Килгор Траут

Ки́лгор Тра́ут (англ. Kilgore Trout, 1907—1981 или 1917—2001 гг.) — персонаж произведений Курта Воннегута, по сюжету — писатель-фантаст, автор 209 романов, как минимум двухсот рассказов, и лауреат Нобелевской премии по медицине 1979 года.

Прототипом Траута послужил реально существовавший писатель-фантаст Теодор Стёрджон (Старджон) (Theodore Sturgeon). Траут присутствует в нескольких книгах Воннегута и играет в них различные роли — служит катализатором для действий главных героев в произведениях «Благослови вас Бог, мистер Розуотер» (в котором персонаж дебютировал в 1965 году) и «Бойня номер пять», а в остальных, таких как «Завтрак для чемпионов», «Галапагосы» или «Времятрясение», Траут не просто помогает двигать сюжет, но оказывается жизненно важным для всего повествования персонажем.

Траут обычно описывается как никем не признанный писатель-фантаст, чьи романы подвёрстывают для объёма в издания с самой грубой порнографией, а также неадекватно иллюстрируют их подобными фотографиями, либо в магазинах его книги лежит среди подобных изданий. Его произведения признаны одним поклонником, Элиотом Розуотером, ещё одним героем Воннегута, имеющим почти полную коллекцию произведений Траута. Упоминается, что Розуотер как-то раз присылает Трауту письмо, в котором говорится, что тот должен стать президентом земного шара.

Кроме новелл Воннегута, персонаж Килгора Траута появился в экранизации «Завтрака для чемпионов», снятой в 1999 году режиссёром Аланом Рудольфом. Роль Траута сыграл актёр Альберт Финни.

Воннегут по-разному описывал биографию Траута в разных произведениях. В «Завтраке для чемпионов» он родился в 1907 и умер в 1981, в романе «Времятрясение» — родился в 1917 и умер в 2001. Обе даты смерти были в будущем относительно моментов написания произведений. В 2004 году Воннегут в статье для журнала «In These Times» «сообщил» о том, что Траут кончил жизнь самоубийством, отравившись средством для прочистки канализации «Drano».

По крайней мере, одно опубликованное произведение приписывается Килгору Трауту — роман «Венера в раковине», написанный Филиппом Жозе Фармером, но опубликованный под именем «Килгор Траут». Некоторое время считалось, что он написан Воннегутом, а когда раскрылась правда об авторстве, Воннегут заявил, что для него «ничего хорошего в этом нет».

Образ Килгора Траута рассматривается как пародия Воннегута на самого себя, его альтер эго.

Килгор Траут в романе «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей»

Билли, главный герой романа, встречается весной 1948 года в палате для тихих психических больных с Элиотом Розуотером (главным персонажем романа Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер) в военном госпитале близ Лейк-Плэсида, в штате Нью-Йорк. У Розуотера множество книг Траута, и Билли увлекается ими. Чуть позже он знакомится с самим Траутом, снимающем подвал в Илиуме, родном городе Билли. Живёт Траут без друзей, презираемый всеми. Дочь Билли считает, что романы Траута — одна из причин сумасшествия героя. В самом деле, сюжеты книг Траута перекликаются с тем, что случалось (или кажется, что случалось) с Билли.

Пишет Траут всегда про землян, все земляне у него — американцы. Ни одно издательство не выпускает две его книги подряд. Сам Траут не знает, сколько книг он написал (приблизительно — 75). Зарабатывает деньги распространением «Илиумского вестника». Боится рака, собак и крыс. По его утверждениям, он описывает в своих книгах всё, что с ним бывает, и не пишет ничего такого, чего не было бы, так как иное — мошенничество. В своих романах Траут почти всегда пишет «про пертурбации во времени, про сверхчувственное восприятие и другие необычайные вещи». Траут очень верит во все это и жадно ищет подтверждения.

