Кесунское княжество
Поделись знанием:
К:Исчезли в 1117 году
Гоху удалось объединить многие армянские земли и создать независимое армянское княжество. Вначале овладел одной частью области Кимакона, а затем постепенно расширил свои владения. Его резиденция была в укрепленной крепости Кесун, находящейся на юго-востоке от Рабана. В его состав входили территории правобережья Евфрата с городами, Рабан и Бехесни и крепостью Ромкла[17]. В 1098—1099 годах княжество Ефратес оказалось в сложном положении, оно было окружено с запада и юга владениями Антиохийского княжества и графства Эдесского, ведущего агрессивную политику по отношению к владениям Васла Гоха. Более мелкие армянские княжества Приевфратья, например, Каркар, признали сюзеренитет графа Эдессы[2]. В 1100 году он нанёс поражение численно превосходящим сельджукам и прогнал их из городов Рабана и Антапа. Имея большое войско Василий Гох в течение 10 лет с успехом отражал набеги сельджуков. Под охраной войска князя, чувствовали себя в безопасности все верующие во Христа, и у него собирались все войны, епископы и вардапеты[16]. В связи с возросшей ролью армянского княжества, в 1101 году, католикос армянской церкви Григорий II Вкаясер (Пахлавуни) перенес свой престол в пределы княжества[15]
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
| Кесунское княжество | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| Столица | Кесун (Кейсун) | |||
| Язык(и) | армянский | |||
| Религия | Христианство (ААЦ) | |||
| Население | армяне | |||
| Правитель | ||||
| - до 1112 | Васил Гох | |||
| - 1112—1117 | Васил Тга | |||
| История | ||||
| - 1086-1097 | Образование | |||
| - 1117 | аннексия графством Эдесским | |||
| Преемственность | ||||
| ← Царство Филарета Варажнуни Графство Эдесское → | ||||
Кесунское княжество или Княжество Васила Гоха (тж. Ефратес[1]) — независимое армянское княжество, существовавшее с конца XI века до 1117 года. Одно из наиболее значительных армянских княжеств Ближнего Востока[2], и самое крупное из армянских княжеств Приевфратья[3]
Предыстория
Во второй половине XI века вся территория Армении, кроме Сюника (Зангезур) и Ташир-Дзорагетского царства, подверглась нашествию турок-сельджуков.[4]. Вслед за вторжением началась экспансия Византийской империи в Закавказье, которая завершилось аннексией ею ряда независимых армянских государств региона[2]. Утрата национальной государственности после завоевания Византией, а также нашествие сельджуков привели[5][6] к массовому[6][7][8] переселению армян в Киликию и другие регионы[6][8][9][10][11]. С этого периода на Армянском нагорье и в Закавказье начался многовековой процесс оттеснения армянского и курдского населения пришлым тюркским[12].
В XI веке, армянские земли, от Эдессы до Самосаты и Мелитены, завоеванные Византией были населены армянами[13]. После поражения при Манцикерте в обстановке широчайшей сельджукской экспансии Византия постепенно утрачивает свои позиции, в результате чего образуется ряд независимых армянских княжеств. Одним из которых было Царство Филарета Варажнуни протянувшееся от Месопотамии вдоль Евфрата до границ Армении, охватывающее Киликию, Тавр и часть Сирии с Антиохией[14]. Просуществовало царство сравнительно недолго с 1071 по 1086 год. Однако в условиях сельджукского нашествия в Закавказье оно стало центром для армянских эмигрантов, рассеянных по всему Ближнему Востоку. Царство имело огромное значение для консолидации армян в позднейших государственных образованиях, возникших на развалинах государства Варажнуни[15]. После 1086 года, когда Варажнуни утратил последние города, где ещё находились его гарнизоны, на территории Киликии и Приевфратья образовался ряд независимых армянских княжеств. К 1097 году здесь уже существовали княжества Рубенидов и Ошинидов Киликии, Пир, Каркар, и княжество Васила Гоха — Ефратес[2].
