице (совр. улица 28 Мая) и здание Сабунчинского вокзала. Ряд работ Кейлихиса были посвящены азербайджанской тематике тех лет: барельефы: «Амбал», голова мальчика — «Бакинский гаврош», барельефные портреты деятелей культуры Махмудбекова и Ганиева.

В 1912 году Кейлихис совместно с посетившим Баку другом юности знаменитым жипописцем Исааком Бродским и другими бакинскими художниками Н. Мухиным, С. Олейниковым-Разиным и С. Рыбиным стал одним из учредителей Бакинского художественного общества, которое в дальнейшем много сделало для распространения и развития изобразительного искусства в дореволюционном Азербайджане. В 1920 студия лепки и каменорезного дела Кейлихиса декретом Народного комиссариата просвещения Азербайджанской ССР была закрыта, но на её базе был создан Азербайджанский Индустриальный институт, позднее переименованный в Институт нефти и химии (нынешняя Азербайджанская Государственная Нефтяная Академия). При новом институте Кейлихис преподавал почти 30 лет и был избран заведующим скульптурного отделения. В 1920 Кейлихис создал небольшой памятник — бюст Карла Маркса на Приморском бульваре (нынешний Национальный Парк), носящий в то время имя Карла Маркса. Эта работа, как и работы других скульпторов, приглашенных из Москвы для украшения Приморского бульвара, до наших дней не сохранились. С этого периода начинаются первые попытки включения скульптуры в архитектурные ансамбли Баку.

В 1922 году, к I съезду народов Востока, который состоялся в Баку, Кейлихис создаёт скульптурный памятник азербайджанского поэта — сатирика Мирза Алекбера Сабира, который был установлен в сквере около Исмаилии (нынешнее здание Президиума Национальной Академии Наук Азербайджана). Мало кому известен такой занимательный исторический факт, что памятник Сабиру был первым монументальным скульптурным изображением человека на всём мусульманском Востоке. В 1958 году памятник Сабира работы Кейлихиса был заменён на памятник работы Джалала Гарягды. Яков Кейлихис в 1934 году снимал посмертную маску с азербайджанского поэта Джафара Джаббарлы. После кончины супруги Веры Алесковской в 1939, отошел от активной творческой деятельности, посвятив себя преподаванию. Был сторонником и пропагандистом архитектурного стиля «баухаус». В 1949 году за большую 40-летнюю плодотворную работу в республике получил звание заслуженного деятеля искусств Азербайджанской ССР.

Скончался в 1950 году, в Баку. С самого своего приезда в Баку и до самой своей смерти в Яков Кейлихис не менял место проживания — жил улице Нижне-Приютской 129, квартира 21 (впоследствии ул. Камо, а сейчас — ул. Рагимова). В этой же квартире затем прожил всю свою жизнь от рождения до смерти его единственный сын Борис Кейлихис с семьёй, а затем с рождения до отъезда из Баку его единственный внук Иосиф Кейлихис. Единственный его правнук назван в его память и он тоже Яков Иосифович Кейлихис.

Наследие

Многие азербайджанские архитекторы и скульпторы, чьим творчеством расцвели Баку и другие города Азербайджана, азы профессии осваивали с помощью Якова Иосифовича Кейхилиса. Под его руководством начал свою творческую деятельность первый азербайджанский скульптор Народный художник Азербайджана Ибрагим Кулиев, которого Кейхилис называл Радиком.

См. также

• Кулиев, Ибрагим Али оглы
• Гарягды, Джалал Магеррам оглы

Источники

• Д.Г. Новрузова. Монументальная скульптура Советского Азербайджана, Баку, 1960.
• Большая советская энциклопедия, Москва, 1971.
• Большая Художественная Энциклопедия, Москва, 2008.
• И. Кейлихис. «Кейлихис Яков Иосифович - скульптор, патриарх азербайджанской скульптуры и архитектуры», Тель-Авив, 2007.
• «Кейлихес и правда жизни», газета «Новости Недели», Тель Авив, 2007.

Ссылки

• [artru.info/ar/19070/ Кейлихис (Кейхилис) Яков Израилевич]
• [imgsrc.ru/parapet/a180335.html? Кейлихис, фото, работы, семья]

Отрывок, характеризующий Кейлихис, Яков Иосифович

– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.