Кефаллинос, Яннис
Яннис Кефаллинос | |
Γιάννης Κεφαλληνός | |
Яннис Кефаллинос в Египте 1914-1918 | |
Дата рождения: | |
---|---|
Место рождения: | |
Дата смерти: |
27 февраля 1957 (62 года) |
Место смерти: | |
Подданство: | |
Жанр: | |
Учёба: | |
Стиль: |
Я́ннис Кефаллино́с (греч. Γιάννης Κεφαλληνός, фр. Jean Kefalinos; 12 июля 1894, Александрия — 27 февраля 1957, Афины) — греческий художник и гравёр XX века. Один из самых видных гравёров и иллюстраторов книг современной Греции[1].
Содержание
Биография
Родился в 1894 году в греческой общине Александрии. Его родители были состоятельными людьми и корнями происходили с греческих островов Закинф и Хиос. Яннис Кефаллинос получил начальное образование в Александрии и был послан семьёй в 1912 году учиться на инженера в Гент в Бельгию. Несмотря на свои способности в математике и наставления родителей, Яннис Кефаллинос принял решение оставить свою учёбу в Генте и отправился учиться в Париж изучать историю искусства и живописи. Поступил в парижскую Школу изящных искусств.
В 1914 году, спасаясь от Первой мировой войны, он прервал учёбу и вернулся в Александрию. Яннис Кефаллинос оставался пацифистом и после вступления Греции в войну, как впрочем и в последовавшем в 1919 году малоазийском походе греческой армии.
В Александрии он сошёлся с греческими литературными кругами города и опубликовал ряд эссе о искусстве. В этот период он создал свои первые гравюры для сатирического журнала Маска (1918).
После окончания Первой мировой войны он вернулся в Париж в 1919 году и продолжил учёбу в «Школе» у гравеёра Габриэля Белло (фр. Gabriel Bellot). Завершив учёбу, Яннис Кефаллинос оставался во Франции на протяжении десяти лет, где продолжал заниматься гравюрой и иллюстрацией книг. Одновременно он поддерживал дружеские отношения с греческими поэтами Сикелианосом, Кавафисом, Варналисом и др.
В 1922 году Кефаллинос иллюстрировал книгу писателя Жозефа Ривьера (фр. Joseph Rivière) Mer océane[2] и, двумя годами позже, он иллюстрировал книгу Анатоля Франса «На белом камне» (Sur la pierre blanche).
В 1924 году художник женился и поселился в Cinq — Mars la Pile, где купил усадьбу с садом. Здесь он прожил в течение шести лет и стал известен во Франции под именем Jean Kefalinos.
Греческая публика впервые узнала о Яннисе Кефаллиносе из посвящения, опубликованном Костасом Варналисом в журнале «Филики Этерия» в 1925 году.
Особое внимание и оценку его деятельности Янниса Кефаллиноса сделал известный греческий скульптор Константинос Димитриадис, который уже был известным скульптором и работал в Париже. Константинос Димитриадис оставил Францию после приглашения греческого премьер-министра Венизелоса возглавить переживавшую период застоя Афинскую школу изящных искусств.
В Греции
В 1930 году Константинос Димитриадис пригласил Янниса Кефаллиноса возглавить кафедру гравюры в Афинской «Школе». В этом же году Яннис Кефаллинос оставил свою устоявшуюся жизнь и карьеру во Франции и обосновался в Афинах. В 1931 году он возглавил «Мастерскую гравюры» в Афинской школе изящных искусств.
Греческая действительность не оставляла Яннису Кефаллиносу много времени для собственной творческой работы. Однако художник всегда находил для неё время. Особенно это касается периода его восьмимесячного пребывания на острове Миконос, где он выполнил большой ряд ксилографий. Искусство гравюры и её преподавание, также как искусство иллюстрации книг в то время были почти неизвестны в стране. Яннис Паппас, который был учеником и сотрудником Янниса Кефаллиноса, считает, что Яннис Кефаллинос был не только организатором «Мастерской гравюры», но и создателем гравюры в Греции, получившей блестящее развитие и международное признание через его учеников[3].