История княжества
Из армянских княжеств Ближнего Востока княжество Васила Гоха являлось одним из самых значительных[2]. С разгромом сельджуками армянских княжеств в Каппадокии, княжество Ефратес стало центром притяжения армян, бежавших от нашествия тюрков. Говоря о армянском князе, средневековый хронист отмечает:
|
собралось все оставшееся войско армянское, и весь род Багратидов и Пахлавуни, и сыновья царей армянских... и вместе с ними полк азатов войска армянского находился при нем и с великой славой, и у него находился престол католикоса, так как он властвовал над большим количеством гаваров[16] | 
|
До 1104 года, в период экспансии графства Эдесского в направлении Мараша и Приевфратья, Васил Гох стремился обеспечить себе поддержку Антиохийского княжества. В связи с чем в 1103 году, им был выкуплен, из плена Данышмендов Севастии, князь Антиохии Боэмунд I. Средневековый хронист Матеос Урхаеци сообщал по этому поводу, что Боэмунд приехал в Антиохию после того, как стал через освящение клятв торжественных приемным сыном Басила Гоха. Этим усыновлением армянский князь рассчитывал обеспечить дружественный нейтралитет и поддержку Антиохии в случае ухудшения отношений с Эдессой. Однако после 1104 года положение резко изменилось. Произошло объединение Антиохии и Эдессы под властью Танкреда Антиохийского, являвшегося врагом армянского князя. После объединения Танкред возобновил военные действия против Византии[2].
В период между 1104 — 1108 годами, налаживаются союзнические связи Ефратеса с Византией. Васил Гох, лавируя между Антиохией и Эдессой, пытался заручиться поддержкой империи, стремившейся восстановить своё влияние на утраченных территориях Сирии и Месопотамии. В 1108 году Гох оказал военную поддержку графу Эдесскому Балдуину и его кузену Жослену в их борьбе с Танкредом[1] В 1112 году крестоносцы Танкреда выступили против армянского княжества, осадили, а затем захватили город Рабан, после чего двинулись в наступление на Кесун. Васил Гох со своим войском выступив против крестоносцев, разбил их возле Сев-лера и освободил ряд армянских городов[17]. После смерти Гоха, на престол его княжества взошёл наследник Васил Тга (Василий Отрок), который в 1117 году был пленён бывшим союзником его отца Балдуином Буржским. Находясь в плену, Васил Тга, под пытками был вынужден согласиться на передачу княжества при условии свободного ухода армянского населения в Киликию[2].
Религиозная жизнь
На протяжении полувека в пределах княжества находился престол католикоса всех армян. За это время, трое католикосов, поочередно сменяя друг друга, руководили жизнью армянской церкви. Престол главы армянской церкви, в связи с возросшей ролью княжества, был перенесен сюда в 1101 году католикосом Григорием II Вкаясером (Пахлавуни)[15]. В 1105 году, после смерти Григория II, новым духовным лидером и главой армянской церкви был избран Барсег I. Спустя семь лет, в 1113 году, в Кармир Ванке (Красный Монастырь), находящийся при смерти Барсег I представил собравшимся 20-летнего епископа Григора как своего преемника. Собор, созванный после смерти католикоса, избрал Григора III новым католикосом армян[18]. В середине XII века кафедра главы армянской церкви вновь была перенесена. В 1147 году вдова графа Жослена Беатрис, армянка по происхождению[19], пригласила армянского католикоса Григория III поселится в крепости Ромкла[20]
Напишите отзыв о статье "Кесунское княжество"
Примечания
- ↑ 1 2 Клод Мутафян // Последнее королевство Армении // Изд-во «MEDIACRAT» стр. 25 (161) 2009 г. — ISBN 978-5-9901129-5-7
