Кениата, Джомо

Джомо Кениата англ. Jomo Kenyatta<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Кении
1 июня 1963 года — 12 декабря 1964 года
Монарх:	Елизавета II
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена Раила Одинга
1-й Президент Кении
12 декабря 1964 года — 22 августа 1978 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Даниэль арап Мои
Вероисповедание:	пресвитерианство
Рождение:	20 октября 1889(1889-10-20) Гатунгу, Британская Восточная Африка
Смерть:	22 августа 1978(1978-08-22) (88 лет) Момбаса, Кения
Место погребения:	Мавзолей, Найроби
Супруга:	1) Грейс Ваху (род. 1919) 2) Эдна Кларк (1942–1946) 3) Грейс Ванджику (род. 1950) 4) Нгина Кениата (1951–1978)
Дети:	Питер Муигаи Маргарет Питер Магана Джейн Кристин Ухуру Анна Мухохо
Партия:	Африканский национальный союз Кении
Образование:	Лондонская школа экономики и политических наук Университетский колледж Лондона Коммунистический университет трудящихся Востока имени И. В. Сталина
Награды:

Джомо Кениата (также Кеньятта, англ. Jomo Kenyatta; 20 октября 1891, Гатунгу, Британская Восточная Африка — 22 августа 1978, Момбасе, Кения) — кенийский общественный и государственный деятель, первый премьер-министр в 1963—1964 и президент Кении в 1964—1978. Один из лидеров панафриканского движения и «отец кенийской нации».

Биография

Молодые годы

Нгенги ва Камау, более известный как Джомо Кениата, родился 20 октября 1891 года в семье племени кикуйю в местечке Ичавери у Гатунгу, близ Найроби. Окончил начальную миссионерскую школу. В 1914 году в возрасте 23 лет Нгенги принял христианство и получил новое имя — Джонстон Камау, а позже принял другое имя, под которым стал известен всему миру — Джомо Кениата (Джомо переводится как «пылающее копье», Кениата — «свет Кении»). В 1920-х годах работал переводчиком в Верховном суде Кении и служащим в муниципалитете Найроби. Занялся политической деятельностью, в 1928 году стал издателем ежемесячного первого общественно-политического журнала на языке кикуйю «Муиг-витания» и генеральным секретарём Центральной ассоциации кикуйю — одной из первых политических организаций кенийцев, наиболее активно выступающей против господства европейских поселенцев.

Деятельность за границей

В 1929 году Кениата как официальный представитель ЦАК отправился в Великобританию, чтобы добиваться удовлетворения требований партии. В 1930 году принимал участие в деятельности Антиимпериалистической лиги и международной конференции негритянских рабочих в Гамбурге. С 1931 года учился и работал в Великобритании, окончил колледж города Вудбрук, однако после безуспешных попыток добиться удовлетворения требований партии отправился в СССР, где в течение двух лет учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока имени И. В. Сталина в Москве. С 1935 по 1938 год Кениата сотрудничал с известным антропологом Брониславом Малиновским в Лондонской школе экономики и политических наук в семинаре социальной антропологии. В 1938 году опубликовал работу «Лицом к горе Кения» («Facing Mount Kenya»), в которой исследовал историю и культуру кикуйю. В годы Второй мировой войны — сельхозрабочий на ферме в Англии. В октябре 1945 года Джомо Кениата вместе с Кваме Нкрумой, Хастингсом Бандой, Питером Абрахамсом, Джулиусом Ньерере, вождём Акинтолой принимал активное участие в организации и работе V Панафриканского конгресса в Манчестере. Председательствовал «отец панафриканизма» — Уильям Дюбуа. На конгрессе была выработана программа африканской «автономии и независимости», включающая в себя три резолюции. Первая — «Обращение к рабочим, крестьянам и интеллигенции колониальных стран» — была адресована колониальным народам мира и призывала их включиться в борьбу за независимость. Вторая — «Вызов колониальным державам» — к правительствам метрополий, с призывом сделать все возможное для предоставления независимости новым государствам. Третья — «Меморандум к ООН» — была адресована международному сообществу, Организации Объединённых Наций, всем международным организациям, в ней содержится призыв содействовать в получении независимости африканскими народами.

