Кизический Введенский монастырь

Монастырь
Кизический Введенский монастырь
Кизический монастырь. Надвратный Владимирский храм.
Страна	Россия
Город	Казань
Конфессия	Православие
Епархия	Казанская епархия Московского патриархата Русской православной церкви
Тип	мужской
Дата основания	1691
Настоятель	игумен Пимен (Ивентьев)
Статус	действующий
Состояние	восстанавливается
Сайт	[kizicheskiy.ru/ Официальный сайт]

Кизический Введенский монастырь (Свято-Введенский мужской монастырь, Кизический мужской монастырь) — действующий православный мужской монастырь в городе Казани, основанный в 1691 году. От него происходит название Кизической слободы и дамбы через реку Казанка.

История

Значительное количество источников по истории монастыря представлены регулярными отчетами, которые начиная с рубежа 18-19 веков поступали в консисторию, и сейчас составляют фонд № 4 Национального архива Республики Татарстан (НАРТ). В архиве РТ есть и специальные фонд (НА РТ, Ф. 114), содержащий документы, относящиеся к Кизическому монастырю. Подробную историю монастыря составил к его 200-летию архиепископ Никанор (Каменский). В 1917 году, незадолго до разрушения ансамбля, профессиональное описание монастырского комплекса оставил известный казанский краевед, искусствовед и историк П. М. Дульский, в книге «Зилант и Кизицы».

Кизический Введенский монастырь основан в 1687-91 гг. митрополитом казанским Адрианом, впоследствии (1690) Святейшим Патриархом Всея Руси. В отчете в консисторию от 1782 года об основании монастыря говорится, что Кизический монастырь построен Патриархом Адрианом «иждивением его патриаршим да Преосвященных Митрополитов Корнилия Новгородского и Великолуцкого да Илариона Псковского и Изборского». В казанском крае монастырь часто именовался лаврой, возможно это связано с тем, что он был основан самим патриархом.

XVII век

Главной святыней монастыря были мощи св. мучеников кизических, присланные патриархом Адрианом через два года после основания и хранившиеся в серебряном семифунтовом ковчежце, и чудотворная икона св. мучеников кизических. В 1645 г. митрополит Кизика, города в Малой Азии, где в 3 веке за Христа были замучены девять христиан, Анемподист направил в дар русскому государю Михаилу Феодоровичу мощи этих девяти мучеников. В 1693 г. патриарх Адриан отправил частицы мощей в казанскую Кизическую обитель и в 1694 г. направил грамоту митрополиту Казанскому Маркеллу, предписывая выносить икону мучеников с их мощами в дни встречи Смоленского Седмиезерного образа и вместе с этим образом обносить по храмам и домам города.

Св. мученики кизические почитались как целители от лихорадки, и прибытие их мощей, в честь которых и был назван монастырь, связано с эпидемией лихорадки — «трясавичные болезни», потрясшей казанский край в конце 17 века. Кизический монастырь был основан на том месте, где в 1654 году, в 3 верстах от города, во время эпидемии моровой язвы (бубонной чумы), казанцы встретили крестный ход с чудотворной Смоленской Седмиеезерной иконой Богородицы из Седмиеезерной пустыни, тогда же для иконы соорудили деревянную часовню.

Патриарх Адриан через Стефана Сахарова также прислал в монастырь икону Кизической Богородицы, которую владыка Никанор датировал 17 веком по стилю письма. Этот образ относится к тому ряду Богородичных икон, где присутствует тема страданий и искупительной смерти Христа.

XVIII век

С кончиной патриарха Адриана ушла эпоха допетровского благочестия. Включение церкви в бюрократический аппарат государства создавало не лучшие условия для расцвета духовной жизни. Так, в 1738 г. трое кизических монахов были биты плетьми за нарушение «реестра» (установлений относительно поминовения лиц императорского дома, со замысловатыми длинными титулами, которые часто менялись; и чинопоследований в «викториальные и поминальные дни» — тезоименитства и рождение наследников и т. д.), в 1740 г. за опоздания с присягой новому государю монахи были оштрафованы на огромную по тем временам сумму в 30 руб. Накануне реформы 1764 года братия монастыря состояла из 9 человек: архимандрит, 1 иеромонах, 3 иеродьякона, 4 монаха — всего 9 человек. Также по обычаю, заведённому Петром Первым, в монастырях селили солдат-инвалидов, за отсутствием специальных заведений подобного рода в России в ту эпоху. В Кизическом монастыре также проживал «на пропитании» 1 отставной солдат, которому выделялось по штату 5 руб. 49 коп. После реформы 1764 года около половины всех российских монастырей были закрыты, все монастырские земли конфискованы, а оставшиеся монастыри поделены на три класса или выведены за штат. Кизический монастырь получил статус третьеклассного необщежительного монастыря. В необщежительных монастырях каждый из братии мог иметь собственность и получал небольшое государственное жалование «по штату». В третьеклассных монастырях не позволялось иметь более 12 человек братии вместе с послушниками.

