Кесьлёвский, Кшиштоф

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кеслёвский, Кшиштоф»)
Перейти к: навигация, поиск
Кшиштоф Кесьлёвский
Krzysztof Kieślowski

На Венецианском кинофестивале, 1994. Фото Альберто Терриле
Место рождения:

Варшава, Генерал-губернаторство

Место смерти:

Варшава, Польша

Профессия:

кинорежиссёр, сценарист

Карьера:

19551994

Награды:

«Золотой лев» Венецианского кинофестиваля (1993)
Премия Соннинга[en] (1994)

Кши́штоф Кесьлёвский[1] (польск. Krzysztof Kieślowski; 27 июня 1941, Варшава, Польша — 13 марта 1996, там же) — польский кинорежиссёр и кинодраматург, номинированный на «Оскар». Широко известен по циклам фильмов «Три цвета» и «Декалог».





Ранний период жизни

Кшиштоф Кесьлёвский родился в Варшаве и вырос в нескольких маленьких городках, всюду перемещаясь за своим отцом-инженером, больным туберкулёзом, которому требовалось лечение. В шестнадцать лет он посещал краткие курсы пожарного, но бросил их через три месяца. Без какой-либо цели, в 1957 году он поступил в колледж театральных техников в Варшаве, потому что там у него были связи. Он твёрдо решил стать театральным режиссёром, но в то время не было специальных учебных программ для режиссёров, и он пожелал изучать киноискусство как неплохой вариант.

Покинув колледж и работая как театральный костюмер, Кесьлёвский направился в Школу кинематографии в городе Лодзь, — прославленная школа, выпустившая таких великих режиссёров, как Роман Полански и Анджей Вайда. Дважды его выгоняли. Чтобы избежать службы в армии, он скоро стал студентом отделения гуманитарных наук. После нескольких месяцев успешного ускользания от службы, он с третьего раза поступил в Школу кинематографии.

Он посещал её с 1964 по 1968 год, в период, когда правительство предоставило артистам большую свободу. Кесьлёвский очень скоро потерял интерес к театру и решил снимать документальное кино.

Документальное кино

В своих ранних документальных фильмах Кесьлёвский сосредоточился на повседневной жизни горожан, рабочих и солдат. Хотя его фильмы и не были откровенно политическими, из-за попыток изобразить жизнь Польши он вступал в конфликт с властью. Его телевизионный фильм «Работники '71», который показывал рабочих, обсуждающих причины массовых забастовок, был показан только в сильно урезанной форме.

После «Работников '71» он обратил свой взгляд на власть в фильме «Автобиография», в котором совместил документальную хронику собраний Политбюро с историей о человеке, который находится под слежкой власти. Хотя Кесьлёвскому поверили, что его фильм был анти-авторитарным, его коллеги обвиняли его в сотрудничестве с властью.

Позже Кесьлёвский говорил, что перестал заниматься документалистикой из-за двух случаев: цензура фильма «Работники '71», которая побудила его сомневаться в возможности говорить правду при авторитарном режиме, и инцидент во время съёмок фильма «Станция» (1981), когда часть его съёмочного материала была использована как доказательство в уголовном деле. Он решил, что вымысел может не только дать большую художественную свободу, но и показать жизнь более правдиво.

Польские художественные фильмы

Его первый недокументальный фильм «Персонал» был сделан для телевидения и выиграл первый приз на кинофестивале в Манхейме. И «Персонал», и его следующая картина «Шрам» были сделаны с чертами соцреализма и большими актёрскими составами: «Персонал» — фильм о работниках сцены, опирающийся на опыт, который он получил ещё в колледже, «Шрам» показывал потрясение маленького городка плохо спланированным промышленным проектом. Эти фильмы были сняты в стиле документального кино с большим количеством непрофессиональных актёров; как и его ранние фильмы, они изображали повседневную жизнь под бременем прогнившей системы, но без открытого комментария.

