Киевская митрополия (1458—1596)

Киевская митропо́лия (Западнору́сская митрополия, Киево-Литовская митрополия) — православная митрополия Константинопольского патриархата на территории Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Существовала до 1596 года, когда приняла Брестскую унию.

Предыстория

См. также: Киевская митрополия до 1458 года

Центром церковной Руси с X века был Киев. Из Киева христианство распространялось на все соседние земли и на север, где позже возникло Великое княжество Владимирское. Глава Киевской митрополии носил титул «Митрополит Киевский и всея Руси».

В конце XI — начале XII века, с началом междоусобной борьбы между удельными князьями за Киевский престол, на северо-востоке возникает новое государство Владимиро-Суздальское княжество. В 1169 году суздальский князь Андрей Боголюбский разрушил Киев, ограбил и сжег церкви и монастыри, вывоз много православных святынь, икон, драгоценностей. Тогда же состоялась первая попытка владимиро-суздальских (впоследствии московских) правителей поставить себе отдельного митрополита. Андрей Боголюбский послал к Константинопольскому патриарху своего кандидата в митрополиты Федора. Тогда патриарх не согласился на это, и рукоположил Федора только епископом.

В XIII веке на Русь подступила монголо-татарская орда. Русские князья выступили единым фронтом, но потерпели сокрушительное поражение в битве на Калке. После второго разрушения Киева в 1240 году, теперь уже татарами, он окончательно потерял значение как столица Киевской Руси.

После этого митрополит Максим, в 1299 или 1300 году, переехал во Владимир-на-Клязьме, а 1325 году, митрополит Петр перенес свою резиденцию в Москву, чем сильно укрепил Московское княжество. Осев в Москве и помогая развивать новое государство, митрополиты продолжали носить древний титул «Митрополит Киевский и всея Руси». Но в Киеве и на украинских землях митрополиты появлялись только для сбора дани и вывоза святынь. Так, на митрополита Фотия жаловались, что он «это Ныне все узорчье церковное и сосуды переносит на Москву, и весь Киев пусто сотвори тяжкими пошлинами»

Духовенство Южной Руси, Галицко-волынские, а впоследствии Литовско-русские князья считали такую ​​ситуацию неестественной. Поэтому было несколько попыток основать, с разрешения Константинопольского патриарха, Галицкую митрополию, а впоследствии — Литовскую митрополию.

С конца XIII—начала XIV века отдельные митрополии существовали с перерывами в Великом княжестве Литовском и в Галицко-Волынском княжестве (с 1303).

В 1352—1362 годах к области литовских митрополитов (в том числе в 1355—1362 году утверждённого в Константинополе) относился и Киев. В 1370-е годы вновь было три митрополита, но к концу века области были вновь объединены.

К началу XV века земли Руси в основном относились к трём государствам: северо-западные к Новгородской республике, юго-западные земли, включая Киев, оказались в составе Великого княжества Литовского, а северо-восточные — в составе Великого княжества Московского. Правители великих княжеств не только желали иметь «своего» митрополита, но и были заинтересованы в том, чтобы его влияние распространялось на все земли, где были православные епархии.

В 1415—1419 годах действовал литовский митрополит, не утверждённый в Константинополе.

Отделение Московской митрополии

После вхождения Киева в Литовско-Русское государство происходит его постепенное возрождение, как духовного и религиозного центра. В то же время, в течение XIV — начала XV века в Киеве и Москве периодически возникали ситуации, когда одновременно действовали два (а то и три) «Митрополита Киевские» одновременно.

В 1433 году после смерти митрополита Киевского и всей Руси Фотия, московский князь решил назначить митрополитом — рязанского епископа Иону. Но прибыв в Константинополь Иона утверждения от патриарха не получил. Патриарх рукоположил на Киевскую кафедру митрополита Исидора. Однако, ни Иона, ни московский князь такого решения не приняли и относились враждебно к Исидору. Когда, после Флорентийской унии, он прибыл в Москву, его там арестовали. Впоследствии ему удалось бежать. Московский князь просил у Константинополя посвятить для них нового митрополита, но патриарх отказался это делать.