XIX век

В 30-е гг. XIX века при архимандрите Гурии материальное благополучие монастыря временно улучшилось, благодаря чему стало возможным провести строительные работы, но впоследствии доходы снова падают, в разы уступая другим монастырям.

Из казанского уездного казначейства Кизическому как третьеклассному монастырю ежегодно выделялся штатный оклад в размере 414 руб. 19 коп. (в конце XIX в. — 668 руб. 58 коп.). Нештатные доходы монастыря также были невелики: в 1812 г. 991 руб. 10 коп., в 1813 г. — 1241 руб. 98 коп. (из них 500 руб. — сбор от хождения с иконой Кизических мучеников), в 1830 г. — уже 2163 руб. 56 коп. В XIX — до начала ХХ вв. свет на внутреннюю жизнь монастыря проливают регулярные отчеты в консисторию. В XIX веке, особенно со второй половины, постепенно ослабляются ограничения екатерининской реформы, в монастыри все чаще начинают принимать послушников с формулировкой «сверх штата на своём содержании», что способствовало росту братии. За счет частных пожертвований начинают вновь формироваться монастырские владения.

Монастырь окружал старинный сосновый бор (сейчас Парк химиков), у подножия которого с южной и юго-восточной стороны текла речка Комаровка, сейчас исчезнувшая, рядом с монастырем был расположен пруд. Благодаря живописному местоположению монастырь иногда служил загородной резиденцией казанских архиереев. До того как «архиерейская дача» была перенесена в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь в 1781 году, у разных казанских владык были свои любимые места для летнего отдыха — Раифская пустынь у митрополита Тихона, Седмиозерная пустынь у митрополита Вениамина, где в 1780-е гг. он провёл свои последние годы жизни на покое. Кизическая обитель, самая близкая из них к Казани, впервые была избрана в качестве летней резиденции митрополитом Маркеллом (1690—1699 гг.) — преемником владыки Адриана. С 1865 по 1868 год в монастыре на покое жил архиепископ казанский Афанасий (Соколов).

С 1873 года монастырь стал резиденцией епископов Чебоксарских, вторых викарных епископов Казанской епархии. Архиерейское попечение безусловно способствовало благоукрашению монастыря. Большое значение для строительства монастыря также играли пожертвования на помин души состоятельных казанцев — кизический некрополь начал складываться с самого основания обители и в XIX веке обилием высокохудожественных надгробий напоминал некрополь Донского монастыря.

В XIX веке расцвет в монастырской жизни наблюдался при архимандрите Гурии и будущем архиепископе Никаноре Каменском. К 200-летию монастыря удалось собрать 5000 рублей частных пожертвований на ремонт монастыря.

В 1889 году при монастыре открылась церковно-приходская школа, при ней приют для детей-черемис (марийцев). В силу того, что монастырь располагался на Царевококшайской дороге, марийцы, приезжавшие в Казань, всегда посещали Кизический монастырь, а особенно в день перенесения Седмиезерной иконы Богородицы. В остальное время года большую часть прихожан составляли жители Кизической слободы, которых к концу XIX века насчитывалось 950 человек. При монастыре также действовала епархиальная школа псаломщиков.

После секуляризации 1764 года монастырь потерял все свои земельные владения, однако со временем начался повторный процесс накоплений и к 1917 году монастырю принадлежали: 1) Сенные покосы близ самого монастыря в количестве 7 десятин 499 саж. 2) В Казанском уезде близ родового поместья господ Боратынских с. Каймар при речке Щереде 24 дес. 926 саж. пахотной и сенокосной земли. 3) Мукомольная мельница близ дер. Куземкиной на Светлом озере, Свияжского уезда. 4) Рыбные ловли близ деревни Большие Отары, Казанского уезда, в затоне «Соляная Воложка». 5) Два лесных участка — один в 88 десятин, другой в 59 десятин. 6) 116 дес. 1200 саж. пахотной земли в Лаишевском уезде при дер. Тавели-Ходяшевой. В силу немногочисленности братии эти земли сдавались в аренду.