Искусствоведы причисляют Янниса Кефаллиноса к небольшой группе греческих художников, куда входят Димитрис Галанис, Ангелос Теодоропулос, Ликургос Когевинас и Георгиос Икономидис, которые принесли в Грецию дух экспрессионизма[4]. Если некоторые искусствоведы считают Галаниса пионером гравюры в Греции, то другие считают, что Яннис Кефаллинос создал первое поколение греческих гравёров и сформировал греческое лицо гравюры. В «Мастерской» Янниса Кефаллиноса, которая стала творческим и демократическим оазисом в тяжёлые времена политической нестабильности и диктатуры генерала Метаксаса, учились греческие гравёры Васо Катраки, Костас Грамматопулос, Тассос, Яннис Моралис, Георгиос Варламос, Тилемахос Кантос и многие другие[5].
Вторая мировая война
Яннис Кефаллинос был убеждённым пацифистом. Но после начала греко-итальянской войны 1940 года он мобилизовал свою «Мастерскую» и учеников для выпуска афиш патриотического и пропагандистского содержания. Эти афиши получили всенародную известность и внесли свой вклад в греческую победу, ставшую первой победой стран антифашистской коалиции[6].
В тяжёлые годы тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, Кефаллинос оставался в Афинах. В эти годы его «Мастерская» и ученики стали авторами патриотических работ для Национального Сопротивления. В 1942 году он был арестован оккупационными властями и заключён в тюрьму по причине того, что три его ксилографии, посвящённые страшному голоду зимы 1941—1942 годов, унёсшему только в Афинах жизни 250 тысяч человек, демонстрировали «пораженчество и коммунистическую деятельность»[7][8]. После освобождения Греции в октябре 1944 года Панделис Превелакис[en] поручил художнику иллюстрировать «Аскетику» Никоса Казандзакиса. Через несколько дней в декабре 1944 года начались бои между городскими отрядами Народно-освободительной армии Греции и высадившимися в Греции британскими войсками. В разгар боёв на улицах Афин Яннс Кефаллинос продолжал работать над книгой, уединившись в своём доме.
Позицию, занятую художником в этот период, выражало изречение древнего баснописца Бабриоса, которое Яннис Кефаллинос сделал своим символом: «ΦΑΙΝΕ ΚΑΙ ΣΙΓΑ» (показывайся и молчи). В декабре 1945 года он издал своё сочинение «Аскетика», которая имела 80 страниц и малый размер (13х19 см). Текст в книге был набран в двух колонках. Числа параграфов и начальные заглавные буквы были напечатаны оранжевым цветом и придавали работе вид церковной книги. Строгость текста подчёркивалась тонкой виньеткой и первой буквой, заключённой в украшение согласно текста: змея (когда-то связанная с яблоком знания), орёл, шелкопряд в трёх его формах, орёл и змея, божественная молния — всё связано арабесками, в полном равновесии изображения и типографического шрифта.
После войны
В послевоенные годы Яннис Кефаллинос открыто выступал в поддержку Кипра за его независимость от англичан.
Иллюстрировал книги Казандзакиса, Превелакиса, Залокостаса , Сикелианоса. Для Буколики Феокрита он создал специальный шрифт. В период 1950—1954 Яннис Кефаллинос занялся проектом почтовых марок по заказу Греческой почты. С помощью своих учеников издал альбом Десять белых лекифов из Музея Афин (1956).
С 1954 года и до самой своей смерти в 1957 году Яннис Кефаллинос был ректором Афинской школы изящных искусств[9].
Работы
Первые работы Кефаллиноса отличались реализмом. Позднее описательные элементы стали отходить на второй план и формы стали более абстрактными.
Яннис Кефаллинос, называемый «молчаливым» писателем Превелакис, Пантелис или «Калояннис» (добрый Яннис) родственниками, не заботился о рекламе своего творчества. Его работы были рассеяны в основном по книгам которые он иллюстрировал.
К работам Янниса Кефаллиноса можно добавить также и влияние, которое он оказал на своих учеников. Именно его ученики стали инициаторами выставки-ретроспективы в «Школе изящных искусств» через несколько месяцев после смерти своего учителя.
Сегодня творчество Янниса Кефаллиноса, отмеченное авангардистким динамизмом, стало широко известно не в последнюю очередь благодаря работам искусствоведа Эммануила Касдаглиса.
