Кибальчич, Виктор Львович

Кибальчич, Виктор Львович
Дата рождения:	30 декабря 1890(1890-12-30)
Место рождения:	Брюссель
Дата смерти:	17 ноября 1947(1947-11-17) (56 лет)
Место смерти:	Мехико

Ви́ктор Льво́вич Киба́льчич, более известный под псевдонимом Викто́р Серж (30 декабря 1890, Брюссель — 17 ноября 1947, Мехико) — русский и франкоязычный писатель, революционер, деятель коммунистической партии и Коминтерна.

Биография

Виктор Кибальчич родился в Брюсселе в семье революционеров — эмигрантов из России. Отец, Лев Кибальчич, был унтер-офицером русской конной гвардии и участником боевой организации Народной воли. Его дальним родственником был революционер и изобретатель Н. И. Кибальчич. Родители Виктора «в поисках хлеба насущного и хороших библиотек кочевали между Лондоном, Парижем, Швейцарией и Бельгией». Некоторое время Лев Кибальчич преподавал в Институте астрономии в Брюсселе.

Виктор Кибальчич стал членом партии эсеров, но вскоре покинул её, чтобы присоединиться к анархистам. Писал статьи для анархистских газет «Le Révolté» В 1908 году он поселился в Париже, где сотрудничал с анархистской газетой «L’Anarchie», а позже стал её редактором.

В 1913 году Кибальчич был осужден на пять лет тюрьмы по делу анархистской «банды Бонно», прославившейся высокотехнологичными ограблениями банков. В 1915 году он был освобожден и отправился в Испанию. В феврале 1917 года вернулся во Францию и попытался проехать в Россию, но был арестован. В 1919-м французское правительство обменяло его на одного французского офицера, задержанного петроградской ЧК, и он отправился в Россию.

В СССР Кибальчич вступил в ВКП(б), работал у Г. Зиновьева в Третьем Интернационале. С 1923 года он примыкал к антисталинистской Левой оппозиции, за что в 1928 году был исключён из партии. В 1933 году он был ненадолго арестован, а впоследствии выслан в Оренбург. Благодаря заступничеству иностранных социалистов, в частности Ромена Роллана, Сталин в 1936 году разрешил Кибальчичу покинуть СССР.

Несмотря на все усилия работника полпредства К. Антонова, французское правительство не разрешило Виктору Сержу въехать во Францию. Позднее, когда Антонов стал советником полпредства СССР в Бельгии, ему удалось, благодаря помощи Эмиля Вандервельде, добиться разрешения для Виктора Сержа на въезд и проживание в Бельгии. Известно, что в Оренбурге Серж написал романы «Обреченные» и «Буря» и книгу поэм «Сопротивление», но при выезде из СССР все рукописи были изъяты; восстановить по памяти он смог только поэмы.

В 1940 году Серж вместе с сыном Владимиром бежал от немецкой оккупации в Марсель, а затем в Мексику, где продолжал литературную деятельность. Умер в Мехико 17 ноября 1947 года.

Виктор Серж был женат на Блюме Иоселевич (Любови Александровне Русаковой), родившейся в Марселе дочери эмигранта из Таганрога А. И. Иоселевича (партийные псевдонимы Ананьин и Русаков); её сестра Эстер (1909 —1938) была замужем за поэтом Даниилом Хармсом, брат — композитор Поль Марсель (Русаков-Иоселевич, 1908—1973), автор эстрадного шлягера «Дружба» («Когда простым и нежным взором...», 1934) на слова Андрея Шмульяна, входившего в репертуар Вадима Козина и Клавдии Шульженко.

Творчество

Литературную деятельность Виктор Кибальчич начинал как публицист, сотрудничая в анархистских изданиях. Литературный псевдоним «Виктор Серж» он впервые использовал в 1917 году, подписав им статью в защиту Фридриха Адлера в испанском анархистском еженедельнике «Терра и Либертад»

К художественной прозе Серж обратился уже в 30-е годы, является автором семи опубликованных романов, повестей, рассказов, а также сборника поэм. Его сочинения переведены на многие языки, как писателя Сержа ценили Ромен Роллан, Андре Жид и Джордж Оруэлл. В СССР, вплоть до «перестройки», сочинения «злостного антисоветчика» не издавались; первая публикация — романа «Дело Тулаева» — состоялась лишь в 1989 году. За прошедшие десятилетия были опубликованы и многие другие сочинения, включая книгу воспоминаний «От революции к тоталитаризму» и сборник поэм «Сопротивление» .

Сочинения

• «К событиям в Вене». Л., «Прибой», 1927 г.
• «Люди в тюрьме» (Les Hommes dans la prison, 1930)
• «Рождение нашей силы» (Naissance de notre force, 1931)
• «Тупик Сен-Барнабе» (L’Impasse Saint-Barnabé, 1936)
• [trst.narod.ru/serge/gd/oglav.htm «Завоёванный город»]
• [trst.narod.ru/serge/pv/oglav.htm «Полночь века»]
• [trst.narod.ru/serge/dt/oglav.htm «Дело Тулаева»], 1948
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=book&num=1201 «От революции к тоталитаризму: воспоминания революционера»], 1943
• [www.trans-lit.info/materialy/10-11-temy/viktor-serzh-stihi-v-perevode-i-s-kommentariyami-k-medvedeva «Сопротивление»]. Сборник поэм (в переводе К. Медведева)

Библиография

• [trst.narod.ru/serge/sz.htm Свидетель защиты] /В. Бабинцев, В. Лукьянин.
• [web.mit.edu/fjk/Public/Rogovin/volume6/xlvi.html В. Роговин. Троцкий и Виктор Серж//Мировая революция и мировая война]

Ссылки

• [www.victorserge.org/ru/index.php Фонд Виктора Сержа]
• [www.marxists.org/archive/serge/index.htm Marxists’ Internet Archive. Victor Serge]
• [www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotm479.htm Троцкий. Очередное опровержение Виктора Сержа]

• Следственное дело №407 по обвинению Антонова Константина Владимировича // Центральный архив ФСБ России. Д. Р4648. 262 л.

Отрывок, характеризующий Кибальчич, Виктор Львович

– Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?] Успокойте друга, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.