Киклики

Ки́клики (др.-греч. κυκλικός — странствующий, также называются циклики, киклические или циклические поэты) — древнегреческие поэты эпического цикла (ό κύκλος), в древнейшее время отождествлялись с Гомером, который считался творцом большинства их произведений.

В настоящее время под этим названием понимают ряд авторов, составивших (большей частью, в VIII—VI вв. до н. э.) множество поэм, описывавших подвиги богов и героев и близких по стилю и содержанию гомеровским «Илиаде» и «Одиссее». Название κύκλος прилагалось к этим поэмам ввиду того, что ими охватывался весь круг греческих мифологических сказаний. Вопрос хронологической последовательности создания поэм Гомера и кикликов остаётся дискуссионным.

Содержание поэм

Поэмы кикликов не дошли до нас, но содержание их известно из сохранённой Фотием хрестоматии Прокла. Первые поэмы кикликов, «Теогония» и «Титаномахия», рассказывают о женитьбе Урана (неба) на Гее (земле), о рождении 3 сторуких гигантов и 3 киклопов, с которыми богам пришлось вступить в борьбу, о воцарении Зевса и других событиях, знакомых нам по «Теогонии» Гесиода.

Три поэмы излагали фиванские сказания: «Эдиподия», «Фиваида» и «Эпигоны». «Фиваиду» Павсаний ставит очень высоко, наряду с «Илиадой» и «Одиссеей».

О событиях, предшествовавших описываемым в «Илиаде», рассказывала поэма «Киприи». Здесь рассказывалось о решении Париса, похищении Елены, собрании греческих вождей в Авлиде, о буре, погубившей первые высланные корабли, и т. д.

«Эфиопида» прямо примыкала к последнему стиху «Илиады» и повествовала о столкновении Ахилла с амазонкой Пентесилеей, об убийстве Терсита Ахиллом, о гибели самого Ахилла. Автором этой поэмы считался Арктин, сын Телеса. Ему же приписывается и поэма о разрушении Илиона, излагавшая историю деревянного коня, Лаокоона и Синона, взятия и разграбления Трои и проч.

Ей предшествовала в эпическом цикле «Малая Илиада» Лесха, излагавшая ссору Аякса с Одиссеем из-за оружия Ахилла, смерть Париса от стрелы Филоктета, появление свежих сил на стороне ахейцев и троянцев и т. д., до принятия в городе деревянного коня. По указанию Аристотеля, «Малая Илиада» дала сюжет не менее 8 трагедий, «Илиада» Гомера только одной или двум.

Поэма о «Возвращениях» рассказывала о судьбах вернувшихся с похода ахейцев. Позднейшая и самая слабая из киклических поэм — «Телегония» Евгаммона Киренского, говорившая о смерти Одиссея, о женитьбе Телемаха на Кирке.

Художественное мастерство

По небольшому количеству отрывков трудно оценить художественное достоинство произведений кикликов. Некоторые из них, по-видимому, отличались наглядностью и живописью описаний; но большинство стремилось лишь к нагромождению фактов, мало заботясь о сосредоточении рассказа вокруг одного действия. Близость расцвета греческой лирики сказалась у кикликов в предпочтении эротических мотивов и мечтательности.

Популярность

Уменьшение интереса к эпосу, появление лирики и прозаических произведений были причиной тому, что никто из кикликов не достиг популярности гомеровских поэм. В позднейшую эпоху Греции, ещё более — в Римской империи поэмы кикликов стали служить для школьного изучения; их пересказывали, компилировали, составляли по ним таблицы рисунков для наглядного обучения и т. п. Такова Илионская доска, мрамор Борджиа (в неаполитанском музее) и др. Еще ранее богатым материалом кикликов стали пользоваться поэты, особенно трагики, и художники, преимущественно скульпторы. В Гьельбаши, в Ликии, найден целый цикл рельефных изображений событий фиванской и троянской войн, а также мифов о Персее и Тесее.

Литература

• Киклики или Киклические поэты // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Новейшее издание киклических поэм с английским переводом подготовлено М. Уэстом: Greek Epic fragments. Harvard UP. 2003. 328 p. (Серия «Loeb Classical library»)
• Шуйский П. А. О поэмах Троянского цикла // Ученые записки Уральского университета. Вып. 6. Свердловск, 1949.

Отрывок, характеризующий Киклики

Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.