Кельты Пиренейского полуострова
Кельты Иберии (другие названия: испано-кельты, кельты Пиренейского полуострова) — кельтские племена, обитавшие в доримский период (до 2 в. до н. э.) на территории Пиренейского полуострова. Покорены римлянами во II в. до н. э. и вскоре ассимилированы.
В старой исторической и лингвистической литературе термин «кельты Иберии» нередко подменяется намного более узким термином «кельтиберы» (название кельтского народа, воспринявшего культуру соседних иберов), отчасти в связи с тем, что из всех кельтских племён Испании лишь кельтиберы оставили письменные памятники.
Содержание
История
Мнение ученых о времени появления кельтов к югу от Пиренеев расходятся.
Согласно одной из гипотез, впервые кельты проникают на северо-восток Пиренейского полуострова с территории современной Франции около 700 г. до н. э. вместе с культурой полей погребальных урн. В то же время, предки иберов как и кельты не были автохтонным населением доисторической Испании и вторглись на полуостров примерно в то же время (по одной из версий, из Северной Африки[1]); по другой, с территории современной Франции, откуда они были вытеснены. Таким образом два миграционных потока встретились, и в центре полуострова образовался смешанный этнос кельтиберов.
Согласно другой версии, собственно кельты были лишь одной из миграционных волн индоевропейцев, хронологически довольно поздней. Более ранние индоевропейские переселенцы проникли в Иберию в составе культур атлантического бронзового века или, возможно, даже вместе с культурой колоколовидных кубков (ранее популярная версия о происхождении и распространении данной культуры из Иберии опровергнута нахождением наиболее ранних её памятников в Бенилюксе). Массовый переход кельтов через Пиренеи и их расселение по всему полуострову (кроме южной оконечности, где проживали турдетаны) происходит около 600 г. до н. э. вместе с распространением Гальштатской культуры.
Период расцвета кельтских народов в Испании — IV—II вв. до н. э. В последующие периоды — в III—II вв. до н. э. — в Испанию вторглись новые другие кельтские племена (носители латенской культуры), в частности вольки (тектосаги и арекомики), принесшие с собой в Каталонию новую культуру. Они были, очевидно, носителями галльских диалектов, существенно отличавшихся от представленных до того в Испании кельтских языков[2].
В связи с тем, что кельтские племена Испании массово приняли участие в Пунических войнах на стороне Ганнибала, сразу же после покорения Карфагена Рим предпринял завоевание Пиренейского полуострова, все племена которого были покорены и романизированы.
Состав
|
|
|
Языки
Напишите отзыв о статье "Кельты Пиренейского полуострова"
Примечания
- ↑ Rodríguez Ramos, Jesús (2005): Introducció a l’estudi de les inscripcions ibèriques, Revista de la Fundació Privada Catalana per l’Arqueologia ibèrica, 1, pp. 13-144
- ↑ Калыгин В. П., Королёв А. А.. Введение в кельтскую филологию. С. 54
Отрывок, характеризующий Кельты Пиренейского полуострова
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