В 1448 году Собор московских епископов, «по повелению государя», без согласования с Константинопольским патриархом, поставил на митрополита «Киевского» — Иону. Это событие считается началом отдельности Московской церкви. В 1453 году, Московская церковь, до этого канонически находясь в составе Киевской митрополии, самовольно отделилась. В отличие от Москвы, в Киеве Флорентийскую унию восприняли нейтрально, и Исидор пробыл митрополитом Киевским до 1458 года.

В 1458 году Константинопольским патриархом была проведена реорганизация Киевской митрополии. Теперь в митрополию входили 11 епархий: Киевская, Брянская, Смоленская, Полоцкая, Туровская, Луцкая, Владимир-Волынская, Брестская, Перемышльская, Галицкая и Холмская. А новому митрополиту Григорию II, патриарх предоставил новый титул — Митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси. Этот титул главы Киевской митрополии носили вплоть до присоединения Украинской церкви к московскому патриархату в 1686 года, а предстоятели Русской униатской церкви — до начала XIX века.

После отделения Московской митрополии, митрополиты Киевские, Галицкие и всея Руси имели резиденцию в Киеве, но некоторое время центром митрополитов был Новогрудок, а впоследствии — Вильно.

Развитие церкви

Учитывая упадок Константинополя, после его завоевания турками, Киевская митрополия развивалась автономно. В церковном жизни помалу везде устанавливается выборное право: свободными голосами выбирали священников, архимандритов, епископов; свободно избирали митрополита, а патриарх только благословлял его.

Церковью руководил поместный собор, который собирался по мере необходимости на более важные дела, например избрание митрополита, решение важных или спорных проблем церкви и тому подобное. Епархиальным делами управлял епархиальный собор, который обычно собирался в воскресенье первой недели великого поста; в случае необходимости созывались чрезвычайные епархиальные соборы. На этих сборах епископ назначал своё духовенство и также решались насущные вопросы.

Первые (после отделения московской митпрополии) митрополиты Киевские, Галицкие и всей Руси — Григорий II, Мисаил Пструч, Иона, Иосиф Болгаринович были сторонниками Флорентийской унии, но поддерживали связи с Константинопольским патриархом, и все (кроме Мисаила) были утверждены патриархом на митрополитов. Киевские митрополиты надеялись, с помощью унии, избавиться притеснений католической власти и наступления на православие. С просьбой защитить их митрополиты неоднократно обращались к Папе Римскому. Однако, вопреки папской буллы, которыми греческий обряд приравнивался в правах к латинскому, некоторые польские ксендзы и шляхта так не считали.

Последним митрополитом, который был сторонником Флорентийской унии, хотя и получил благословение от Константинопольского патриарха и поддерживал с ним постоянные связи, был митрополит Иосиф Болгаринович. В это время, литовский князь Александр, желая сблизиться с Москвой, женился на московской княжне Елене (дочери князя Василия).

В 1501 году при содействии княгини Елены митрополитом Киевским, Галицким и всея Руси был избран Иона III. Он был противником Флорентийской унии, прекратил всякое общение с Римом и проводил промосковскую политику.

В 1507 году новым митрополитом стал Иосиф II Солтан. Получив посвящение от Константинопольского патриархата, этот митрополит провел ряд очень нужных для церкви реформ, развивал монастырская жизнь, пытался ограничить произвол польской шляхты и многое другое.

В течение XVI века в Западной Руси появляется целый ряд переводов Священного Писания на живой народный язык, например Пересопницкое евангелие 1556, Новый завет Негалевского 1581, Креховский апостол 1560-х годов и другие. Было написано много так называемых Учительних евангелий, что читались в церквях вместе с соответствующей проповедью народным языком. Появилась первая печатная целая Библия — Острожская 1581. Все это, а особенно Священное Писание живым народным языком, поддерживало простой люд, удерживало его в православии и укрепляло основы национальной культуры. Учреждаются и начинают активно действовать православные братства. В 1580 году начинает действовать Острожская академия.

Отрывок, характеризующий Киевская митрополия (1458—1596)

– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.