Упоминаемые книги

Маньяки четвёртого Измерения

Книга описывает «психически больных людей, которые не поддавались лечению, потому что причины заболеваний лежали в четвёртом измерении и ни один трехмерный врач-землянин никак не мог определить эти причины и даже вообразить их не мог».

Космическое евангелие

Повесть про пришельца из космоса, очень похожего на тральфамадорца, который изучал христианство, чтобы узнать, почему христиане легко становятся жестокими. Он решил, что виной всему неточность евангельских повествований, и предположил, что замысел Евангелия был в том, чтобы учить людей быть милосердными даже по отношению к ничтожнейшим; но из-за происхождения Христа, сына Бога, в отношении которого допустили ошибку, выходило, что Евангелие учило: «прежде чем кого-то убить, проверь как следует, нет ли у него влиятельной родни?»

Чудо без кишок

В книге описывался робот, у которого скверно пахло изо рта, а когда он от этого излечился, его все полюбили.

По заявлению Воннегута (в тексте «Бойни»), книга была написана в 1932 году, и в ней предсказывалось употребление сгущенного желеобразного газолина для сжигания людей.

Вещество бросали с самолетов роботы. Совесть у них отсутствовала, и они были запрограммированы так, чтобы не представлять себе, что от этого делается с людьми на земле. Ведущий робот Траута выглядел как человек, он мог разговаривать, танцевать и так далее, даже гулять с девушками. И никто не попрекал его тем, что он бросает сгущенный газолин на людей. Но дурной запах изо рта ему не прощали. А потом он от этого излечился, и человечество радостно приняло его в свои ряды.

Большая доска

Эту книгу Билли однажды читал в военном госпитале, когда лечился от сумасшествия. Позже он встречает её в одном из магазинчиков с порнографической литературой. В книге содержится рассказ о том, как двух землян — мужчину и женщину — похитили неземные существа. Эту пару выставили в зоопарке на планете Циркон-212.

Сам Билли, по собственным воспоминаниям, был похищен тральфамадорцами вместе с Монтаной Уайльдбек, порнозвездой, оставшейся в трафамалдорском зоопарке с их общим младенцем.

У героев «Большой доски» в зоопарке висели бутафорные телефонный аппарат (будто бы соединенный с земными маклерами), телеграф и большая доска, показывающая мнимые биржевые цены и стоимость акции. Инопланетяне сказали людям, что для них на Земле вложен в акции миллион долларов, и они могут стать богаты, вернувшись, если будут этими деньгами управлять. Земляне высокоэмоционально играли на бирже, развлекая посетителей зоопарка.

Упоминается, что существа с летающих блюдец, похитившие героев, расспрашивают их о Дарвине и о гольфе.

(Еще одна книга про Христа)

В романе рассказывается, как один человек изобрел машину времени, чтобы вернуться в прошлое и увидеть Христа. Машина сработала, и человек увидал Христа, когда Христу было всего двенадцать лет; он учился у Иосифа плотничьему делу, вместе они выполняли заказ римлян на изготовление креста для казни.

Далее изобретатель машины времени путешествует к дате смерти Христа, чтобы дознаться, мёртвым ли сняли его с креста, или он продолжал жить. Смешавшись с людьми, снимавшими тело, он с помощью стетоскопа выясняет, что Христос был мёртв. Ему удаётся измерить рост Христа (1,61 м), но не удалось его взвесить.

(Книга про денежное дерево)

Вместо листьев на денежном дереве росли двадцатидолларовые бумажки, вместо цветов — акции, вместо фруктов — бриллианты. Дерево привлекало людей, они убивали друг друга рядом с ним, и удобряли землю возле ствола своими телами.

(Роман про похороны прославленного французского шеф-повара)

(Сюжет книги на ходу сочинен Траутом во время беседы на праздновании восемнадцатилетия со дня свадьбы Билли, в ответ на вопрос, какая из его книг была самой знаменитой.)

Прославленного французского шеф-повара хоронили все самые знаменитые шеф-повара мира. Похороны вышли прекрасные, и прежде чем закрыть крышку гроба, траурный кортеж посыпал дорогого покойника укропом и перчиком.