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Степаненко В. П. [elar.urfu.ru/handle/10995/2342 Из истории международных отношений на ближнем востоке XII в. Княжество Васила Гоха и Византия] // Античная древность и средние века. — Свердловск, 1980. — Вып. 17. — С. 34-44.[www.peeep.us/5e2256b1 архив]
- ↑ Степаненко В. П. [elar.urfu.ru/handle/10995/2587 Рубениды Киликии и графы Эдессы в первой половине XII в. (к структуре графства Эдесского)] // Античная древность и средние века. — Свердловск, 1990. — Вып. 25. — С. 151-159.[www.webcitation.org/6ARdMzJnU]
- ↑ University of Cambridge. [books.google.com/books?id=16yHq5v3QZAC&pg=PA64&dq=Siunik&hl=ru&ei=JVRUTKGFEsWOjAej0_jCBA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CDUQ6AEwAzgo#v=onepage&q=Siunik&f=false The Cambridge history of Iran]. — Cambridge University Press, 1991. — Т. 5. — С. 64.: «Alp-Arslan’s victory at Malazgirt also meant that, apart from the districts of Tashir and eastern Siunik', Armenia passes definitely into Muslim hands; and within the nest decade or so, the Byzantines, resolutely anti-Armenian to the end, exterminated several survivors of the native Bagratid and Ardzrunid dynasties».
- ↑ Glanville Price. [books.google.com/books?id=CPX2xgmVe9IC&pg=PA17&dq=armenian+population+Shah+Abbas&lr=&as_brr=3&cd=18#v=onepage&q=armenian%20population%20Shah%20Abbas&f=false Encyclopedia of the languages of Europe]. — Wiley-Blackwell, 2000. — С. 17.: «The origins of the Armenian dispersion go back to the fall of the Bagratid kingdom in AD 1045. The first emigration from Armenia enabled Armenians to establish a new kingdom in Cilicia (1080—1375).»
- ↑ 1 2 3 Gabriel Sheffer. Diaspora politics: at home abroad. — Cambridge University Press, 2003. — С. 59.: «…the first large-scale Armenian migration occurred after the collapse of the Bagratid dynasty in the eleventh century, when migrants established a colony in Cilcia in southeastern Anatolia»
- ↑ András Róna-Tas. Hungarians and Europe in the early Middle Ages: an introduction to early Hungarian history. — Central European University Press, 1999. — С. 76.: «The Bagratid Kingdom collapsed in 1045, having become victim of the Byzantine-Seljuk war. So started the mass migration of Armenians»
- ↑ 1 2 Петрушевский И. П. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX вв. — Л., 1949. — С. 35.
- ↑ Искусство Армении // [artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000001/index.shtml Всеобщая история искусств] / Под общей редакцией Б. В. Веймарна и Ю. Д. Колпинского. — М.: Искусство, 1960. — Т. Том 2, книга первая.: «Лишившаяся своей государственности, подвергавшаяся на протяжении четырёх с лишним столетий (с XV по XVIII вв.) почти непрерывным вражеским нашествиям, она была истощена до предела. Массы населения в поисках безопасности покидали опустошенную страну и переселялись в другие государства, образуя там отдельные колонии в крупных центрах, а иногда основывая и новые города. Жители этих колоний — очагов армянской культуры — в Крыму, в Молдавии, на Западной Украине, в Италии и даже в далекой Индии в какой-то мере сохраняли традиции родного искусства.»
- ↑ Nicola Migliorino. [books.google.com/books?id=y_Sd32i-0owC&pg=PA9&dq=armenian+emigration&lr=&as_brr=3&cd=12#v=onepage&q=armenian%20emigration&f=false (Re)constructing Armenia in Lebanon and Syria: ethno-cultural diversity and the state in the aftermath of a refugee crisis]. — Berghahn Books, 2008. — Т. Studies in forced migration. Vol. 21. — С. 9.
