Ким Ир Сен

Ким Ир Сен кор. 김일성<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Официальный портрет Ким Ир Сена</td></tr>
Вечный президент КНДР
с 5 сентября 1998 года
Предшественник:	он сам как президент КНДР
Президент КНДР
28 декабря 1972 года — 8 июля 1994 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена провозглашён вечным президентом
Председатель Кабинета министров КНДР
9 сентября 1948 года — 28 декабря 1972 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена; Ким Ир как Председатель Административного совета КНДР
Председатель ЦК Трудовой партии Кореи
30 июня 1949 года — 11 октября 1966 года
Предшественник:	должность учреждена; Ким Ду Бон как Председатель ЦК Трудовой партии Северной Кореи, Пак Хон Ён как руководитель Трудовой партии Южной Кореи
Преемник:	он сам как Генеральный секретарь ЦК
Генеральный секретарь ЦК Трудовой партии Кореи
11 октября 1966 года — 8 июля 1994 года
Предшественник:	он сам как Председатель ЦК
Преемник:	Ким Чен Ир
Председатель Временного Народного Комитета Северной Кореи
февраль 1946 года — 9 сентября 1948 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	он сам как Председатель Кабинета министров КНДР
Председатель Северокорейского оргбюро Коммунистической партии Кореи
декабрь 1945 года — 30 августа 1946 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена; Ким Ду Бон как Председатель ЦК Трудовой партии Северной Кореи
Вероисповедание:	Атеист
Рождение:	Манкэйдай, Хэйан-нандо, Генерал-губернаторство Корея, Японская империя
Смерть:	Пхеньян, КНДР
Место погребения:	Кымсусанский мемориальный дворец Солнца
Род:	Кимы
Отец:	Ким Хен Чжик
Мать:	Кан Бан Сок
Супруга:	1) Ким Чен Сук 2) Ким Сон Э
Дети:	сыновья: Ким Чен Ир, Ким Пхен Ир дочь: Ким Гён Хи
Партия:	Трудовая партия Кореи
Военная служба
Годы службы:	1932 — 1994
Принадлежность:	КНДР
Звание:	Генералиссимус КНДР Капитан РККА
Сражения:	Антияпонское движение в Маньчжоу-го Советско-японская война Корейская война Холодная война
Автограф:
Награды:	КНДР: СССР: Других государств:

Ким Ир Сен (кор. 김일성^?, 金日成^?, по Концевичу — Ким Ильсо́н, урождённый Ким Сон Чжу (кор. 김성주^?, 金成柱^? или 金聖柱); 15 апреля 1912, Мангёндэ — 8 июля 1994, Пхеньян) — основатель северокорейского государства и его фактический руководитель в 1948—1994 годаx (глава государства с 1972 года).

Основоположник северокорейской государственной идеологии — чучхе. Ким Ир Сен занимал посты Председателя Кабинета министров КНДР с 1948 по 1972 года и Президента КНДР с 1972 года до самой смерти, хотя его реальная власть заключалась в должности Генерального секретаря ЦК Трудовой партии Кореи. С 1953 года — Маршал. С 1992 года — Генералиссимус. Официальный титул, как при жизни, так и после смерти: «Великий вождь товарищ Ким Ир Сен» (위대한 수령 김일성동지). После смерти объявлен «вечным президентом» Кореи.

Детство и юность

Биография Ким Ир Сена окутана мифами и легендами, отделить правду от вымысла довольно нелегко. Согласно официальным данным Ким Сон Чжу родился 15 апреля 1912 года в селе Намни волости Копхён уезда Тэдон (ныне Мангёндэ) недалеко от Пхеньяна в семье сельского учителя Ким Хён Чжика, который также подрабатывал траволечением по рецептам дальневосточной медицины. В одной из ранних биографий Ким Ир Сена, изданных в Японии при северокорейской поддержке ещё в 1964 году, говорится, что он родился в доме своей матери в Чхинчжоне, хотя и вырос в Мангёндэ. По некоторым данным, семья Кимов была протестантской; так, мать будущего вождя — Кан Бан Сок (1892—1932) была дочерью местного протестантского священника. Как и большинство семей низовой корейской интеллигенции, Ким Хён Чжик и Кан Бан Сок жили небогато, временами нуждаясь. Северокорейская историография утверждает, что родители Ким Ир Сена были в числе руководителей национально-освободительного движения оккупированной японцами Кореи. По данным японских исследователей, Ким Хён Чжик действительно принимал участие в деятельности небольшой нелегальной националистической группы, созданной в 1917 году, хотя и не играл ведущей роли.

Жизнь в Китае и участие в антияпонском движении

В 1920 году семья Кимов перебралась в Китай, в Маньчжурию, где маленький Ким Сон Чжу начал учиться в китайской школе. Уже в Гирине, в старших классах школы Ким Сон Чжу вступил в подпольный марксистский кружок, созданный местной нелегальной организацией китайского комсомола. Кружок был почти сразу же раскрыт властями, и в 1929 году 17-летний Ким Сон Чжу, который был самым младшим из его членов, оказался в заключении, где провёл около полугода. Его отец, Ким Хён Джик, умер ещё в 1926 году — смерть стала следствием подорванного в японской тюрьме здоровья.

25 апреля 1932 года Ким Ир Сен встал во главе вооруженного отряда участников антияпонского китайского партизанского движения. Примерно в это же время он принял псевдонимы Хан Бер (Единственная Звезда) и Ким Ир Сен (Восходящее Солнце). Китайским прочтением иероглифов последнего имени стал псевдоним Цзинь Жичэн, под которым Ким Сон Чжу первоначально знали в СССР и Китае.

Молодой партизан быстро продвигался по службе, в 1934 году Ким Ир Сен был командиром 1-го взвода 3-й роты 2-й отдельной дивизии, которая вскоре была включена в состав 2-й партизанской армии. Через два года он занял пост командира 6-й дивизии, которую называли «дивизией Ким Ир Сена». В те годы «дивизией» нередко именовалось партизанское формирование в сотню-другую бойцов.

По одной из недоказанных версий, первой женой Ким Ир Сена была Ким Хё Сун, воевавшая в его отряде. В 1940 году эта женщина якобы попала в плен к японцам, и, если верить слухам, — была ими казнена. По другим рассказам, впоследствии она будто бы жила в КНДР и занимала различные ответственные посты среднего уровня. Достоверно известно, что ещё в Маньчжурии супругой Ким Ир Сена стала партизанка Ким Чен Сук, дочь батрака из Северной Кореи. Её будущий Великий Вождь, как затем вспоминал, впервые увидел в 1935 году, а вступил в брак пять лет спустя, в 1940 году.

4 июня 1937 года 200 партизан под командованием Ким Ир Сена пересекли японо-маньчжурскую границу и утром внезапно атаковали небольшой город Почхонбо, уничтожив местный жандармский пост и некоторые японские учреждения. Эта операция выдвинула Ким Ир Сена, так как стала первым успешным боем, проведенным партизанами непосредственно на территории Кореи, а не в корейских районах Маньчжурии.

Согласно агентурным донесениям Коминтерна, по состоянию на 1940 — 1941 годы Ким Ир Сен руководил боевыми действиями против японцев в юго-восточной Маньчжурии, занимая должность командующего 2-го направления 1-й Объединённой Народной Революционной Армии (Объединённой Северо-Восточной антияпонской армии).

Жизнь в СССР

Политика — Портал:Политика

КНДР

Эта статья — часть серии: Политическая система КНДР

Чучхе Сонгун Вечный Президент (Почётный титул без формальных полномочий): Ким Ир Сен Вечный председатель Государственного комитета обороны и Вечный Генеральный секретарь ЦК ТПК (Почётные титулы без формальных полномочий): Ким Чен Ир Председатель Государственного совета, Главнокомандующий КНА, Председатель ТПК: Ким Чен Ын Председатель Кабинета министров: Пак Пон Чжу Верховное Народное Собрание Председатель Верховного Собрания: Ким Ён Нам Политические партии Трудовая партия Кореи Социал-демократическая партия Кореи Партия молодых друзей небесного пути Выборы: 2009, 2014 Права человека Объединение Кореи Международные отношения

К концу 1940 года японцам в результате серии карательных операций удалось добиться разгрома большинства крупных партизанских отрядов Маньчжурии. В сентябре 1940 года представитель советского Дальневосточного фронта послал письма командирам антияпонских частей, пригласив на готовившееся Коминтерном совещание в Хабаровске. По воспоминаниям Ким Ир Сена, его группа перешла советско-маньчжурскую границу в ноябре. Несмотря на вооруженный инцидент (советские пограничники, не имевшие информации о корейцах, открыли по ним огонь), после нескольких дней эпидемиологического контроля партизан доставили в Посьет. Другие корейско-китайские группы эвакуировались в СССР в последующий период.

В декабре 1940 года китайские и корейские командиры партизанских отрядов Маньчжурии, а также представители Дальневосточного фронта приняли участие в созванном в Хабаровске секретном совещании, продолжавшемся вплоть до марта 1941 года. В ходе этих переговоров Ким Ир Сен впервые лично встретился со своим будущими ближайшими соратниками Ким Чхэком и Чхве Ён Гоном — корейскими командирами из северной Маньчжурии, впоследствии занимавшими ключевые военные и партийно-государственные посты в КНДР. На заключительном этапе совещание курировал новый начальник разведывательного отдела штаба Дальневосточного фронта полковник Наум Соркин, одновременно представлявший Коминтерн. Соркин и предыдущий руководитель разведотдела фигурируют в докладных записках Ким Ир Сена, подготовленных во время совещания, под общим псевдонимом «Ван Синлинь». Ким Ир Сен утверждал, что назначение Соркина отчасти стало следствием разногласий между его предшественником, требовавшим включения китайских и корейских кадров в состав РККА, и партизанами. