Кербель, Лев Ефимович

Лев Кербель
Место рождения:	село Семёновка, Черниговская губерния, Российская республика
Жанр:	скульптор
Учёба:	МГХИ имени В. И. Сурикова, Всероссийская Академия художеств
Стиль:	социалистический реализм
Влияние:	Иван Шадр, Вера Мухина, Николай Томский, Сергей Меркуров
Влияние на:	Михаил Переяславец, Александр Рукавишников, Анатолий Бичуков
Награды:
Звания:
Премии:
Работы на Викискладе

Лев Ефи́мович Ке́рбель (25 октября (7 ноября) 1917 — 14 августа 2003, Москва) — советский и российский скульптор, педагог, профессор. Вице-президент Академии художеств СССР с 1988 по 2003 год.

Академик АХ СССР (1975; член-корреспондент 1962). Народный художник СССР (1977). Герой Социалистического Труда (1985). Лауреат Ленинской премии (1961) и Сталинской премии первой степени (1950). Член КПСС с 1963 года.

Биография

Л. Е. Кербель родился 25 октября (7 ноября) 1917 года в небольшом селе Семёновка Черниговской губернии Российской республики. Отец будущего скульптора — Ефим Абрамович (1889—1953), работал приказчиком, после Октябрьской революции вступил в РКП(б), служил в системе Росснабсбыта; мать — Злата Иосифовна (1894—1965), домохозяйка.

В годы гражданской войны семья Кербелей переезжала из города в город. Одно время они жили в Новозыбкове, затем в Симбирске. После войны Кербели обосновались в Смоленске. Отец Льва Ефимовича получил работу в партийно-административном секторе, семье дали квартиру. В 1925 году Лев пошёл учиться в [www.tare.ru/gymnasia/index.html 5-ю Смоленскую девятилетнюю школу имени Н. К. Крупской] (бывшая гимназия). Там он серьёзно увлёкся биологией и даже планировал поступать на биологический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова.

Интерес и явные способности к художественному творчеству у Льва Ефимовича открылись ещё в раннем детстве, в возрасте около 6 лет. Будущий скульптор вспоминал это так:

Когда умер В. И. Ленин, мне было чуть больше шести лет. Взрослые плакали — дед, мама. Тогда Ленин был больше Бога. Меня это так поразило и я начал рисовать. Скопировал с фотографии из журнала «Красная нива» то, как Ленин в гробу лежал. Рисунок увидел друг отца и сказал: «Слушай, он здорово нарисовал!» Наверное, с этого все и пошло.

В школе Кербель продолжал заниматься искусством, особенно лепкой. На одном из школьных конкурсов детского творчества он получил первую премию в виде фотоаппарата «Фотокор № 1» за шуточную глиняную композицию «У самовара я и моя Маша». Первое серьёзное признание своего художественного таланта Лев Ефимович ощутил в 9-м классе (1933 год), когда барельеф с изображением В. И. Ленина его работы был высоко оценён на областном этапе олимпиады художественной самодеятельности. Этот творческий успех в дальнейшем сыграл важную роль в жизни молодого Кербеля, именно тогда он твердо решил стать профессиональным скульптором. По окончании Львом средней школы Смоленские областной отдел народного образования и областной комитет ВЛКСМ направили ходатайства в НКП РСФСР с просьбой оказать помощь юноше в получении высшего художественного образования. В итоге в ведомстве посчитали необходимым пригласить молодого человека в Москву.

Зимой 1934 года Лев Кербель приехал в Москву с целью показать свою призовую работу — барельеф В. И. Ленина — в Наркомпросе РСФСР. Там его принял сначала сам нарком просвещения А. С. Бубнов, а потом и вдова Ленина, заместитель наркома просвещения Н. К. Крупская. Она направила Льва Кербеля с рекомендацией к директору ленинградской Всероссийской Академии художеств И. И. Бродскому, который почти сразу же решил показать юношу скульптору С. Д. Меркурову. Последний же дал очень хороший отзыв на конкурсную работу Кербеля, написав Крупской записку:

Тов. Кербель Л. Е. одаренный человек, и при систематической, правильно поставленной работе из него может выработаться хороший скульптор.

