Кендрю, Джон Коудери

Джон Коудери Кендрю
Sir John Cowdery Kendrew
Дата рождения:	24 марта 1917(1917-03-24)
Место рождения:	Оксфорд, Англия
Дата смерти:	23 августа 1997(1997-08-23) (80 лет)
Место смерти:	Кембридж, Англия
Страна:	Великобритания Великобритания
Научная сфера:	биохимия, кристаллография
Альма-матер:	Кембриджский университет
Научный руководитель:	Макс Ф. Перуц
Награды и премии:	Нобелевская премия по химии (1962) Королевская медаль (1965) Премия Уильяма Проктера за научные достижения (1988)

Джон Коудери Кендрю (англ. Sir John Cowdery Kendrew; 24 марта 1917, Оксфорд, Англия — 23 августа 1997, Кембридж, Англия) — английский биохимик, специалист в области молекулярной биологии.

Биография

Джон Коудери Кендрю родился 24 марта 1917 года в городе Оксфорде.

Окончил Кембриджский университет (1939), в котором с 1946 года работал над полной расшифровкой строения белковых молекул методом рентгеноструктурного анализа.

В 1960 году Д. К. Кендрю был зачислен в члены Лондонского королевского общества.

В 1962 году он стал лауреатом Нобелевской премии по химии (совместно с Максом Фердинандом Перуцем).

В 1965 году, за свой значительный вклад в науку, учёный был награждён Королевской медалью Лондонского королевского общества.

Сэр Джон Коудери Кендрю умер 23 августа 1997 года в городе Кембридже.

Основные работы

В 1957 году впервые определил пространственное расположение полипептидных цепей в молекуле белка миоглобина.

В 1959 году установил его детальное строение, подтвердив наличие в нём α-спиралей, предсказанных в 1951 году Лайнусом Полингом.

Основатель и главный редактор «Journal of Molecular Biology (англ.)».

Литература

• British biochemistry past and present, Camb., 1970.

Отрывок, характеризующий Кендрю, Джон Коудери

Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.