Килгор Траут в романе «Завтрак для чемпионов, или Прощай, чёрный понедельник»

В этой книге Килгор Траут является одним из главных персонажей.

Упоминаемые книги

Теперь всё можно рассказать

Все на свете — роботы, все до единого, за исключением читателя. Роман был предназначен для любого, кто его случайно откроет. Там просто-напросто говорилось первому встречному: «Эй! Знаешь что? Ты — единственное существо со свободной волей! Как тебе это нравится?» И так далее.

Траут не ожидал, что на кого-нибудь эта книга произведёт впечатление. Тем не менее она послужила причиной безумия второго центрального персонажа романа, Двейна Гувера.

(история Делмора Скэга)

Скэг — ученый, который изобрёл способ производить потомство из куриного бульона. Он соскребал бритвой живые клетки с ладони правой руки, смешивал их с бульоном и подвергал эту смесь воздействию космических лучей. И клетки превращались в младенцев, как две капли воды похожих на Делмора Скэга. Вскоре у Делмора Скэга каждый день стала появляться целая стайка ребятишек, и он, гордясь и радуясь, приглашал соседей на крестины. Иногда в день крестили до сотни младенцев. Он прославился как отец самого большого в мире семейства. Скэг рассчитывал, что в его стране будет издан закон, запрещающий заводить слишком большие семьи. Но законодательные учреждения и суды отказались вникнуть в проблему перенаселения. Вместо этого они издали строжайший закон, запрещавший неженатым людям варить куриный бульон.

Чума на колесах

В тексте этой книги описывалась жизнь на планете Линго-Три, где жители походили на американские автомобили. Однако их не делали на заводах. Они размножались. На Линго-Три прилетели космонавты с планеты Зельтольдимар и узнали, что существа эти вымирают, потому что они изничтожили все ресурсы на своей планете. Но космонавты не могли оказать никакой материальной помощи, ни даже забрать одно из их яиц автосуществ на свою планету, поскольку самое мелкое яйцо весило сорок восемь фунтов, а космонавты прилетели на корабле не больше земной коробки из-под ботинок. Представитель зельтольдимарцев, Каго, сказал, что единственное, что он может для них сделать, — это рассказать во всей Вселенной, какие эти существа-автомобили замечательные. Корабль Каго облетел Вселенную, поддерживая память об автосуществах. Наконец экипаж прибыл на планету Земля. Иммунитета к безумным идеям у землян не было. Через столетие после прибытия Каго на Землю вся жизнь на этой планете вымирала или уже вымерла. Везде лежали остовы тех огромных насекомых, которых люди создали и обожествили. Назывались они автомобили. Маленький Каго умер сам задолго до гибели планеты. Он пытался выступить в одном из баров города Детройта с речью о вреде автомобилей. Но никто его не замечал. И когда он на минуту лег передохнуть, пьяный рабочий с автозавода принял его за спичку и убил Каго, чиркнув им несколько раз о стойку бара.

Упоминаемые рассказы

Плясун-дуралей

Существо по имени Зог прибыло на летающем блюдце на нашу Землю, чтобы объяснить, как предотвращать войны и лечить рак. Принес он эту информацию с планеты Марго, где язык обитателей состоял из пуканья и отбивания чечетки. Зог приземлился ночью в штате Коннектикут. И только он вышел на землю, как увидал горящий дом. Он ворвался в дом, попердывая, как жирный старый дед, и отбивая чечетку, то есть предупреждая жильцов на своем языке о страшной опасности, грозившей им всем. И хозяин дома клюшкой от гольфа вышиб Зогу мозги.

Килгор Траут в романе «Рецидивист»

В романе Килгор Траут — одним из псевдонимов человека по имени Боб Фендер (есть также второй псевдоним — Фрэнк Икс Барлоу). Фендер — ученый, ветеринар. Во время войны в Корее был старшим лейтенантом армии Соединенных Штатов, в Японии служил инспектором по качеству мяса, направляемого в Корею на фронт. Единственный человек в тюрьме, в которой сидит главный герой романа, которому дали пожизненный срок — за государственную измену, и единственный в Америке, кому вынесли такой приговор во время Корейской войны. По соображениям гуманности трибунал заменил ему высшую меру пожизненным заключением без права обжалования приговора.

