Майерс, Кендалл

Уолтер Кендалл Майерс (англ. Walter Kendall Myers; р. 1937 года) — американский исследователь. Сотрудник Госдепартамента США в 1977—2007 годах, разоблачённый в 2009 году как разведчик Кубы.

Правнук изобретателя Александра Грэма Белла.

Окончил Брауновский университет. Степень PhD получил в Университете Джонса Хопкинса.

С 1977 года работал в Институте зарубежной службы Госдепартамента США. В 1985 году он получил допуск к секретной информации, а в 1999 году — к особо секретным документам (документам высшей секретности). Он также занимался научно-преподавательской деятельностью, состоял адъюнкт-профессором Школы перспективных международных исследований Университета Джонса Хопкинса.

C 2000 года до своей отставки в октябре 2007 года работал аналитиком, с 2006 года главным аналитиком Разведывательно-исследовательского бюро Госдепартамента США, являлся специалистом по британской и европейской политике.

В ноябре 2006 года он оказался в центре внимания СМИ в связи со своим докладом об англо-американских отношениях на академической конференции в Институте международных исследований в Вашингтоне.

Известно, что в апреле 2009 года с Майерсами связался агент ФБР, выдававший себя за представителя Кубы — они поверили ему и согласились на несколько встреч.

4 июня 2009 года в ходе спецоперации ФБР Кендалл Майерс был арестован вместе со своей женой Гвендолин по обвинению в шпионаже в пользу Кубы, им инкриминировали незаконное сотрудничество с кубинским правительством в качестве агентов и передачу на протяжении почти 30 лет секретной информации. Признал себя виновным 20 ноября 2009 года. Первоначально супруги отказались признать себя виновными по предъявленным им обвинениям в заговоре, мошенничестве и работе на иностранное правительство, однако спустя несколько месяцев пошли на сделку — Кендалл Майерс дал показания и согласился на пожизненный приговор в обмен на обещание смягчить наказание своей 71-летней супруге; по словам Майерсов, они действовали не из корыстных побуждений, а по личным убеждениям и велению совести.

Те, кто так или иначе способствовал защите жизни кубинских граждан перед лицом террористических планов и замыслов убийства руководителей Кубы из числа многих, задуманных рядом администраций Соединенных Штатов, делали это по велению собственной совести и заслуживают, по моему мнению, всех почестей мира. <…> АНСА уже известило, что Уолтер Кендалл Майерс заявил, что он старался быть «очень осторожным», собирая и передавая секреты для Кубы. В других сообщениях говорится о дневнике, изъятом у Гвендолин. Если бы все это было правдой, я не перестану восхищаться их бескорыстным и отважным поведением по отношению к Кубе.

— Из сообщения Фиделя Кастро спустя два дня после ареста супругов

16 июля 2010 года за предательство США и шпионаж в пользу Кубы Кендалл Майерс был приговорен к пожизненному лишению свободы без права досрочного освобождения. Его супруга Гвендолин была осуждена на 81 месяц лишения свободы за её помощь мужу. У супругов конфисковали имущество в 1,7 миллиона долларов, включая квартиру в Вашингтоне и 12-метровую яхту.

«В заключительном слове Майерс заявил, что „кубинский народ чувствует угрозу“ и у кубинцев „есть веские основания чувствовать угрозу“ со стороны США. На суде обвинитель заявил, что чета Майерсов разделяли идеалы кубинской коммунистической революции и были её горячими сторонниками». Майерс впервые посетил Кубу в декабре 1978 года: «За последние месяцы я сильно ожесточился. Просмотр вечерних новостей по телевизору делает из меня радикала, — написал он о поездке в своем дневнике, который суд приобщил к делу. По контрасту Куба Кастро, писал он, 'производила захватывающее впечатление', революция 'высвободила огромный потенциал кубинцев и освободила их дух». Отдельно он отмечал разительный контраст между доступностью здравоохранения на Кубе и в США. Указывают, что в 1995 году пара посещала Кубу и имела ужин с Фиделем Кастро.

Интересно, что обмен сообщениями Майерсов с Гаваной шёл через коротковолновый радиопередатчик с использованием азбуки Морзе (устройство связи они держали на своей яхте). Помимо этого супруги встречались с кубинскими агентами в Мексике, где передавали информацию в магазинах, обмениваясь тележками с нужными людьми.

Супруга — Гвендолин Стейнграббер (Штейнграбер) Майерс, работала аналитиком в банке.

См. также

• Монтес, Ана
• Кубинская пятёрка
• Гросс, Алан

Отрывок, характеризующий Майерс, Кендалл

«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.