«Кинолюбитель» (1979), получивший Золотую премию и Премию Международной федерации кинопрессы XI Московского кинофестиваля, и «Случай» (1981) продолжают похожую линию, но теперь больше фокусировались на этическом выборе отдельного человека, нежели на проблемах группы людей. В тот период Кесьлёвский присоединился к «свободной группе», в которой состояли такие польские режиссёры, как Януш Киевски, Анджей Вайда и Агнешка Холланд. Его связь с этими режиссёрами (особенно с Холланд) стали причиной возмущения внутри польского правительства, и все его предыдущие фильмы вновь были подвергнуты цензуре и перередактированы, если совсем не запрещены («Случай» был запрещён внутри страны до 1987 года; почти через 6 лет после его выхода был разрешён вновь).

«Без конца» (1984) — возможно, самый политизированный его фильм, описывающий политические судебные процессы в Польше при военном положении с необычной точки зрения призрака адвоката и его вдовы. Этот фильм жёстко критиковали и правительство, и диссиденты. Начиная с этого фильма, работы Кесьлёвского стали ассоциировать с его двумя постоянными сотрудниками, — сценаристом Кшиштофом Песевичем и композитором Збигневом Прайснером. Песевич был адвокатом; Кесьлёвский встретил его, пока исследовал политические судебные дела для документальной основы фильма. Песевич стал соавтором всех его последующих картин. Прайснер написал музыкальную тему для фильма «Без конца» и почти для всех его последующих фильмов; музыкальная тема часто играет важную роль с фильмах Кесьлёвского и многие пьесы Прайснера упоминаются в его фильмах. В таких сценах их обычно обсуждают персонажи как работы вымышленного голландского композитора ван ден Буденмаера.

«Декалог» (1988) — десять коротких картин об окраинах Варшавы, каждая из которых базируются на одной из Десяти заповедей, были сняты для польского телевидения с финансовой поддержкой Западной Германии; это наиболее одобренная критикой работа Кесьлёвского. Совместно написанные Кесьлёвским и Песевичем десять коротких эпизодов первоначально предназначались для десяти разных режиссёров, но Кесьлёвский оставил за собой контроль за этим проектом; в конце концов, решили, что каждый эпизод будет сниматься разными операторами. Эпизоды пятый и шестой были сняты в более длинных версиях, которые позже вышли под названиями «Короткий фильм об убийстве» и «Короткий фильм о любви» соответственно. Кесьлёвский также планировал выпустить полную версию Эпизода 9 под названием «Короткий фильм о ревности», но слишком большие траты заставили его отказаться от этой затеи (он мог стать его тринадцатым фильмом за год).

Работа за рубежом

Последние четыре фильма Кесьлёвского были сняты в со-производстве с иностранными компаниями, в основном благодаря французским деньгам и продюсеру Мартину Кармицу. В этих фильмах Кесьлёвский сосредоточился на нравственных проблемах и метафизике, продолжая темы, начатые в фильмах «Декалог» и «Случай», но в более абстрактной форме, с меньшим актёрским составом, с духовными исканиями отдельных героев, а не групп людей. Польша изображалась в этих фильмах через взгляд европейцев-иностранцев. Эти последние четыре фильма стали наиболее коммерчески успешными.

В первом из этих фильмов, «Двойная жизнь Вероники» (1990), сыграла известная актриса Ирен Жакоб. Успех этой картины позволил Кесьлёвскому осуществить его амбициозный проект — трилогию «Три цвета»Синий», «Белый», «Красный»), произведение, получившее наибольшее одобрение критики после «Декалога» и первый его международный коммерчески успешный фильм. Эта трилогия собрала призы таких престижных международных кинофестивалей, как «Золотой лев» за лучший фильм на Венецианском кинофестивале («Три цвета: Синий»), «Серебряный медведь» за лучшую режиссуру на Берлинском кинофестивале («Три цвета: Белый»), три номинации на «Оскар».

Смерть и наследие

Кшиштоф Кесьлёвский умер в 54 года 13 марта 1996 года после сердечного приступа, во время операции на сердце[2]. Похоронен на Повонзковском кладбище в Варшаве, на престижном участке № 23. Его пережила его жена Мария и дочь Марта.