Возвращение в Кению

В 1946 году вернулся в Кению, стал влиятельным лидером национального движения и возглавил партизанскую борьбу за независимость Кении от Великобритании. В 1947 году возглавил партию Союз африканцев Кении. В октябре 1952 года в стране было объявлено чрезвычайное положение, когда мау-мау» стали организовывать нападения на фермы, принадлежащие белым и африканцам, поддерживавшим колониальный режим. В том же месяце Джомо Кениата был арестован и в 1953 году вместе с пятью другими руководителями партии осуждён на 7 лет заключения за организацию восстания и тайное руководство движением мау-мау.В страну были посланы дополнительные контингенты английских войск, и карательные операции сконцентрировались в лесном массиве в районе Абердарских гор, где повстанцы имели свои базы. К осени 1956 года англичане взяли ситуацию под контроль, однако чрезвычайное положение было отменено лишь через четыре года. Кениата полностью отбыл срок и был сослан в город Маралал на севере Кении. В марте 1960 года был заочно избран президентом Национального союза африканцев Кении. В 1961 году, после того как правительство Великобритании согласилось предоставить своей колонии самоуправление, Кениата вернулся из ссылки и официально занял пост президента Национального союза африканцев Кении. Вместе с Томом Мбойей летом 1962 года, Кениата участвовал в разработке политического курса и идеологической концепции партии, под названием «африканский демократический социализм», отразивших сходство точек зрения правого крыла КАНУ и её центра. В своём выступлении 30 июня 1962 года, Джомо Кениата, изложил свою концепцию африканского социализма, сказав, что:

КАНУ верит в африканский социализм. Мы не рабы западного капитализма или восточного социализма. Мы должны выработать свои собственные нормы жизни и идеалы, базирующиеся на нашей культуре и африканской социалистической философии, по которой каждый человек выполняет свой долг по отношению к своим соседям и к общине, а община, в свою очередь, является источником его безопасности.

Этот кенийский вариант социализма отличали заметное отступление от радикализма и явно выраженная реформистская ориентация основных программных положений. За рассуждениями о социализме скрывалась апология капиталистического пути развития страны, негативные стороны которого, по взглядам авторов должны были быть сглажены «традициями африканской общины», «чувством общности» и «традиционными идеалами» кенийского народа. Вероятно, что Кениата искренне верил в действенность «африканской социалистической философии» и принципов «африканского социализма», как, верили в них и радикальные представители левого крыла КАНУ, в целом поддержавшие платформы Кениаты и Мбойи. Но если левые в концепции «африканского социализма» делали акцент на слове «социализм», то для Кениаты основным в этом учении была «африканская самобытность», если левые возлагали надежды на развитие государственного сектора в экономике, а центр — на развитие государственного капитализма и капиталистических фермерских хозяйств, то для правых роль государства в основном сводилась к широкому поощрению всех видов частного предпринимательства.

Поскольку правые и центристы опасались серьёзных сбоев в экономическом развитии, которые как они полагали, могли быть вызваны национализацией хозяйственных институтов, ломкой уже сложившихся отношений с Англией и другими странами Запада, то они ориентировали на развитие экономического сотрудничества прежде всего с западными государствами. Эта позиция была скрыта за тезисом о «неудаленности от западного капитализма» и от «восточно-европейского социализма». Между тем подобная ориентация в реальных условиях Кении фактически оставляла весьма много места для пресловутой «самобытности» и «некапиталистического пути». Напротив, она прямо подталкивала руководство страны к стимулированию развития капиталистических отношений в экономике и к таким формам экономического сотрудничества с Западом, которые достаточно широко открывали двери для неоколониалистской экспансии и политического в империалистических держав.

На ответственных постах

С апреля 1962 по май 1963 года Кениата занимал пост министра по делам конституции и экономического планирования в коалиционном правительстве Кении, сформированном из представителей КАНУ, Демократического союза африканцев Кении и европейских поселенцев. В начале 1963 года на конференции солидарности народов Азии и Африки, проходившей в школе города Мошиг у подножия горы Килиманджаро, Джомо Кениата сказал, что:

Завоевав независимость, Кения станет демократическим государством и изберет социалистический путь развития!