Архитектурный ансамбль монастыря

Монастырь располагался на небольшой территории: 1 десятина 24 кв. сажени под строениями и двором, ещё 1740 кв. саженей под кладбищем, согласно межевой книге и плану 1795 г. К этой территории примыкал сосновый бор с мачтовыми соснами и с другой стороны луга у речки Комаровки общей площадью 17 десятин 371 кв. саженей «удобной и неудобной земли».

Часть монастырских строений первоначально были деревянными, о чём свидетельствует утраченный впоследствии Диптих, описанный архимандритом Гурием. Главные храмы уже с момента основания в конце XVII века возвели в камне.

Храм в честь Введения во храм Пресвятыя Богородицы

Бесстолпный теплый храм в честь Введения во храм Пресвятыя Богородицы (ширина центрального объёма храма 9,5 метров, трапезной — 14 метров) с небольшой шатровой колокольней, выстроенный в переходном от «посадского стиля» к стилю московского барокко, возвышался на 15 саженей (32 метра) над окружавшим монастырь сосновым бором. Введенский собор имел придел во имя свв. девяти Кизических мучеников, который был устроен вместо одноименной деревянной церкви, построенной в 1688 году. Антиминс придела датируется 1714 годом, видимо тогда деревянный храм и заменили приделом.

Внешний облик храма складывался из основного высокого объёма, низкой, широкой трапезной и северного придела Девяти мучеников и примыкающий с юго-запада шатровой колокольни, которая на несколько метров уступала в высоте основному объёму храма. Её нижний четверик переходил в восьмерик колокольной площадки, которую увенчивал каменный шатер с двумя рядами узких оконцев-слухов. Декор храма состоял из фигурных наличников, пучков колонн по углам, колончатого фриза у карниза, все выполнено из лекального кирпича. В стиле московского барокко были выполнены окна-розетки с северной и южной стороны, такие же как в Евдокиинской церкви Казани и Константино-Еленинской церкви Свияжска.

В 1891 году придел Кизических мучеников был обновлен: 3-ярусный иконостас в 5 икон был выдвинут вперед на 2 метра, придел сделали теплым, отделив от основного объёма холодного храма стеклянной аркой, для чего стекла пожертвовал купец А. М. Хохряков с Кужерского стеклянного завода.

5-ярусный иконостас Введенского собора в 9 икон шириной напоминал сохранившийся в Петропавловском соборе Казани. Пышная барочная позолоченная резьба имела бирюзовый фон, царские врата с прорезной резьбой, 6 икон на царских вратах в серебряных ризах. Иконостас несколько раз поновлялся: в 1833 году — известным казанским резчиком Матвеем Поляковым, 1891 году — мастером В. Н. Паньковым и живописцем С. Я. Спиридоновым. Иконостас имел традиционную иконографическую схему: местный нижний ряд, выше — круглые праздничные иконы в картушах, ещё выше деисусный, пророческий и праотеческий чин. Более поздние влияния сказались в размещение треугольной иконы «снятия с креста» в верхнем ярусе и образа распятия с предстоящими в качестве завершения иконостаса.

В местном ряду находились самые почитаемые иконы: образ Богоматери «Всех Скорбящих Радость» с серебряной ризой весом 12 фунтов (ок. 5 кг) на 1500 рублей, пожертвованных Татьяной Хворовой в 1841 г. Храмовая икона Спаса у Царских врат также пребывала в драгоценной ризе на средства одного из главных благотворителей монастыря известного казанского купца Петра Котелова (1831 г.).

Фряжские мотивы сказались и в программе росписи храма: в куполе вместо Вседержителя была фреска «Коронования Богородицы». Далее фрески выглядели так: под куполом свв. Евангелисты. На северной стене — страдания мучеников Кизических, а также свв. Кирилл и Мефодий, свв. Князья Владимир и Александр Невский; на самом верху — свв. Гурий, Варсонофий и Герман Казанские. На западной стене: св. пророк Даниил со львами и праведный Иов, Преображение Господня, выше — царь Давид и первосвященник Аарон. На южной стене — Введение во храм Пресвятой Богородицы, преподобные Антоний и Феодосий Печерские, святители Алексий Московский, Мелетий Антиохийский, выше — Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст. В одном из трёх больших киотов в трапезной части храма находился Нерукотворный образ Спаса — точная копия с одной из древних хоругвей, найденных в кладовой незадолго до юбилея монастыря в 1891 г. В двух других киотах — иконы Пресвятой Богородицы и Киево-Печерских святых. В 1930-е Введенский собор снесли .

Храм во имя св. князя Владимира

Одновременно с Введенским в стиле раннего барокко был возведен надвратный теплый храм во имя св. князя Владимира , храм сохранился до наших дней. Современный облик храма несёт следы позднейших переделок, волны барочного фронтона прерваны позднейшими оконными проемами, в 1917 году П. М. Дульский писал: "К сожалению, невежественные переделки храма значительно испортили его внешность, так как реставраторы, не считаясь с общей композицией фасада, прибавили окна, где им вздумалось, отчего общая гармония художественного облика храма заметно нарушена"Дульский П. М. Зилант и Кизицы. Очерк П. М. Дульского. — Казань, 1917 г.. Восьмерик (или в терминологии барочной архитектуры «фонарь») Владимирского храма имеет вытянутую, висанную в овал форму, однако архитектором удалось создать оптически правильную форму восьмерика.

В храме помещался 3-ярусный иконостас 1833 года в 5 икон шириной: над местным рядом во втором ярусе находились иконы Св. Троицы (над Царскими вратами), Неопалимой Купины, праздников: Рождества, Крещения и Сретения Господня, 3-й ярус состоял из одной иконы Тайной Вечери, увенчанной Распятием с предстоящими.

В 1821-38 годах, по проекту Петонди, был отстроен 3-этажный братский корпус, примыкающий к надвратному храму св. Владимира. На первом этаже размещались кладовые, на втором братские кельи, на третьем — настоятельские покои.

Эти два храма составили ядро монастырского ансамбля, которое дополнялось в последующие столетия.

Изначально в западной части монастыря также существовал храм во имя св. первомученика Стефана , который в 1833 году был разобран за ветхостью и на его месте была возведена Успенская церковь. В описях 1739 и 1746 года также упоминается храм св. Иоанна Златоуста , но в последнем документе он уже зачеркнут, видимо храм был уничтожен пожаром 1745 года.

В XVIII—XIX веках вокруг монастыря была выстроена каменная ограда с башенками .

В 30-40-е года XIX века в монастыре начался следующий этап активного строительства под руководством нового настоятеля известного миссионера архимандрита Гурия (1830-45).

Для монастырей в XIX веке по всей России характерно стремление возводить огромные по высоте колокольни, как в Троице-Сергиевой и Киево-Печерской лавре.

Колокольня

В 1835-37 годах по проекту архитектора Фомы Петонди была возведена 5-ярусная колокольня высотой 26 саженей (53 ,56 с крестом, метров; (для сравнения — высота башни Сююмбике −58 метров), которая вплоть до постройки колокольни Богоявленского собора на ул. Проломной (Баумана) в начале 20 века, оставалась самой высокой в Казани, Кизический монастырь приобрел облик соответствующий своему изначальному статусу казанской лавры. Первый ярус колокольни был проходным, служил западными воротами в монастырь, на трех следующих ярусах висели колокола, на последнем ярусе размещалась смотровая площадка, огороженная железной решеткой. В краеведческой литературе этот памятник называли «колокольней Петонди». Вслед за кизической, многоярусные высокие колокольни выросли и в других казанских монастырях: в 1861 г. — в Спасо-Преображенском монастыре, в 1876 г. — в Седмиезерном, в 1903 г. — в Раифском, единственная уцелевшая.

В 1840 году на средства купца Петра Котелова был отлит самый большой колокол новой колокольни весом 357 пудов (5,7 тонн), который размещался на 3 ярусе. на четвёртом ярусе — колокол весил 127 пудов и 12 фунтов (2.033 кг) . Всего на колокольне было 12 колоколов. Петр Котелов также пожертвовал средства и на самый большой колокол соседнего Зилантова монастыря.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы

В 1882 году купец М. Н. Вениаминов-Башарин пожертвовал 3112 рублей на строительство при западных вратах, рядом с колокольней Петонди (в 3-4 саженях от неё), небольшой (2,5 сажени — 5,5 на 5,5 метров) привратной теплой церкви Успения Пресвятой Богородицы , так что люди могли заходить в храм прямо с улицы, не через территорию монастыря. Успенский храм построили на месте, где ранее находилась церковь св. Первомученика Стефана, разобранная в 1833 из-за ветхости.

