Керики

Керики
Период	VII век до н. э. — II век н. э.
Родоначальник:	Керик
Ветви рода:	Каллии
Родина	Элевсин
Подданство	Древние Афины
Гражданская деятельность	архонты Афин, дипломаты
Военная деятельность	стратеги Афин
Религиозная деятельность	дадухи

Керики (др.-греч. Κήρυκες) — афинский аристократический род, известный в VII веке до н. э. — II веке н. э.

Один из наиболее известных эвпатридских родов; происходил из Элевсина, где его представители были жрецами культа Деметры. Главная ветвь рода, известная под условным названием Каллиев-Гиппоников, поскольку в VI—IV веках до н. э. в ней чередовались эти имена, передавала от отца к сыну должность дадуха (факелоносца) в Элевсинских мистериях. Эта жреческая должность уступала только посту иерофанта, наследовавшегося в роду Евмолпидов, с которыми Керики, по-видимому, находились в соперничестве.

Своё происхождение возводили к Керику, которого Евмолпиды считали младшим сыном Евмолпа, а Керики объявляли сыном доче­ри Кекро­па Аглав­ры и Гермеса, тем самым пытаясь подняться в легендарной генеалогии выше Евмолпидов.

Возвышение семьи Каллиев-Гиппоников, по преданию, началось во времена Солона. Богатство этой ветви рода, несколько представителей которой считались самыми состоятельными людьми в Афинах, и даже во всей Греции, породило легенды о его неправедном происхождении, чему, вероятно, способствовало наделавшее много шума разорение Каллия III.

Резиденция старшей ветви находилась в Алопеке, её члены были наследственными спартанскими проксенами, поэтому им неоднократно поручались ответственные дипломатические миссии в Спарте. Кроме этого, несколько Кериков возглавляли посольства в Персию и проводили переговоры с городами Великой Греции. Активная дипломатическая деятельность семьи, как полагают, была связана с её высоким жреческим положением в культе, который в начале классический эпохи приблизился к статусу панэллинского.

Собственно, само имя Керик (Κήρυξ) означает «глашатай», в эпоху архаики так называлась жреческая и дипломатическая должность вестника войны.

Политически Керики были связаны с группировкой Алкмеонидов, с которыми находились в родстве. По женской линии к Керикам принадлежал Аристид. В начале 480-х годов до н. э., когда была образована коалиция трех наиболее влиятельных родов против Фемистокла, Каллий II породнился с Филаидами, женившись на Эльпинике, дочери Мильтиада Младшего и сестре Кимона. Жена его сына Гиппоника III после развода вышла вторым браком за Перикла.

Предположительно, к Керикам принадлежали дипломат Каллий, сын Кратия (вероятно, по женской линии), стратег Миронид, политик Каллий, сын Каллиада и знаменитый панкратиаст Каллий, сын Дидимия. По женской линии в родстве с Кериками состоял оратор Андокид, а женой Алкивиада была дочь Гиппоника III Гиппарета.

После разорения Каллия Богатого в начале IV века до н. э. и вследствие общего упадка аристократии в демократических Афинах Керики утратили политическое влияние, но, в отличие от многих других родов, продолжали существовать в эллинистическую и римскую эпохи. В частности, к роду Кериков принадлежала семья Герода Аттика.

Литература

• Маринович Л. П. Гражданин на празднике Великих Дионисий и полисная идеология // Человек и общество в античном мире. — М.: Наука, 1998. — ISBN 5-02-009559-1.
• Меньшикова Л. Ю. [ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1264177780 Герод Аттик и «греческое возрождение»] // Античный мир и археология. Вып. 3. — Саратов, 1977.
• Сергеева С. Н. [ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1337038580 Элевсин и Афины (с нач. II тыс. до VII в. до н. э.)] // Античный мир. Проблемы истории и культуры. Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова. — СПб., 1998. — ISBN 5-288-02074-4.
• Суриков И. Е. Два очерка о внешней политике классических Афин // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Часть 1. — Казань: Издательство Казанского Государственного университета, 2000. — ISBN 5-93139-066-9.
• Toepffer J. Attische Genealogie. — Berlin: Weidmannsche Buchhandlung, 1889.

Отрывок, характеризующий Керики

Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.