В Осаке Боб Фендер влюбился в певичку Идзуми, имитировавшую Эдит Пиаф. Идзуми была северокорейской шпионкой, соблазнившей его при попытке выведать государственные тайны (которыми Боб не владел). Он отвёз её к себе домой (в казармы корпуса тыла армии США), наутро по радио они услышали, что ночью шпионская организация, в которой состояла Идзуми, раскрыта.

Одиннадцать дней влюблённый Боб прятал шпионку, на двенадцатый попробовал спросить у одного матроса с новозеландского судна, не возьмется ли он за 1000$ вывезти девушку из Японии. Идзуми и Фендера тут же арестовали. По слухам, Идзуми была расстреляна в Сеуле без судебного разбирательства.

В тюрьме Боб Фендер заведует каптеркой. В каптерке постоянно слушает Эдит Пиаф. Довольно известен как автор научно-фантастических рассказов, каждый год публикует десяток-другой. Деньги тратит на мелкие подарки людям, выходящим из тюрьмы. Объясняется по-французски с акцентом.

Килгор Траут похож лицом на героя Америки Чарлза Линдберга. Высокий, широк в кости, со скандинавской кровью.

Упоминаемые рассказы

Заснул у пульта

Новопреставленный Альберт Эйнштейн попадает в приёмную перед Вратами Рая, заполненную сидящими перед компьютерами бывшими работниками-экономистами. Чтобы попасть в Рай, ему, как и прочим, необходимо заполнить анкету о том, умело ли он пользовался предоставленными ему бизнес-возможностями. Работники подсказывают ему, как и многим другим, что он упустил множество возможностей; но в итоге узнают учёного и пропускают его.

В Раю Эйнштейн видит, что многие мучаются от того, что им сказал эксперт. Обдумав услышанные жалобы, Эйнштейн приходит к мысли, что если бы каждый живущий на Земле в полной мере использовал предоставляющуюся ему возможность разбогатеть, то бумажных денег пришлось бы выпустить столько, что вскоре их стоимость перекрыла бы стоимость всех природных богатств вселенной и не осталось бы никого, кто делал бы какую-нибудь полезную работу. Эйнштейн пишет об этом Богу, предположив, что Бог не знает, что его эксперты занимаются ерундой; Бог посылает к учёному Архангела, который грозится отнять скрипку, если учёный продолжит говорить на эти темы.

Рассказ этот явно целит в Господа Бога, допуская, что Он способен прибегать к дешевым уловкам вроде описаний экспертизы, чтобы Самому не нести ответ за такую скверную экономическую жизнь на Земле.

(Рассказ про судью с планеты Викуна)

Рассказ, предназначенный для публикации в журнале «Плейбой», подписанный псевдонимом Фрэнк Икс Барлоу.

На планете Викуна учёные изобрели способ добычи времени из атмосферы, поверхности почв и океанов, и стали тратить его как расходный материал. Когда герою рассказа исполнилось 50, времени на планете осталось всего несколько недель, и всё стало разваливаться. Жители Викуны могли покидать свои тела и надевать их обратно, как одежду. Когда время закончилось, все жители Викуны выбрались из своих тел и отправились в космос искать себе новую планету и новые тела. Однако оказалось, что во Вселенной почти нет жизни; дочь героя вселяется, отчаявшись, в скалу на Луне, сам судья долетает до Земли.

Судья долго выбирает себе мудрое тело, и решает вселиться в старичка, погруженного в свои мысли, иногда вскидывающего ладони и хлопающего ими трижды в воздухе. Вселившись, он слышит в голове старичка скаберзный стишок; но из-за того, что химия живущих на Земле организмов отличается от викунской, судья уже не может покинуть это тело.