«Храмоздатель и украситель церкви» Матвей Николаевич Вениаминов-Башарин также пожертвовал 1000 рублей на утварь. Храм стилистически был выдержан в формах классицизма: на большом полусферическом куполе был поставлен небольшой «барабан», увенчанный маковкой. Вход в церковь со стороны ограды у Царевококшайской дороги представлял собой арочный портал, который с каждой стороны поддерживали по две колонны. Интерьер храма архиепископ Никанор описал так: «Иконостас небольшой и недорогой, но план его и живопись достойны похвалы, так как здесь в немногих священных изображениях совмещено всё существенное. То же должно сказать и об алтарных стенных украшениях и обо всех прочих частях храма и его принадлежностях, подсвечниках и тому подобном». После 1917 г. храм Успения снесли.

В 1892 году праздновался двухсотлетний юбилей монастыря. К этой дате Никанор Каменский (архиепископ Казанский и Свияжский с 1908 года по 1910 год), в то время викарный Чебоксарский епископ и по должности был настоятель Кизического монастыря, где находилась резиденция, написал и издал подробнейшую до мельчайших деталей историю монастыря, с описанием всех его храмов, зданий и монастырского некрополя. Владыка Никанор на достаточно высоком археографическом уровне изучил и ввел в научный оборот многочисленные документы и грамоты XVI—XVII вв из архивов Кизического и Спасо-Преображенского монастыря (Владенные грамоты Казанского Спасо-Преображенского монастыря // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. — Казань, 1893. — Т. 11. — Вып. 1; Вотчины и угодья Кизического Казанского монастыря. — Там же.).

Часовня

К двухсотлетнему юбилею за оградой монастыря (где сейчас пролегает проезжая часть улицы Декабристов) была возведена небольшая (4 на 4метра, высотой 10 м) часовня . День юбилейных торжеств (29 апреля) совпал со случаем спасения наследника престола цесаревича Николая Александровича, будущего царя Николая II от покушения в городе Оцу в Японии. Кизическая часовня стала памятником этому событию.

В монастыре существовала ещё одна часовня над колодцем . К юго-востоку от надвратной Владимирской церкви издревле находился «колодезь с весьма доброкачественной водой, коею пользуются, кроме монастыря, с давних пор слободские жители и все проезжающие и проходящие невозбранно». Когда над колодцем соорудили первую часовню неизвестно, но уже к 1831 г. она обветшала и её заменили новой («тогда же она была расписана внутри стенной живописью»).

Также при монастыре имелись конный и скотный дворы, баня, каменный амбар, плодоносящий сад, деревянная кузня.

Монастырь в советский период

После революции монастырь был закрыт и разорён. К 1930-м годам разрушена основная часть ансамбля, исчезло с лица земли кладбище — ныне это территория парка химиков. Долгие годы в уцелевших помещениях размещался военкомат.

После переворота 1917 года в монастыре ещё некоторое время жили 9 насельников во главе с иеромонахом Иннокентием (Ковтуном) в качестве дозволенной властями трудовой общины. В ограде монастыря разместили колонию для несовершеннолетних (1918—1921), а с внешней стороны устроили ЗАГС.

23 февраля 1922 Политбюро ЦК РКП(б) издает декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Эхом этого постановления стали события, произошедшие в монастыре 3 году спустя.

К 1926 году, когда общину возглавлял иеромонах Палладий Шерстенников, НКВД в поисках формального повода для расторжения договора с общиной обнаружило в монастыре «сокрытые церковные ценности» в количестве 15 предметов (серебряные сосуды и кресты, и малиновую бархатную митру, шитую золотом), в связи с чем ЦАУ НКВД препроводило прокурору АТССР все материалы для привлечения виновных к уголовной ответственности, с последующем обращением Горчасти НКВД в Горсовет с вопросом о расторжении договора. Событие ускорило возбуждение уголовного дело против двух иеромонахов. Кизический и Зилантов монастырь изъяли из ведения Музейной комиссии и передали ГКХ, монастырская община была низведена до статуса приходского храма. В 1929 году вышел секретный циркуляр председателя ОГПУ Г.Ягоды, по которому предписывается массовое закрытие церквей и монастырей по всей стране.

