Кецховели, Ладо

Ладо Кецховели
груз. ლადო კეცხოველი
Род деятельности:	профессиональный революционер, социал-демократ

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ла́до Кецхове́ли (груз. ლადო კეცხოველი, полное имя: Владимир Захарьевич Кецховели, груз. ვლადიმერ ზაქარიას ძე კეცხოველი; 2 (14) января 1876 — 17 (30) августа 1903) — деятель революционного движения в царской России, социал-демократ.

Биография

Родился в селении Тквиави (по другим сведениям — в селе Тлиа) Горийского уезда Тифлисской губернии в семье священника. Вступил в революционное движение в 1890-х гг., будучи учеником Тифлисской православной духовной семинарии. В декабре 1893 г. был исключён из семинарии за руководство забастовкой учащихся; ему было запрещено проживать в Тифлисе. Для продолжения учёбы в 1894 г. Кецховели выехал в Киев, где поступил в духовную семинарию. Жил в доме № 25 по ул. Боричев Ток, на фасаде которого была установлена мемориальная доска (в 2014 г. разбита). Принимал участие в работе местных социал-демократических кружков. В апреле 1896 г. арестован и исключен из училища, а после трёхмесячного заключения выслан на родину под надзор полиции сроком на два года.

Скрывшись из-под надзора полиции, в сентябре 1897 г. Кецховели переехал в Тифлис и вступил в грузинскую социал-демократическую организацию «Месаме-даси». Работая управляющим в типографии, изучил печатное дело и стал одним из организаторов подпольных типографий партии. Руководил массовой агитацией среди рабочих города. В конце 1899 г. организовал забастовку рабочих тифлисской конки, закончившуюся удовлетворением требований рабочих.

Организовал вместе с Александром Цулукидзе и Иосифом Джугашвили газету «Борьба» («Брдзола»).

В январе 1900 г. по решению руководящей группы тифлисской организации РСДРП Кецховели направляется в Баку с целью объединить местные социал-демократические кружки и создать подпольную типографию. В конце 1901 г. становится одним из создателей первого Бакинского комитета РСДРП и развёртывает агитацию среди рабочих-железнодорожников и нефтяников. В 1901 г. создаёт нелегальную типографию «Нина». Несмотря на блестящую конспирацию, в сентябре 1902 г. по приказу ротмистра Рунича Кецховели был арестован. В секретном донесении на имя тифлисского жандармского управления от 10 августа 1903 г. сообщал о работе т. Кецховели:

«Обвиняемый Владимир Кецховели… изобличён в том, что был главным организатором тайной типографии, печатавшей почти все прокламации и другие революционные издания, распространявшиеся до ареста Кецховели, то есть до сентября 1902 г., в разное время в районах Тифлисской, Кутаисской и Бакинской губерний. При чем тем же дознанием Кецховели… изобличён в том, что совместно с некоторыми из обвиняемых печатал в своей тайной типографии прокламации к войскам, имеющие целью призвать войска к явному неповиновению и бунту, каковые прокламации к тому же, как установлено, имели самое широкое распространение среди войск. …Кецховели, благодаря своим обширным революционным связям и знакомствам, под чужими фамилиями, с подложными паспортами… сумел сорганизовать такое сложное и рискованное предприятие, как тайная типография, функционирующая почти в течение двух лет, часть коей к тому же до сих пор так и осталась не обнаруженной».

Сначала Кецховели содержался в бакинской тюрьме, затем был переведён в Метехский замок. Отказался сотрудничать со следствием. Боролся против жестоких тюремных порядков, организовывал забастовки заключённых. 17 (30) августа 1903 г. Ладо Кецховели был убит в камере выстрелом тюремщика в окно.

Память

В 1936 году в саду Коммунаров в Тбилиси был воздвигнут памятник Кецховели (скульптор В. Топуридзе).

В Баку улица Верхняя Приютская в годы Советской власти была переименована в честь Ладо Кецховели, после распада СССР названа в честь академика Академии Наук Азербайджанской ССР Шамиля Абдурагим оглы Азизбекова.

В 1937 году в честь Ладо Кецховели была ненадолго переименована киевская улица, тогда называвшаяся улицей Гершуни (она же Маловладимирская, Столыпинская, Чкалова, ныне улица Олеся Гончара), а после того как ей было через два года присвоено имя Чкалова, название «переехало» (до 1984 года) на другую киевскую улицу — Воздвиженскую, сейчас в городе существует переулок, названный в его честь. Именем Ладо Кецховели названы улицы в Красноярске и Уфе.

Литература

• Берия Лаврентий. Ладо Кецховели 1876—1903. Сер: Жизнь замечательных большевиков. —М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1937. — 31 с.
• Ладо Кецховели. Сборник документов и материалов. Тбилиси, 1969.
• Гегешидзе З. Т. Ладо Кецховели. М., 1959.
• Лохвицкий М. Ю. Выстрел в Метехи: Повесть о Ладо Кецховели. — М.: Политиздат, 1973. — (Пламенные революционеры) — 367 с., 6 л. ил.; То же. — 2-е изд. — 1976. — 367 с., 7 л. ил.

Отрывок, характеризующий Кецховели, Ладо

Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.