История на этом не заканчивается, упоминается, что среди прочего судья потом вызволяет свою дочь из расщелины Луны.

В «Рецидивисте» образ старичка списан Бобом Фендером с главного героя романа.

(Научно-фантастический роман про экономику)

Упоминается, что примерно во время выхода главного героя из тюрьмы Боб Фендер под псевдонимом Килгор Траут пишет новый научно-фантастический роман про экономику.

(История про планету, где худшим преступлением считалась неблагодарность)

Это история про планету, на которой постоянно казнили за самое худшее преступление — неблагодарность, выбрасывая из окна.

Героя истории, сочиненной Фендером, в конце концов вышвырнули из окна за неблагодарность. Он полетел вниз с тридцатого этажа, и последнее его слово было: «Спа-а-а-а-и-и-о».

Килгор Траут в романе «Галапагосы»

Повествование в романе ведётся от лица сына Килгора Траута, Льва (Леона) Троцкого-Траута (1946-1001986), погибшего при строительстве корабля «Bahia de Darwin» и наблюдавшего последних людей и эволюцию их потомков.

Во время последнего путешествия к Галапагосским островам корабля, при строительстве которого погиб Леон, ему является призрак отца. Он предлагает «зайти в голубой туннель» (успокоиться с миром), и предупреждает, что в случае отказа они с сыном не увидятся следующий миллион лет.

Описывается, что, «как и при жизни», призрак Килгора Траута был плохо выбрит, вид у него был бледный и изможденный, он курил сигарету. Упоминается, что Траут-старший ранее служил в морской пехоте США. Он опубликовал более сотни книг и тысячу отдельных рассказов, но не стал популярен, и считался неудачником. В повествовании упоминается один его поклонник — шведский врач, практикующий в Таиланде.

Леон ушёл из дома в 16 лет, так как стыдился отца, который использовал сына в общении против собственной жены. Это становится одной из причин, по которой он не соглашается уйти с ним, благодаря чему получает возможность «написать» о том, что произошло.

Упоминаемые романы

(Спортивные роботы)

Герой романа изобретал спортивных роботов, с первой попытки выполнявших поставленную соревновательную задачу (забросить мяч в корзину, забить гол и т. п.). Дети пытались сдать изобретателя в психбольницу, жена ушла от него, но затем он стал делать роботов для рекламодателей и разбогател.

Упоминаемые рассказы

Эра многообещающих монстров

Рассказ повествует о планете, населённой гуманоидами, не заботящимися об опасности, которую они создают для себя же. Они стали мутировать, после чего потеряли гуманоидную форму и выжили в новых условиях.

Килгор Траут в произведении «Дай вам бог здоровья, доктор Кеворкян»

Предпоследнее интервью, описанное в произведении — интервью Воннегута и Траута. У Траута всё время выпадает верхняя челюсть, поэтому запись вышла неразборчивой.

Воннегут спрашивает Траута, что он думает о недавних событиях в Косово, Сербия. В своём ответе Траут подводит как бы итог остальному произведению.

Килгор Траут в произведении «Человек без родины»

В одной из глав описывается вечерний звонок Траута Воннегуту, случившийся 20 января 2004 года. В этом разговоре Траут лишь задаёт несколько общих вопросов («Ты смотрел ежегодное послание Конгрессу?»), фактически это не диалог, а монолог автора.

Килгор Траут в произведении «Времятрясение»

Килгор Траут — главный герой романа, получает признание как спаситель мира от апатии после «10 подаренных лет».

Ссылки

• Килгор Траут. [www.lib.ru/RAZNOE/l6.txt Венера на раковине. Глава из романа].
• [www.geocities.com/Hollywood/4953/trout.html Kilgore Trout Sci-Fi Collection] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 2 апреля 2009. [web.archive.org/20070821060305/www.geocities.com/Hollywood/4953/trout.html Архивировано из первоисточника 21 августа 2007].

Отрывок, характеризующий Килгор Траут

– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.