Киммерийская школа живописи

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Киммерийская школа живописи — региональная школа художников пейзажной живописи, сложившаяся в конце XIX — начале XX века. Первоначально это явление в сфере искусства называется «киммерийской школой пейзажа», которую составили художники жившие и работавшие в Феодосии и Коктебеле (Крым).

Основоположниками Киммерийской школы живописи стали Иван Айвазовский, Константин Богаевский и Максимилиан Кириенко-Волошин. Все три художника писали преимущественно «по памяти». Многочисленные романтические «бури» Ивана Айвазовского, фантастические города Константина Богаевского, волошинская акварельная Киммерия создавались игрою воображения, полетом фантазии, были плодом импровизации не в меньшей мере, чем зоркости реалистического зрения и отличной художественной памяти.

Второй чертой, объединяющей эти творческие личности, можно назвать пылкую, не знающую меры пристрастность к легендарной земле Киммерии, какою видели они землю реального восточного Крыма, к её морю, ибо море Айвазовского — это все-таки по преимуществу Черное море, море Киммерии, хотя он писал чуть ли не все моря и океаны, к причудливой романтике киммерийских скал, пологих холмов, безлюдных долин и побережий.

В их пейзажах почти не изображается человек, только стихия первозданной природы, да кое-где каменное жильё или крепость, или корабль — дело рук человеческих, еще слишком слабых перед могуществом мироздания.

Представители Киммерийской школы живописи:

Напишите отзыв о статье "Киммерийская школа живописи"



Ссылки

  • [kimmeria.com/kimmeria/feodosiya/museum_gallery_main.htm Национальная феодосийская картинная галерея им И. К. Айвазовского]

Литература

  • Тарасенко Н. Ф. Феодосия. — Симферополь: Таврия, 1978. — 112 с, ил.

Отрывок, характеризующий Киммерийская школа живописи

– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.