6 ноября 1929-го на заседании Пленума Заречного Райсовета слушали доклад о 12-й годовщине Октября. Праздничную дату решили отметить активным строительством, для чего решили снести две мечети и два храма, в том числе собор Кизического монастыря и церковь в Ягодной слободе, из кирпича которых решили построить баню. Мечети обратили в деточаги. Предварительно проводили собрания на заводах заречья, где швеи и пороховщики «единогласно» голосовали за снос монастыря. На комсомольском субботнике 29 апреля 1929 года разобрали колокольню.

В 1931 году остатки монастырского комплекса передали для окончательного разрушения организации «Татстрой», однако активные протесты музейного отдела, обращения в ТЦИК и Горсовет с требованием сохранить памятник XVII века, позволили сохранить надвратную церковь и братский корпус. Вплоть до конца 90-х гг. XX века в этих зданиях находился районный военкомат.

Остатки кизической общины перешли в общину Смоленско-Седмиезеерной церкви.

Святыни монастыря

Среди святынь, почитавшихся в монастыре до революции — чудотворная икона свв. девяти Кизических мучеников : Феогнида, Руфа, Антипатра, Феостиха, Артемы, Магна, Фавмасия, Феодота и Филимона с девятью частицами их св. мощей, привезенных в Россию при Царе Михаиле Феодоровиче и присланых в Казань патриархом Адрианом, Кизический образ Божией Матери , написанный на полотне и наклееный на доску древнего выскокохудожественного письма. На Кизической иконе Богородицы, Богоматерь держит Отрока на левой руке, а правую положила на стол со стоящей на нём Чашей. Младенец как бы в страхе отклоняется от Чаши, иконографически передавая евангельские слова: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…» (Мф. 26, 39). Также почиталась Виленская икона Божией Матери в «в серебряной ризе с жемчугами и аметистами» находившаяся по описанию владыки Никанора в местном ряду иконостаса, атласный антиминс, присланный патриархом Адрианом, два напрестольных креста-реликвария с частицами св. мощей и частью древа Креста Господня, привезенных первым настоятелем монастыря «протоктитором Казанской Кизической лавры» Стефаном Сахаровым из Палестины, один из этих крестов от 1690 г. Для мощей девяти мучеников кизических был устроен 7-фунтовый киот в серебряной ризе (на верху ризы — чеканное изображение Христа и 9 мученических венцов и текст тропаря свв. мученикам); сам ковчежец в 2-3 вершка был вделан в центр ризы, на двух его дверцах было написано: «Сей ковчег с мощами свв. девяти мучеников устроен сего ради да носится в домы благочестивых христиан» и «…идеже молебное пение и водоосвящение бывает в приятие благодати Божия к здравию немоществующих». Сами 9 частиц мощей в ковчежце были вделаны в кипарисовую доску и залиты воскомастикой, также в доску была врезана частица древа Животворящего Креста Господня; внизу же ризы помещался ещё один ковчежец: «кость от локтя святаго мученика Руфа». Киот вкладывался в икону с изображением страданий Кизических мучеников, для которой в 1786 г. также была сделана серебряная риза, а во время крестных ходов вынимался из иконной доски.

Возрождение монастыря

27 декабря 2001 года глава администрации г. Казани Камиль Исхаков подписал постановление о передаче комплекса Кизического монастыря Казанской Епархии Русской Православной Церкви Московского Патриархата, вначале была передана горевшая незадолго до этого Владимирская церковь. 4 января 2002 года наместником Кизического монастыря был назначен москвич архимандрит Даниил (Могутнов), 18 января 2002 года на Крещение прошло первое богослужение. 9 января 2003 года монастырь посетил глава республики Минтимер Шаймиев, где он встретился с архиепископом Казанским и Татарстанским Анастасием и наместником Кизического монастыря архимандритом Даниилом и обсудил детали передачи монастырского комплекса. М. Шаймиев также посетил некрополь Кизического монастыря и предложил возвести на некрополе мемориальную стену, на которой были бы увековечены имена всех известных личностей, упокоившихся на Кизическом некрополе.

На Кизическом некрополе была символически восстановлена могила деда писателя Л. Н. Толстого — казанского губернатора Ильи Андреевича Толстого (1757—1820). У входа в парк была установлен памятник в виде креста и аналоя с раскрытой книгой, на которой написано: «Некрополь Кизического Введенского мужского монастыря XVII—XIX вв. Погребено более трёх тысяч человек». В 2006 году, после очередного пожара, состоялся полный вывод районного военкомата.