- ↑ Всемирная история. — М., 1957. — Т. 3, ч. IV, гл. XXXVII.: «Армения вплоть до середины XV в. подвергалась грабительским набегам кочевников Кара Коюнлу. Деревни были разорены, многие обработанные земли сделались пастбищами для кочевников. Города превратились в незначительные местечки. Армянских феодалов почти полностью заменила кочевая знать тюркоязычных и курдских племён. Часть армянского населения была уведена в плен, часть эмигрировала. Армянские торгово-ремесленные колонии сложились во Львове, в Венеции, в Крыму и т. д».
- ↑ [www.kulichki.com/~gumilev/HE2/he2510.htm История Востока. В 6 т. Т. 2. Восток в средние века.] М., «Восточная литература», 2002. ISBN 5-02-017711-3 :
В описаниях современников сельджукское нашествие предстаёт как бедствие для стран Закавказья. Сельджуки быстрее всего утвердились в южных армянских землях, откуда армянское население вынуждено было эмигрировать в пределы Византии. Так возникло Киликийское Армянское царство, просуществовавшее до конца XIV в. На Армянском нагорье начался многовековой процесс оттеснения армянского и курдского населения пришлым тюркским. То же самое имело место и в пределах Закавказья.
- ↑ Степаненко В. П. [elar.urfu.ru/handle/10995/2262 Политическая обстановка в Закавказье в первой половине XI в.] // Античная древность и средние века. — Свердловск, 1975. — Вып. 11. — С. 124-132.
- ↑ Алексей Сукиасян // [www.armenianhouse.org/suqiasyan/cilicia/intro.html ИСТОРИЯ КИЛИКИЙСКОГО АРМЯНСКОГО ГОСУДАРСТВА И ПРАВА (XI—XIV ВВ)]
- ↑ 1 2 3 Степаненко В. П. [elar.urfu.ru/handle/10995/2278 Государство Филарета Варажнуни (1071—1084/86 гг.)] // Античная древность и средние века. — Свердловск, 1975. — Вып. 12. — С. 86-103.[www.peeep.us/bb3c6756 архив]
- ↑ 1 2 Арутюнова-Фиданян В.А //Армяно-византийская контактная зона (X-XI вв.): Результаты взаимодействия культур //Наука, 1994 - стр. 23-24 (234)
- ↑ 1 2 Галстян А. Г Армянские источники о монголах. — М.: Изд-во вост. литературы, 1962 // См. прим 108
108. Василь Камсаракан, по прозвищу Гох — один из видных государственных деятелей Армении. Армянские историки высоко ценят его военную деятельность, называя его «грозным и воинственным». Одни из князей, поднявшийся с низов и благодаря личной храбрости сумевший объединить многие армянские владения и создать независимое армянское княжество в Киликии. Василь Камсаракан вначале овладел одной частью области Кимакона, а затем постепенно расширил свои владения. Его резиденция была в укрепленной крепости Кесун, находящейся на юго-востоке от Рапана. В 1100 году он нанес поражение численно превосходившим сельджуками и прогнал их из городов Рапана и Антапа, а в 1112 году разгромил крестоносцем у подножья Сев-Лера, где освободил ряд армянских городом. Сыграл крупную роль в развитии армянской культуры в Киликии. Поощрял науки и открыл ряд школ, чем сыграл важную роль в деле консолидации армянских независимых княжеств.
- ↑ Езник Петросян. [armenianhouse.org/petrosyane/church-ru/part1.html Армянская Апостольская Святая Церковь]. [www.webcitation.org/6ARdNiE0D Архивировано из первоисточника 5 сентября 2012].
- ↑ Клод Мутафян // Последнее королевство Армении // Изд-во «MEDIACRAT» стр. 25 (161) 2009 г. — ISBN 978-5-9901129-5-7
- ↑ Richard G. Hovannisian. The Armenian People from Ancient to Modern Times. — Palgrave Macmillan, 1997. — Vol. II. Foreign Dominion to Statehood: The Fifteenth Century to the Twentieth Century. — стр. 33 (493) ISBN 0-333-61974-9
Отрывок, характеризующий Кесунское княжество
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