Прошло уже много лет после смерти Кесьлёвского, а он всё ещё остаётся одним из наиболее влиятельных режиссёров Европы, его работы изучаются на занятиях по киноискусству в университетах всего мира. Книга 1993 года «Кесьлёвский о Кесьлёвском» описывает его жизнь его же словами, взяв за основу интервью, взятые у него Дануцией Сток. Также снят биографический фильм «Я так себе» (1995), который срежиссировал Кшиштоф Вежбицкий.

Хотя он и утверждал, что закончит снимать после «Трёх цветов», но незадолго до своей смерти приступил к работе над новой трилогией в соавторстве с Песевичем, которая должна была состоять из трёх частей: Рай, Ад и Чистилище, по «Божественной комедии» Данте. Единственный законченный сценарий, «Рай», был снят Томом Тыквером и показан впервые в 2002 году на кинофестивале в Торонто. Другие два киносценария на момент смерти Кеслёвского существовали в виде тридцатилистных набросков. Песевич закончил эти сценарии. «Ад» срежиссировал боснийский режиссёр Данис Танович, с Эммануэль Беар в главной роли — был выпущен в 2005 году.

Польский актёр и режиссёр Ежи Штур, который сыграл в некоторых фильмах Кесьлёвского и был соавтором сценария фильма «Кинолюбитель», срежиссировал исправленный им сценарий Кесьлёвского под названием «Большой зверь».

Фильмография

Документальные/короткометражные фильмы

  • 1966 — Трамвай / Tramwai
  • 1966 — Учреждение / Urząd
  • 1967 — Концерт желаний / Koncert Życzeń (Concert Of Wishes)
  • 1969 — Из города Лодзь / Z miasta Łodzi
  • 1970 — Я был солдатом / Byłem żołnierzem
  • 1971 — Работники '71: Ничего о нас без нас / Robotnicy '71: Nic o nas bez nas
  • 1972 — Рефрен / Refren
  • 1973 — Подземный переход / Przejście podziemne
  • 1973 — Каменщик / Murarz
  • 1974 — Первая любовь / Pierwsza miłość
  • 1975 — Автобиография / Życiorys
  • 1976 — Хлопушка / Klaps
  • 1976 — Госпиталь / Szpital
  • 1976 — Покой / Spokój
  • 1977 — Я не знаю / Nie wiem
  • 1978 — С пункта слежения ночного сторожа / Z punktu widzenia nocnego portiera
  • 1980 — Разговаривающие головы / Gadające głowy
  • 1981 — Станция / Dworzec
  • 1981 — Короткий рабочий день / Krótki dzień pracy

Художественные фильмы

Напишите отзыв о статье "Кесьлёвский, Кшиштоф"

Примечания

  1. [bigenc.ru/text/2062075 Кесьлёвский] / И. И. Рубанова // Канцелярия конфискации — Киргизы. — М. : Большая Российская энциклопедия, 2009. — С. 615. — (Большая российская энциклопедия : [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов ; 2004—, т. 13). — ISBN 978-5-85270-344-6.</span>
  2. Мирон Черненко. [chernenko.org/424.shtml Печальные образы] // Независимая газета, 1996, 29 марта.
  3. Мирон Черненко. [chernenko.org/337.shtml «Короткий фильм об убийстве»] // Объектив, 1990, № 3.
  4. </ol>

Ссылки

  • Krzysztof Kieślowski (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.rosculture.ru/milestones/day/show/?id=27300 Федеральное агентство по культуре и кинематографии — Кшиштоф Кесьлёвский]
  • [cinema-translations.blogspot.com/search/label/Kieslowski Статьи, интервью и эссе о Кшиштофе Кесьлёвском]
  • [seance.ru/blog/kshishtof-keslevskiy-%C2%ABo-sebe%C2%BB Фрагмент книги Кшиштофа Кесьлёвского «О себе»]
  • [www.cinematheque.ru/post/143868 Статья о книге Кесьлевского «О себе» и книге Кшиштофа Занусси «Пора умирать»]

Отрывок, характеризующий Кесьлёвский, Кшиштоф

– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.