Киевское восстание 1068 года

Киевское восстание 1068 года — вечевое выступление в столице Древнерусского государства против великого князя Изяслава Ярославича после поражения русских войск в битве с половцами на реке Альте и отказа князя выдать оружие из своих арсеналов и коней для вторичного сражения с половцами. Князю пришлось бежать в Польшу, престол временно занял освобождённый восставшими из заточения Всеслав Брячиславич, а после его бегства в Полоцк — братья Изяслава Святослав и Всеволод, вернувшие затем престол Изяславу, который расправился с восставшими и вскоре отвоевал Полоцкое княжество.

Предыстория

Половецкие набеги на Русь начались тотчас по смерти Ярослава Мудрого в 1054 году. В 1061 году трое Ярославичей вместе с Всеславом Полоцким разгромили в степях торков, после чего половцы стали полновластными хозяевами южнорусских степей. В 1067 году трое Ярославичей после победы над Всеславом в битве на Немиге заточили его в поруб в Киеве.

В 1068 году половцы крупными силами во главе с ханом Шаруканом вторглись на Русь по левобережью Днепра и одержали победу над тремя Ярославичами в битве на Альте. Изяслав и Всеволод бежали в Киев, Святослав в Чернигов. После победы половцы рассыпались по южнорусским землям и занялись грабежом.

Восстание

Разбитое киевское ополчение, созвав вече на торговой площади в Киеве, обратилось к Изяславу с такой речью: «половцы рассыпались по земле: дай, княже, оружие и коней, мы будем ещё биться с половцами». Изяслав отказался исполнить требование веча, и это послужило поводом к восстанию. Восставшие обвиняли не только князя, но и его воеводу Коснячка, который жил в Киеве в возвышенной его части, «на горе». Люди бросились искать воеводу, но он вовремя успел скрыться. По мнению доктора исторических наук И. Я. Фроянова, "участники веча отправились к воеводе не с целью наказать его, расправиться с ним, а с надеждой разрешить вопрос, связанный с организацией отпора кочевникам. И это понятно, ибо князь не внял их просьбе, и киевлянам ничего не оставалось, как обратиться к другому высшему военачальнику. О мирных намерениях людей, пришедших на Коснячков двор, свидетельствует уже то, что они, «не обретше» Коснячка, покинули двор воеводы, не совершив ни погрома, ни грабежа.

Часть восставших бросилась освободить из поруба Всеслава Полоцкого. Другая часть восставших отправилась к княжескому дворцу «претися (спорить) со князем». Дружинники советовали князю усилить охрану поруба или убить Всеслава, хитростью подманив его к окну, через которое заключённый получал пищу. Князь не изменил своего решения относительно нового войскового сбора, и восставшие двинулись на помощь тем, кто осаждал тюрьму. Изяслав и Всеволод решили спасаться бегством.

По мнению доктора исторических наук И. Я. Фроянова, «киевская община имела все основания, чтобы распроститься с Изяславом, поскольку он не только проиграл битвы, но и отказался продолжить борьбу с врагом, оставив беззащитной доверенную ему в управление волость. А это означало, что князь не сумел обеспечить безопасность общества, то есть не справился с основной обязанностью правителя. Такой правитель, согласно представлениям древних, плох, и его следовало заменить… Неудачи властителя, пагубно отражающиеся на людях, воспринимались в старину как показатель его греховности, несовместимый с занимаемой им должностью. Греховность же властителя в архаическом сознании — главный источник напастей и бед, постигающих общину».

Тем временем Святослав Черниговский решился вторично выступить против половцев и 1 ноября 1068 года с 3 тысячами воинов нанёс поражение 12-тысячному войску противника в битве на реке Снове, причём Новгородская первая летопись сообщает о взятии Шарукана в плен. Продвижение половцев было остановлено.

Освобожденный Всеслав стал киевским князем по воле веча, Изяслав бежал в Польшу, где надеялся найти помощь (польский король приходился ему племянником). Надежды Изяслава оправдались: с польской помощью ему удалось вернуться в Киев. Посаженный народом князь Всеслав, пользуясь ночной темнотой, тайно бросил выступившее с ним против Изяслава войско и бежал в свой Полоцк. Утром войско узнало, что осталось без вождя и отступило к Киеву.

Последствия

Киевское вече отправило посольство к Святославу и Всеволоду с требованием явиться немедленно в Киев и вступить в переговоры с Изяславом, «Если вы этого не сделаете, — уведомляло вече, — мы сожжем город, а сами уйдем в греческую землю».

От Изяслава киевские городские люди, очевидно, ждали жестокой расправы. Святослав и Всеволод взяли на себя роль посредников. Они обратились к своему брату с предложением не водить поляков на Киев, потому что в этом нет никакой нужды: Всеслав бежал, а киевское вече сопротивляться Изяславу не будет. «Если же ты, — передали ему братья, — хочешь мстить и погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стольного города, и мы за него вступимся».

Изяслав сделал вид, что готов исполнить предложение братьев, но в конечном счёте обманул их. Он послал вперёд своего сына Мстислава, который произвёл расправу: 70 человек из тех, кто освобождал из тюрьмы Всеслава, Мстислав казнил, многих ослепил, часть уничтожил без суда. Изяслав велел перенести торг, где народ обычно собирался на вече, на гору, где жили бояре, готовые выступить на стороне князя.

Это — первое ясное упоминание вечевого выступления в Киеве. Оно говорит нам о росте политического значения вечевых собраний. По мнению Фроянова, «события 1068 года являют собой не антифеодальное, как полагали советские ученые, восстание или движение, а конфликт местной общины с князем, вылившийся в политический переворот, смысл которого состоял отнюдь не в простой смене правителей, а в существе и способе замены одного правителя другим. Впервые летопись зафиксировала изгнание и призвание князей вечевой общиной Киева» .

Вскоре Изяслав вновь установил контроль над Полоцком, где княжил сначала его сын Мстислав, затем Святополк, но Всеславу удалось вернуть свою отчину, и уже в 1073 году Изяслав вновь был изгнан из Киева, на этот раз своими братьями.

См. также

• Русско-половецкие войны
• Киевское восстание 1113 года

Ссылки

• [www.bibliotekar.ru/rus/2-2.htm «Повесть временных лет»]
• Рыбаков Б. А. [lib.ru/HISTORY/RYBAKOW_B_A/russ.txt Рождение Руси]

Отрывок, характеризующий Киевское восстание 1068 года

Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.