В 2006 году Национальная художественная галерея (Афины) представила работы Янниса Кефаллиноса на выставке «Париж — Афины 1863 −1940», где выставлялись работы французских художников и работы греческих художников, в той или иной мере связанных с французским изобразительным искусством[10].
Работы Янниса Кефаллиноса заняли одно из центральных мест в выставке «Греческие граверы 20-го века». Выставка затем была перенесена в столицу Македонии, в город Фессалоники и столицу Пелопоннеса в город Патры[11].
Работы Янниса Кефаллиноса выставляются в постоянных экспозициях Национальной галереи Греции и других публичных и частных галерей[12].
Напишите отзыв о статье "Кефаллинос, Яннис"
Литература
- Ε. Χ. Κάσδαγλης, Γιάννης Κεφαλληνός ο χαράκτης, Μορφωτικό Ίδρυμα Εθνικής Τραπέζης, Αθήνα 1991, σελ. 572. ISBN 9602500328.
- Γ. Κεφαλληνός, Αλληλογραφία 1913—1952, Κείμενα, Μορφωτικό Ίδρυμα Εθνικής Τραπέζης, Αθήνα 1991, σελ. 431. ISBN 9602500301.
Примечания
- ↑ [www.greekencyclopedia.com/kefallinos-giannis-alexandreia-1894-athina-1957-p2723.html Κεφαλληνός, Γιάννης (Αλεξάνδρεια, 1894 - Αθήνα, 1957). - Εκδοτική Αθηνών Α.Ε]
- ↑ [www.amazon.fr/Rivi%C3%A8re-lettrines-gravures-dessin%C3%A9es-Kefalinos/dp/B001BTH2QO Joseph Rivière. Mer océane. Avec 35 lettrines et 20 gravures dessinées et gravées sur bois par Jean Kefalinos - Joseph Rivière - Amazon.fr - Livres]
- ↑ [www.eikastikon.gr/kritikesparousiaseis/papas_kefallinos_gian.html ΕΙΚΑΣΤΙΚΟΝ - Κριτικές/Παρουσιάσεις - Ο Γιάννης Παππάς μιλά για τον Γιάννη Κεφαλληνό]
- ↑ [www.fhw.gr/chronos/14/gr/1923_1940/civilization/facts/03.html Middlewar [Civilization]]
- ↑ [syllektiko-pazari.blogspot.gr/2014/02/blog-post.html Συλλεκτικό Παζάρι: Γιάννης Κεφαλληνός]
- ↑ Μανόλης Ανδρόνικος, Ελληνικός Θυσαυρός, σελ.94, ISBN 960-03-1139-0
- ↑ [dp.iset.gr/artist/view.html?id=173 Ψηφιακή Πλατφόρμα ΙΣΕΤ : Καλλιτέχνες - Κεφαλληνός Γιάννης]
- ↑ [www.parathemata.com/2012/10/blog-post_7894.html παραθέματα λόγου: Κατερίνας Δεμέτη: Η ΣΥΜΒΟΛΗ ΤΩΝ ΖΑΚΥΝΘΙΩΝ ΕΙΚΑΣΤΙΚΩΝ ΣΤΟΝ ΠΟΛΕΜΟ ΤΟΥ ΣΑΡΑΝΤΑ]
- ↑ [www.gallery.asfa.gr/professors/site/Teachers/t_docpage?doc=/documents/kathigites/giannis-kefallinos Η Πινακοθήκη της ΑΣΚΤ: Καθηγητές σπουδαστές]
- ↑ [www.nationalgallery.gr/site/content.php?artid=47 National gallery]
- ↑ [www.rizospastis.gr/story.do?id=1740956 ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ : Ελληνες χαράκτες στον 20ό αιώνα]
- ↑ [paletaart.wordpress.com/2013/01/03/%ce%ba%ce%b5%cf%86%ce%b1%ce%bb%ce%bb%ce%b7%ce%bd%cf%8c%cf%82-%ce%b3%ce%b9%ce%ac%ce%bd%ce%bd%ce%b7%cf%82-giannis-kefallinos-1894-1957/ Κεφαλληνός Γιάννης – Giannis Kefallinos [1894-1957] | paletaart – Χρώμα & Φώς]
Ссылки
- www.nationalgallery.gr/site/content.php?artist_id=4892
Отрывок, характеризующий Кефаллинос, Яннис
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!