В 2008 году из монастыря была похищена Седмиеезерная иконы Богородицы, которой архиепископ Анастасий благословил возрождение обители. Но не успели члены СОГ вернуться в райотдел — пакет с похищенной иконой принесли к дверям кельи настоятеля.

В ноябре-декабре 2009 года улица Правосудия, на которой расположен монастырь, стала объектом большого капитального строительства газопровода. В двух метрах от братского корпуса был вырыт огромный котлован, который периодически заполнялся технической водой, подмывая фасад здания, в результате, стена «поплыла», фасад братского корпуса и надвратной Владимирской церкви дал многочисленные трещины, возникла реальная угроза обрушения, так как стена братского корпуса всего лишь на пол метра заглублена в грунт и изначально покоилась на бутовом пласте, который к настоящему времени истощился и практически не существует. После вмешательства жителей Казани и местного телевидения (ТК «ЭФИР») — работы по прокладке газовых труб были остановлены.

В настоящее время активно идут реставрационные и строительные работы, а в храме святого князя Владимира ежедневно проводятся утренние и вечерние службы.

Литература

• Рощектаев А. В. [samlib.ru/r/roshektaew_a_w/kvm.shtml История Кизического Введенского монастыря г. Казани].
• Дульский П. М. Памятники казанской старины. — Казань, 1914 г.
• Дульский П. М. Зилант и Кизицы. Очерк П. М. Дульского. — Казань, 1917 г.
• Елдашев А. М. Казанский Свято-Введенский Кизический мужской монастырь. — Казань, 2003 г.
• Загоскин Н. П. Спутник по Казани. Иллюстрированный указатель достопримечательностей и справочная книжка города. — Казань, 1895 г.
• Заринский П. Е. Очерки древней Казани. Казань, 1877 г.
• Справочная книга Казанской епархии. — Казань, 1909
• Липаков Е. В. Архиепископ Никанор (Каменский)// Семинарский вестник КазДС. № 4 (сентябрь 2001). С. 8-10.
• Никанор (Каменский), архиепископ. Казанский сборник статей. — Казань, 1909 г.
• Никанор, епископ. Кладбище Кизического монастыря. Его история и описание. — Казань, 1892 г.
• Никанор, епископ. Вотчины и угодья Кизического монастыря (с приложением неизданных актов), — Казань, 1893 г.
• Никанор, епископ. Кизический Казанский монастырь. Исторический очерк его 200-летнего существования. — Казань. 1891 г.
• Остроумов В. П. Казань. Очерки по архитектуре и планировке города. Казань, 1877.
• Пинегин М. Казань в её прошлом и настоящем. — Казань, 1890 г.
• Покровский И. М. Из истории Казанских монастырей. — Казань, 1896
• Покровский И. М. К истории Казанских монастырей до 1764 года. — Казань, 1902.
• Рыбушкин М. Краткая история г. Казани.
• Рычков П. Опыт Казанской истории древних и средних времян. СПб., 1767.
• Сказание о чудотворной Смоленской Седмиозерной иконе Божией Матери. Казань, 1894.
• Достойны памяти потомков (Городские головы Казани 1767—1917 гг.).Сборник документов и материалов. Казань. 2002.

См. также

• Казанские святые
• Православные храмы Казани

Ссылки

• [kizicheskiy.ru/ Официальный сайт монастыря]
• [kds.eparhia.ru/publishing/sobesednik/four/articlethree/ Елдашев А. М. Кизический Введенский монастырь]
• [web.archive.org/web/20030609032811/kazan.eparhia.ru/temples/priories/kizik/ О монастыре на сайте Казанской епархии]
• [sobory.ru/article/index.html?object=06239 Фото монастыря на сайте sobory.ru]
• [oldkazan.narod.ru/08/002.htm Кизический монастырь на сайте oldkazan]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/or_file.cgi?5_3122 История Кизического монастыря на сайте ortho-rus.ru]
• [www.sobranie.org/archives/2/5.shtml «Обитель на бору» История Кизического монастыря на сайте sobranie.org]
• [archive.is/20130416192039/kazan.eparhia.ru/library/txt/?ID=504 И монастырь, и некрополь при нём…]
• [www.archive.gov.tatarstan.ru/magazine/go/anonymous/main/?path=mg:/numbers/2003_1_2/01/01_3/ Кизический монастырь и его некрополь]

Отрывок, характеризующий Кизический Введенский монастырь

– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!