Киевский институт музыки имени Глиэра

Киевский институт музыки имени Р. М. Глиэра (укр. Київський інститут музики імені Р. М. Глієра) — первое профессиональное музыкальное учебное заведение Украины. Открыт 21 января 1868 года при Киевском отделении Императорского Русского музыкального общества с целью подготовки музыкантов-исполнителей для музыкальных коллективов и организаций города — Киевской оперы, оркестров и т. п. В этот день было освящено здание школы и начались занятия.

Первое название учебного заведения — музыкальная школа, с 1883 года — училище. В первый год деятельности было 11 учеников по пяти специальностям: фортепиано, скрипка, виолончель, пение и теория музыки, с обязательным изучением методики преподавания. Кроме того, в училище существовал хоровой класс, а с 1885 года — оперный класс. Со временем открываются отделы духовых и народных инструментов, появляются классы ансамблевой игры, симфонический оркестр. К обучению допускались все желающие без ограничений пола, национальности и вероисповедания.

13 июня 1873 г. городская дума согласовала строительство здания (уже не школы, а музыкального училища) по проекту архитектора А. Я. Шилле, и 28 июня состоялась его закладка. 14 сентября 1874-го преобразованное музыкальное училище, теперь уже с общеобразовательными предметами, было открыто в новом здании в Музыкальном переулке — 2-этажном, с третьим мансардным этажом и башней по центру фасада. В следующем году директором стал виолончелист Альбрехт, а с 1877 г. училище возглавлял свыше 35 лет В. В. Пухальский. С 1885 года считается «училищем полного профиля».

В 1903 г. здесь занимались 411 учеников и учениц. Из них 20 учащихся состояли на стипендиях музыкального общества и по одному — на стипендии имени А. С. Пушкина и шести персональных стипендиях членов общества. К годовым экзаменам в апреле—мае 1903-го были допущены по классам пения-соло, скрипки, виолончели, контрабаса, флейты, гобоя, кларнета, фагота, валторны, трубы, тромбона и теории музыки всего 365 учащихся.

4 ноября 1910 г. газета «Киевлянин» сообщила о скором завершении перестройки здания музыкального училища — к нему по проекту В. Н. Николаева добавили 3-этажный корпус. В результате училище значительно расширилось и имело уже 25 классных помещений. Прилегающую площадь заново спланировали, замостили гранитными кубиками, в центре устроили сквер с бронзовым бюстом М. И. Глинки на пьедестале из лабрадорита, установленным за средства многолетнего председателя Киевского отделения музыкального общества А. Н. Виноградского.

С самого начала деятельность училища связана со многими именами выдающихся деятелей музыкальной культуры: Антоном и Николаем Рубинштейнами, Петром Чайковским, Сергеем Рахманиновым и другими, которые интересовалось творческими результатами, поддерживали достижения училища, давали концерты для студентов и преподавателей.

К работе в училище в разные годы привлекались талантливые музыканты: Р. Пфенниг — композитор, хоровой дирижёр, первый директор училища (1868—1875), Н. Лысенко, Б. Каульфус, В. Пухальский, Ф. Блуменфельд, Г. Ходоровский, К. Михайлов (фортепиано), И. Водольский, О. Шевчик, М. Эрденко (скрипка), М. Поляничевский, Ф. Мулерт (виолончель), В. Химиченко (флейта), К. Эверарди (пение), Р. Глиэр (композиция), Г. Верёвка (хоровое дирижирование), М. Геллис и В. Кабачок (народные инструменты) и другие. В 1913 году музыкальное училище было преобразовано в консерваторию и вошло в её состав как младшее и среднее отделения.

С 1928 года выделяется из структуры консерватории как самостоятельное среднее профессиональное учебное заведение. В 1956 году училищу присвоено имя Р. М. Глиэра — выдающегося композитора, педагога, дирижёра, директора Киевской консерватории в 1914—1920 годах, выпускника училища по классу скрипки.

Среди воспитанников училища много выдающихся музыкантов: всемирно-известный пианист Владимир Горовиц, выдающийся пианист, композитор и педагог Леонид Николаев, выдающийся фортепианный педагог Анна Артоболевская, ученик и друг П. И. Чайковского скрипач Иосиф Котек, выдающийся украинский исполнитель и педагог, баянист Николай Ризоль, известный русский композитор Илья Сац, выдающиеся украинские композиторы Лев Ревуцкий, Филипп Козицкий, Георгий и Платон Майбороды, хоровой дирижёр Павел Муравский, всемирно известный учёный-музыковед и педагог Болеслав Яворский — учитель Н. Леонтовича и Г. Верёвки, выдающиеся певцы Мария Литвиненко-Вольгемут, Дмитрий Гнатюк, Диана Петриненко, оперный режиссёр Владимир Манзий и много других, чей взнос в музыкальное искусство давно уже признан историей.

В 2008 году на базе Киевского государственного музыкального училища им. Р. М. Глиэра был создан институт.

Среди выпускников последних десятилетий — народный артист Украины, лауреат Национальной премии им. Т. Шевченко Валерий Буймистер, солистка Венской оперы Виктория Лукьянец, заслуженный деятель искусств Украины, главный дирижёр симфонического оркестра Национальной филармонии Николай Дядюра, народная артистку Украины Таисия Повалий и много других, которыми гордится институт.

Ссылки

• [glierinstitute.org/rus/index.html Официальный сайт института]  (рус.)
• [2000.net.ua/weekend/gorod-sobytija/khronograf/87641 Музыке — и мысли, и дела]

Литература

• Зильберман Ю. Очерк деятельности Киевского музыкального училища. 1868-1924. — К., 2012. — С. 481

Отрывок, характеризующий Киевский институт музыки имени Глиэра

– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.