В марте 1935 года Лев Кербель приехал по направлению Наркомпроса РСФСР в Ленинград, где его зачислили в подготовительный класс Всероссийской Академии художеств. В сентябре 1937 года он стал студентом I курса скульптурного факультета Московского института живописи, скульптуры, архитектуры и искусствоведения (будущий МГХИ имени В. И. Сурикова). Летом молодой художник подрабатывал руководителем детских и художественных кружков в пионерских лагерях, в том числе в «Артеке». В студенческие годы Кербель исполнил скульптурный портрет А. С. Пушкина (1937, художественный музей Смоленска), для «Артека» установил памятник Пионеру. В 1941 году он принял участие в конкурсе на памятник В. В. Маяковскому и в первом туре получил первую премию. Проведению второго тура помешала Великая Отечественная война. Проект так и остался незавершённым. Однако, как потом вспоминает скульптор А. П. Кибальников, его знаменитый памятник В. В. Маяковскому на Триумфальной площади (до 1991 — площадь Маяковского) в Москве, открытый в 1958 году в честь 65-летия поэта, частично основывается на кербелевской довоенной модели монумента.

Нет такого жанра скульптуры, в котором бы Л. Е. Кербель не работал: он выполнял портреты и памятники, монументальные комплексы и станковые композиции.

С начала Великой Отечественной войны Кербель вместе с другими студентами и старшеклассниками был направлен по комсомольской мобилизации на рытьё окопов, где впервые столкнулся с прифронтовой обстановкой. Однако на фронт в 1941 году ему попасть не удалось: институт был эвакуирован в Самарканд, где Лев Кербель работал на Чирчикстрое. Только в 1942 году его ходатайства были удовлетворены, и Лев Кербель был призван на Северный флот, где служил военным художником. Участвовал в походах на миноносцах «Разумный» и «Гремящий», не раз ходил в море на торпедных катерах, был вместе с десантниками, освобождавшими город Петсамо. Служба Л. Е. Кербеля проходила среди моряков-подводников и летчиков Заполярья, чьё мужество и героизм вдохновляли молодого скульптора.

В 1945 году командование советских войск в Германии вызывало Кербеля в Берлин, где в соавторстве с В. Е. Цигалем он выполнил работу над монументом в память героев штурма Берлина, который решено было установить в берлинском парке Тиргартен. Это был второй по времени создания мемориал воинам-победителям после монумента в Кёнигсберге. Тогда же Кербелем были созданы и установлены памятники советскому солдату-освободителю в городе Кюстрин и на Зееловских высотах близ Берлина. Член КПСС с 1963 года.

Л. Е. Кербель — автор более 50 памятников и мемориалов, установленных во многих отечественных городах и за рубежом. Им создано большое количество скульптур выдающихся деятелей коммунистической партии, советского государства, военачальникам, героям Советского Союза и Социалистического Труда. Совместно с вице-президентом Академии художеств М. Г. Манизером Кербель выполнял посмертную маску И. В. Сталина.

На всех этапах своего творчества Л. Е. Кербель реализовывал принципы коммунистической идеологии в искусстве. Например, в работах «Трудовые резервы», рельефах «Парад победы», «Слушают Ленина» (гипс), 1948—1949; Сталинская премия первой степени (1950); портретах космонавтов; дважды Героя Советского Союза В. С. Петрова (мрамор, 1951), Героя Социалистического Труда К. П. Мухтаровой (мрамор, 1954), Дж. Эндикотта (бронза, 1957) — все в Третьяковской галерее.

Лев Кербель неустанно работал над образом В. И. Ленина, занимавшим ведущее место в иерархии жанров социалистического реализма. Лениниана Кербеля необычайно многообразна. Она состоит из всевозможных портретов вождя и монументов, включающих композиции на революционные темы. По его проектам были поставлены памятники В. И. Ленину в Москве на Октябрьской площади, Смоленске, Горках Ленинских, Кемерове, Краснознаменске Московской области, Полтаве, Сыктывкаре, Липецке, Софии, Гаване (в соавторстве с Антонио Кинтаной) и других местах. Сейчас часть из них демонтирована.

Другим важным социальным заказом стал для Кербеля образ Карла Маркса. Памятники на площади Свердлова в Москве (Ленинская премия, 1962) и в центре немецкого города Карл-Маркс-Штадта, за который он был награждён правительством ГДР орденом Карла Маркса, а АХ СССР присудила скульптору Золотую медаль.

В 1976 году Советское правительство передало в дар республике Шри-Ланка монумент Соломона Бандаранаике работы Кербеля.

