Кестнер, Эрих

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Кестнер.

Э́рих Ке́стнер (нем. Erich Kästner; 23 февраля 1899(18990223), Дрезден — 29 июля 1974, Мюнхен) — немецкий писатель, сценарист и кабаретист. Популярность в Германии Эрих Кестнер завоевал благодаря своим полным искромётного юмора произведениям для детей и сатирической поэзии на злободневные темы.

Содержание

1 Биография
2 Популярность в Израиле
3 Произведения и их дальнейшее использование в культуре
4 См. также
5 Примечания

Биография

Дрезден (1899—1919)

Эмиль Эрих Кестнер вырос в мелкобуржуазной семье в дрезденском районе Ойсере-Нойштадт (Äußere Neustadt) на улице Кёнигсбрюкер-штрассе (Königsbrücker Straße). Недалеко от неё на первом этаже виллы его дяди Франца Августина сейчас располагается Музей Эриха Кестнера. Отец Кестнера Эмиль (1867—1957) был шорником, а мать Ида (1871—1951), урождённая Августин, работала служанкой, домработницей и парикмахером. Эриха связывали с матерью очень тесные узы. Находясь в Берлине и Лейпциге, он ежедневно сочинял для своей матери трогательные письма и открытки. Отношение к матери нашло своё отражение и в произведениях Кестнера. Позднее появились слухи о том, что отцом Эриха был семейный врач Кестнеров, еврей Эмиль Циммерманн (1864—1953). Однако эти слухи так и не нашли своего подтверждения.

В 1913 г. Эрих поступил на дрезденские учительские курсы, однако спустя три года незадолго до их окончания прервал своё педагогическое образование. Эти годы Кестнер описал в своей книге «Летающая классная комната». Воспоминания о детских годах писатель изложил в вышедшем в 1957 г. автобиографическом произведении «Когда я был маленьким». Детство Кестнера закончилось с началом Первой мировой войны. В 1917 г. Кестнер был призван на военную службу и прошел годичное обучение в роте тяжёлой артиллерии. Тяжести военной жизни, суровые испытания и жестокость, с которой он столкнулся в это время, сыграли свою роль в формировании антимилитаристских взглядов молодого Кестнера. Своего обидчика, муштровавшего его сержанта Вауриха, повинного в заболевании сердца Кестнера, поэт вывел в своём одноимённом сатирическом стихотворении. После Первой мировой войны Кестнер сдал все экзамены на отлично и получил «золотую стипендию» от муниципалитета Дрездена.

Лейпциг (1919—1927)

Осенью 1919 года Кестнер поступил в Лейпцигский университет, где изучал историю, философию, германистику и театроведение. Сложная экономическая ситуация и тяжёлое материальное положение заставляли Кестнера подрабатывать: он продавал духи, работал на биржевого маклера. В 1925 году Кестнер защитил диссертацию на тему «Фридрих Великий и немецкая литература». Вскоре деньги на учёбу Кестнер стал зарабатывать журналистикой и театральной критикой в литературной колонке газеты «Neue Leipziger Zeitung». В 1927 году всё более критически настроенного Кестнера уволили после выхода эротической поэмы «Ночная песнь камерного виртуоза» с фривольными иллюстрациями Эриха Озера. В том же году Кестнер переехал в Берлин, где продолжал работу в качестве внештатного корреспондента отдела культуры «Neue Leipziger Zeitung» под псевдонимом Бертольд Бюргер. Позднее Кестнер публиковался и под другими псевдонимами: Мельхиор Курц, Петер Флинт и Роберт Нойнер.

В приложении для детей выпускаемой лейпцигским издательством Отто Байера семейной газеты «Beyers für Alle» (с 1928 г. «Детская газета Клауса и Клэры») в 1926—1932 гг. под псевдонимом Клаус и Клэра вышло почти двести историй, загадок и небольших фельетонов, которые, как установлено сейчас, были написаны большей частью Кестнером.

Берлин (1927—1933)

Годы с 1927 г. до падения Веймарской республики в 1933 г., проведённые в Берлине, считаются самым продуктивным периодом в жизни Кестнера. За несколько лет Кестнер стал одной из самых значительных фигур интеллектуального Берлина. Он публиковал свои стихи, комментарии, репортажи и рецензии в различных периодических изданиях Берлина. Он сотрудничал на регулярной основе со многими ежедневными газетами: «Berliner Tageblatt», «Vossische Zeitung» и «Die Weltbühne». Биографы Кестнера называют цифру в 350 статей, написанный в период с 1923 по 1933 г. Фактическое же количество может быть выше. Многие работы Кестнера были утеряны во время пожара в его квартире в феврале 1944 г.

В 1928 г. в свет вышла первая книга Эриха Кестнера — сборник стихов лейпцигского периода под названием «Сердце на талии». До 1933 г. вышло ещё три поэтических сборника. Сборник «Прикладная лирика» вывел Кестнера в лидеры «новой вещественности».

В октябре 1929 г. была опубликована первая детская книжка Кестнера «Эмиль и сыщики», пользующаяся успехом и сейчас. Книга была распродана в Германии тиражом в два миллиона и переведена в 59 языков. В отличие от детской литературы того времени с его стерильным миром сказок, действие романа Кестнера разворачивалось в современном большом Берлине. На современный сюжет написаны и две другие детские книжки: «Кнопка и Антон» (1931) и «Летающая классная комната» (1933). Свой вклад в успех книг Кестнера внёс иллюстратор Вальтер Трир.

