Кимвры

Не следует путать с киммерийцами — кочевыми племенами Северного Причерноморья, Закавказья и Малой Азии.

Кимвры, кимбры, киммеры (лат. Cimbri) — древнегерманское племя. Возможно, что кимвры были племенным союзом смешанного происхождения, образовавшимся после проникновения в Ютландию групп кельтских племен, ассимилированных автохтонным германским населением.

История

Примерно в 120 до н. э. кимвры вместе с тевтонами и амбронами двинулись на юг и в районе долины Дуная вступили в контакт с римлянами.

Одержав в 113 до н. э. победу над римлянами при Норее в Норике, прошли затем на север в Галлию, где нанесли римлянам ряд поражений (в 109, 107, и самое тяжелое — при Араузионе в 105). В Испании, однако, они получили отпор от местных племён — кельтиберов.

В 102 до н. э. кимвры двинулись на Рим, но в 101 до н. э. были разгромлены при Верцеллах войсками римского полководца Гая Мария — так же, как за год до этого были разбиты племена тевтонов.

Полагают, что часть кимвров из Ютландии около 180 года направилась вдоль побережья Балтийского моря на восток — в район, который позднее стал Пруссией.

Российский историк Татищев В. Н. писал о кимврах: «То же и о киммерах рассказывают, что на знаменах имели медведя.»

Походу кимвров посвящена одна из книг известного датского писателя Йоханнеса Вильгельма Йенсена.

Проблема этнической принадлежности кимвров

Существует вопрос о том, на каком языке говорили кимвры: кельтском или германском. Проблема состоит в том, что в античности греки и римляне использовали термины «галлы», «кельты», «германцы» для обозначения всех соседей к северу от себя, не вдаваясь в языковые и культурные различия между ними. По-видимому, Юлий Цезарь был первым, кто начал отличать кельтов от германцев, в первую очередь по политическим соображениям (для обоснования границы по Рейну). Но даже Цезарю и Тациту не всегда можно верить в отнесении варварских племён к германцам или кельтам.

Большинство античных источников относят кимвров к германцам, однако некоторые относили их к кельтам.

Существуют немногочисленные прямые свидетельства о языке кимвров. Говоря о Северном океане (Балтийское море или Северное море), Плиний Старший указывает: «Филемон говорит, что он называется Morimarusa, то есть Мёртвое море, на языке кимвров, до мыса Рубея, а после него — Крониум.» Галльские слова, обозначавшие «море» и «мёртвый», звучали mori и *maruo- (соответственно muir и marbh в ирландском, môr и marw в современном валлийском). Известно сходное слово для «моря» в германских языках, однако с гласным a в корне (*mari-), тогда как германский когнат ирландского marbh неизвестен ни в одном из германских языков. И всё же, учитывая, что Плиний записал эти слова не непосредственно от кимврского собеседника, нельзя исключать, что фактически это были галльские слова.

Известные имена кимврских вождей похожи на кельтские, в том числе: Бойориг (что может означать «царь бойев» или, точнее, «царь молотобойцев»), Гезориг («царь копий»), и Лугий (возможно, в честь кельтского бога Луга). При этом нельзя исключать, что вожди кимвров могли носить кельтские имена, не будучи сами кельтами.

Ещё одним косвенным свидетельством является тот факт, что римляне включали галлов в состав шпионов, действовавших в лагерях кимвров, вплоть до окончательного столкновения их с римской армией в 101 г. до н. э. Ряд исследователей принимают этот факт за свидетельство в поддержку скорее кельтского, чем германского языка кимвров.

Джин Маркал писала, что кимвры были связаны с гельветами, и, что особенно характерно — с несомненно кельтами тигуринами. Анри Юбер пишет: «Все указанные названия — кельтские, и не могут быть никакими иными». Само даже название «кимвры» крайне схоже с названием Уэльса на валлийском — одном из кельтских — языке: валл. Cymru, что читается [ˈkəmrɨ] и происходит от общебриттского *kom-brogi 'соотечественники' (ср. также кумбрийский язык, Камберленд). От этого слова происходит и латинское название Cambria. Согласно Гальфриду Монмутскому, Cambria происходит от мифического короля Камбера, но это следует признать выдумкой.

Некоторые авторы смотрят с иной точки зрения — например, Питер С. Уэллс пишет, что кимвры — «явно не кельты».

Возможно, против кельтского происхождения кимвров говорит свидетельство об их происхождении из северной Ютландии, поскольку в ней не засвидетельствованы кельтские топонимы, а лишь германские. Это, однако, не исключает подпадания кимвров под влияние галлов и усвоения ими галльской культуры в период, когда они обитали в Галлии.

См. также

• Кимврская война
• Германцы
• Тевтоны

Отрывок, характеризующий Кимвры

– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.