После победы КАНУ на первых всеобщих выборах в Национальное собрание Кении в мае 1963, Кениата сформировал правительство самоуправления, став таким образом, в июне того же года, за шесть месяцев до провозглашения независимости, первым премьер-министром Кении. 1 июня 1963 года Кения получила внутренне самоуправление, а 12 декабря 1963 года Джомо Кениата спустил флаг Великобритании, сделав Кению независимым государством. В своей инаугурационной речи 12 декабря 1964 года первый президент независимой Кении Джомо Кениата провозгласил «Харамбее!» (с суахили «Harambee!» - «Потянем вместе!» или «Все за одного», первоначально клич рыбаков), призвав всех граждан объединить свои усилия в создании новой Кении, опирающейся на традиционные ценности. Ярким примером массового отклика со стороны населения страны на этот призыв стало строительство школ силами деревенских общин по принципу самопомощи и самофинансирования. Позже, девиз «Harambee» был начертан на гербе Кении

После прихода к власти Кениаты, в правительстве и партийном руководстве возникли серьёзные разногласия по вопросу о путях дальнейшего развития страны. В 1966 году группа лидеров КАНУ, одновременно членов парламента и правительства вышла из партии, и создала свою организацию — Союз народа Кении, под руководством Огинги Одинги. В том же году, СССР стал поставлять оружие в районы, находившиеся под контролем Одинги. Кениата обвинил СССР в финансировании заговора против него, а Одингу в том, что он является коммунистическим агентом. В 1969 году союз был запрещен, а в марте 1971 года из тюрьмы был выпущен Огинга Одинга, вступивший в октябре того же года в КАНУ. С 30 по 31 августа в Момбасе состоялась конференция совета КАНУ, на которой Кениата признал наличие идеологического и организационного разброда в партии. В конце концов Кениате удалось примирить враждовавшие этнические элиты, удалить с влиятельных постов радикальных лидеров КАНУ и подавить оппозицию, и таким образом установить однопартийную систему. В сфере экономики Кениата поддерживал предпринимательскую деятельность и создал условия для иностранных инвестиций, следуя прозападному курсу внешней политики. В 1970 году в Найроби на участке, подаренном Кениатой при участии президента Кипра и архиепископа Кипра Макариоса III была основана семинария. Джомо Кениата сохранил пост президента после всеобщих парламентских выборов 1969 и 1974 годов. В 1974 году стал пожизненным президентом Национального союза африканцев Кении.

Смерть

Джомо Кениата скончался на посту президента 22 августа 1978 года в Момбасе. Правительство объявило тридцать дней официального траура и освободило эфир миссионерской радиостанции «Голос Кении» от всех религиозных программ Африканской внутренней миссии, кроме новостей и христианской музыки. Джомо Кениата был похоронен 31 августа в специально построенном мавзолее напротив здания парламента. Вход в мавзолей охраняют каменные львы. Преемником Кениаты на посту президента стал вице-президент страны Даниэль арап Мои.

Интересные факты

• Джомо Кениату упоминает Эрнест Хемингуэй в своей книге «Проблеск истины»
• Джомо Кениата приходится двоюродным дедом американскому музыканту Тому Морелло, гитаристу групп Rage Against the Machine и Audioslave
• В 1963 году по мотивам притчи Джомо Кениаты о борьбе народов Африки против колонизаторов, в СССР был снят мультфильм «Африканская сказка»
• Имя Джомо Кениаты присвоено международному аэропорту в Найроби
• 4 марта 2013 года, сын Джомо Кениаты, Ухуру, был избран президентом Кении, таким образом продолжив политическую династию. Примечательно, что Ухуру произносил присягу держа в руке ту же самую библию, на которой в 1964 году клялся его отец.
• О Джомо Кениате написано несколько книг и снят фильм "Kenyatta Part 3 of The Black Man's Land Trilogy".

Ссылки

• [www.statehousekenya.go.ke/presidents/kenyatta/profile.htm Джомо Кениата. Биография]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Кениата, Джомо

Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.