Экранизация «Эмиль и сыщики» в 1931 г. режиссёра Герхарда Лампрехта пользовалась большим успехом. Кестнер, однако, остался недоволен сценарием. Позднее Кестнер сам писал сценарии для киностудий в Бабельсберге.

Единственным романом, имеющим литературное значение, считается опубликованный в 1931 г. «Фабиан: история одного моралиста». Написанный почти в кинематографической манере роман рассказывает о Берлине начала 1930-х гг. В своём описании жизни безработного филолога-германиста Якоба Фабиана Кестнер отразил темп и суету того времени на фоне заката Веймарской республики.

С 1927 по 1929 гг. Кестнер проживал в берлинском районе Вильмерсдорф на Пражской улице, 6 (нем. Prager Straße), а с 1929 по 1944 г. — на Рошерштрассе (нем. Roscherstraße) в Шарлоттенбурге.

Берлин (1933—1945)

После прихода нацистов к власти в 1933 г. Кестнер в отличие от большинства своих коллег, критиковавших национал-социализм, остался в стране. Он выезжал на некоторое время в Мерано и Швейцарию, однако вернулся в Берлин. Кестнер объяснял своё поведение, в частности, желанием быть очевидцем происходящего. Помимо этого, Кестнер не хотел оставлять в одиночестве свою мать.

Кестнер несколько раз допрашивался в гестапо и был исключён из союза писателей. Его произведения были среди тех, что попали в огонь на Опернплац в 1933 г. как «противоречащие немецкому духу». Кестнер сам наблюдал за происходящим на площади. Публикация произведений Кестнера в Третьем рейхе была запрещена. В Швейцарии Кестнеру удалось опубликовать безобидные развлекательные романы «Трое в снегу» (1934). В качестве исключения Кестнеру было позволено написать сценарий для нашумевшего фильма «Мюнхгаузен».

В 1944 г. квартира Кестнера в Шарлоттенбурге была разрушена попаданием бомбы. Чтобы не погибнуть при штурме Берлина советскими войсками, в начале 1945 г. Кестнеру удалось выехать с киногруппой якобы на съёмки в Тироль, в посёлок Майрхофен. Это время Кестнер описал в своём дневнике «Нотабене 45», опубликованном в 1961 г.

Мюнхен (1945—1974)

После Второй мировой войны Кестнер переехал в Мюнхен, где руководил литературным отделом мюнхенской «Neue Zeitung» и издавал газету для детей и молодёжи «Пингвин». В Мюнхене Кестнер посвятил себя и литературному кабаре. Так, он работал на «Die Schaubude» (1945—1948) и «Die Kleine Freiheit» (с 1951 г.) и на радио. В это время были созданы многочисленные номера, песни, радиоспектакли, речи и эссе на волновавшие его темы нацизма, войны и современной разрушенной Германии.

К этому периоду относится написание повести «Две Лотты» (нем. Das doppelte Lottchen, 1949), косвенно получившей очень широкую известность за счет более чем полутора десятков адаптаций в кино разных стран (Германии, Великобритании, Индии, Ирана, Кореи, США, Швеции, Японии), начиная от снятого уже на следующий год после выхода книги одноименного немецкого фильма и японской Hibari no Komoriuta (1951) (англ.) с Хибари Мисорой и заканчивая шведским Tur & retur (2003) (швед.).

За всю свою жизнь Кестнер так и не женился, хотя имел внебрачные связи. Две свои последние детские книги «Маленький Макс» и «Маленький Макс и маленькая мисс» Кестнер написал для своего внебрачного сына Томаса, родившегося в 1957 г.

В 1960 году Эрих Кестнер был награждён премией имени Х. К. Андерсена

Кестнер умер в мюнхенской клинике Нойперлах и похоронен на кладбище св. Георга в Богенхаузене.

Произведения и их дальнейшее использование в культуре

Когда я был маленьким
Эмиль и сыщики

На основе сюжета был в разных странах снят ряд полнометражных фильмов, в том числе, три германских (в 1931, 1954 и 2001 годах), британский (в 1935 году) и американский (1964, студия Дисней). В Великобритании сюжет также был экранизирован в форме мини-сериала 1952 года.

Эмиль и трое близнецов
Мальчик из спичечной коробки
Кнопка и Антон

На основе сюжета в Германии было снято два одноименных полнометражных фильма (1953, реж. Томас Энгель и 1999, реж. Каролина Линк), издана комикс-версия истории (Изабель Крайц, Гамбург, 2009), поставлена детская опера (2010).

Две Лотты / Двойная Лоттхен / Проделки близнецов

На основе сюжета был в разных странах снят ряд полнометражных фильмов, в том числе, несколько германских (1950, 1994), японский (1951), британский (1953), несколько американских (1961, 1995, 1998), индийских (не менее пяти — в 1965, 1966, 1967, 1974 и 1976 годах, соответственно на тамильском языке, телугу, хинди, малаялам и каннада), снят аниме-сериал и анимационный фильм (2007).

Летающий класс

Сюжет, с некоторыми изменениями для соответствия времени, был трижды экранизирован в Германии — в 1954 (реж. Курт Хофман), 1973 (реж Вернер Якобс) и 2003 годах (реж. Томи Виганд).

См. также

35 мая, или Конрад скачет верхом в Океанию

Напишите отзыв о статье "Кестнер, Эрих"

Примечания

Отрывок, характеризующий Кестнер, Эрих

Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.

В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.

– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.