Особое место среди работ Л. Е. Кербеля занимают надгробные камни и монументы. Это памятники С. Ф. Бондарчуку (в конце 2012 года перенесено на территорию киноконцерна Мосфильм в качестве самостоятельного памятника), Э. К. Тиссэ, Е. А. Фурцевой, М. И. Бабановой, Б. А. Лавреневу, адмиралу А. Г. Головко, дважды Герою Советского Союза Д. А. Драгунскому, Д. Ф. Ойстраху и многим других известным деятелям.

Как бы ни были значительны достижения мастера, его творческие планы всегда шли дальше. Весной 1986 года Кербель завершил свою новую большую работу — монумент в честь 100-летия со дня рождения Эрнста Тельмана, ставший центром архитектурного ансамбля одного из рабочих районов Берлина. В 1998 году в Измайлове был открыт памятник Петру I.

С 1962 года профессор Л. Е. Кербель вёл мастерскую скульптуры в МГХИ имени В. И. Сурикова. Он воспитал плеяду талантливых мастеров, успешно работающих в России и за рубежом.

В 1964 году на киностудии «Центрнаучфильм» снят фильм «Первому коммунисту» о творчестве Л. Кербеля (режиссёр В. Томберг).

В 1967 году Кербель был скульптором памятника Ленину в Смоленске.

В 1990-е годы, по воспоминаниям художника Михаила Шемякина, источником заработка скульптора Льва Кербеля, который был миллионером в советское время, являлось выполнение надгробных памятников членам ОПГ:

«Миша, мне стыдно признаться. Я читаю каждый день газеты, некрологи — кого из братвы подстрелили. И когда я вижу, что кого-то подстрелили, я радуюсь, потому что я знаю, что братва придет ко мне и закажет надгробный памятник».

— Скульптор Лев Кербель. Из интервью художника Михаила Шемякина.

Кербель состоял во многих общественных организациях. Он являлся членом правления Советского фонда культуры, правления Союза художников РСФСР, президиума Госгражданстроя СССР, председателем Художественно-экспертного совета Министерства культуры РСФСР, входил в состав различных советов и жюри.

Следует отметить, что он допускал копирование своих работ, выдавая их за оригиналы. Так, последняя его работа — памятник Петру I перед штабом Балтийского флота в Калининграде, установленная к 300-летию Российского флота, оказался копией памятника, установленного в Москве в 1998 году.

Скончался Лев Ефимович 14 августа 2003 года в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Награды

• Герой Социалистического Труда (1985)
• орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (5 ноября 1997) — за заслуги перед государством и большой личный вклад в развитие отечественного изобразительного искусства
• орден Дружбы народов Российской Федерации (6 мая 1993) — за большие заслуги в изобразительном искусстве, укреплении международных культурных связей и плодотворную педагогическую деятельность
• орден Ленина
• орден Трудового Красного Знамени
• орден Отечественной войны II степени
• орден Красной Звезды
• орден Карла Маркса
• Орден Народной Республики Болгария I степени
• Ленинская премия (1962) — за памятник К. Марксу на пл. Свердлова в Москве (1961)
• Сталинская премия первой степени (1950) — за скульптурные барельефы «В. И. Ленин и И. В. Сталин — основатели и руководители Советского государства»
• народный художник СССР (1977)
• народный художник РСФСР (1967)
• Лауреат премии имени Гете (Германия)
• медаль «За оборону Москвы»
• медаль «За оборону Советского Заполярья»
• медаль «За взятие Берлина»
• награды Израиля, Шри-Ланки, Германии.
• Почетный гражданин городов Смоленск и Полярный.
• Почетный гражданин города Карл-Маркс-Штадт (ныне Хемниц).

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=12908 Кербель, Лев Ефимович]. Сайт «Герои Страны».

• [www.peoples.ru/art/sculpture/kerbel/ Биография Л.Кербеля на сайте «Люди»]
• [www.ng.ru/culture/2002-08-16/8_kursk.html/ Интервью с Л.Кербелем]
• [www.ng.ru/ideas/2003-08-19/10_kerbel.html Последнее интервью Л.Кербеля]
• [txt.newsru.com/arch/cinema/18aug2003/cerbel.html Некролог на NewsRU]

Отрывок, характеризующий Кербель, Лев Ефимович

За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.