Киевское письмо

Ки́евское письмо́ — рекомендательное письмо, выданное Яакову бен Ханукке иудейской общиной Киева для предъявления в других иудейских общинах. Древнейший аутентичный документ, вышедший с территории Киевской Руси. Датируется предположительно X веком.

Содержание письма

Письмо содержит просьбу к евреям других городов пожертвовать денег для выкупа Яакова бен Ханукки. Сообщается, что этот человек ранее никогда не нуждался, пока не выступил поручителем за брата, взявшего деньги у иноверцев. Брата убили разбойники, и когда пришло время отдавать долг, поручителя забрали в тюрьму. Через год община выкупила его за 60 монет, но для полного освобождения требовалось ещё 40. Он отправился с письмом собирать недостающую сумму. В конце письма стоят подписи (имена) составителей. Всего 11 человек. Текст письма составлен на иврите. Исключение составляет последнее слово, написанное тюркским руническим письмом, как предполагают, на хазарском языке.

История открытия

Письмо было обнаружено среди обширной коллекции древнееврейских манускриптов Каирской генизы (гениза — хранилище древних рукописей и священных предметов при синагоге, в данном случае синагоге Бен Эзры в Фустате — Старом Каире). Открытие сделал в 1962 году профессор Чикагского университета гебраист Норман Голб. Позднее он привлёк к изучению памятника профессора Гарвардского университета Омельяна Прицака. Авторы изложили результаты своих исследований на нескольких научных конференциях. В 1982 году документ был опубликован в их совместной монографии, где Голб осуществил перевод, а Прицак — интерпретацию. В СССР факт существования письма был известен, но не афишировался. На русском языке оно было впервые опубликовано (в переводе с английского) в 1997 году.

Рукопись

Рукопись T-S (glass) 12.122. хранится в Кембриджской университетской библиотеке. Представляет собой кусок пергамена 22,5 см в длину и 14,4 см в ширину. В двух местах лист повреждён. Имеется семь вертикальных складок. Текст написан на лицевой стороне. Оборотная сторона пустая. Чернила коричневые (выцветшие чёрные). Сообщение занимает 30 строк. Еврейский текст написан одним почерком, кроме имени последнего из подписантов — Исаака Парнаса, написанного другой рукой (собственноручно?).

Атрибуция

Текст письма не содержит указаний на время его составления. По палеографическим признакам Н. Голб датировал его X веком. Актовый характер источника позволяет считать документ оригиналом (недавно это мнение было оспорено К. Цукерманом) или его заверенной копией. Обнаружение в Каире свидетельствует, что Египет был конечной точкой маршрута Яакова.

Место написания письма определяется по фразе в восьмой строке: «Мы сообщаем вам, община Киева». Данная синтаксическая конструкция допускает два возможных прочтения. Либо Киевская община обращается к соседям, либо к ней самой обращается какая-то община. Второй вариант признан маловероятным, так как по смыслу текста письмо адресуется всем общинам, а не какой-то конкретной. Первая буква названия (предположительно «к») попадает на изгиб и пятно на пергамене и практически не видна .

По заключению специалиста по истории еврейской рукописной и печатной книги, профессора СПбГУ С. М. Якерсона, почерк письма отличен от известных образцов восточного типа и это означает, что письмо не могло быть написано в Фустате. Оно не может быть отнесёно к какой-то конкретной известной в настоящее время писцовой традиции и является довольно ранним документом, но при этом не даёт надёжных палеографических оснований для датировки именно X веком.

Ряд признаков указывает на то, что составителями письма были иудеи тюркско-хазарского происхождения. Об этом свидетельствуют, во-первых, родовые несемитские имена, среди которых довольно ясно читаются тюркские «Кабар», «Савар» и славянское «Гостята». Во-вторых, необычный состав еврейских личных имён, характерный скорее для прозелитов и имеющий аналогии среди известных хазарских имён. И, в-третьих, тюркское слово в конце документа. Оно состоит из 6 рунических символов, которые пока убедительно не дешифрованы.

Источниковедческое значение

Документ является древнейшим оригинальным памятником с упоминанием названия Киева, зафиксированного в форме Qiyyob. Являясь примером рядовой правовой сделки, представляет значительную ценность для изучения древнерусской правовой системы. Даёт самое раннее свидетельство существования на Руси долгового рабства. Проливает свет на процедуры залога и поручительства. Кроме того, письмо является третьим обнаруженным письменным источником хазарского происхождения (наряду с письмом царя Иосифа и письмом анонимного хазарского еврея Х в.). Его открытие дало дополнительный аргумент в руки тех исследователей, которые придерживаются мнения о сравнительно широком распространении иудаизма в Хазарии.

Публикации

• Golb, Norman and Omeljan Pritsak. Khazarian Hebrew Documents of the Tenth Century. — Ithaca: Cornell Univ. Press, 1982.
• Голб Н., Прицак О. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/X/Chaz_evr_dok_X/index.htm Хазарско-еврейские документы X века]. — 1-е изд. 1997; 2-е изд. 2003. — М.—Иерусалим, 2003. — ISBN 5-93273-126-5.
• Киевское письмо. / Комм. В. Я. Петрухина // Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Том III. Восточные источники. — М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2009. — С. 174-176.

Литература

• Марсель Эрдаль Хазарский язык. // Хазары. — М.—Иерусалим, 2005
  • Erdal M. The Khazar Language // World of the Khazars. — Leiden; Boston: Brill, 2007. — С. 75-108.
• [cyberleninka.ru/article/n/kievskoe-pismo-kak-istochnik-po-sotsialnoy-i-pravovoy-istorii-drevney-rusi Пузанов В. В. «Киевское письмо» как источник по социальной и правовой истории Древней Руси // Вестник Тюменского государственного университета. 2006. № 2. С. 154—160]
  • То же: [medievalrus.narod.ru/puzanov.htm Пузанов В. В. Древнерусская государственность]. Ижевск, 2007. С. 487—499.
• Zuckerman C. [histans.com/JournALL/ruthenica/ruthenica_2011_10/2.pdf On the Kievan Letter from the Genizah of Cairo] // RUTHENICA. Т. X.. — Киев, 2011.
• Шапира Д. Евреи в раннее Средневековье в соседних с Россией странах // История еврейского народа в России. Том 1. От древности до раннего Нового времени. — М.; Иерусалим: Мосты культуры/Гешарим, 2010. — С. 44-76.
• Якерсон С. М. [www.orientalstudies.ru/rus/images/pdf/a_iakerson_2014.pdf Несколько палеографических ремарок к датировке «Киевского письма»] // Кенааниты: Евреи в средневековом славянском мире. — М.; Иерусалим: Гешарим, 2014. — С. 204-214.

Ссылки

• [cudl.lib.cam.ac.uk/view/MS-TS-00012-00122/1 Отсканированное изображение письма]
• Napolskikh V. [ethn.ucoz.ru/load/prezentacii/vladimir_napolskikh_the_kievan_letter_and_the_alleged_khazarian_rule_in_kiev/7-1-0-31 The «Kievan letter» and the alleged Khazarian rule in Kiev (презентация)]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Киевское письмо

Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.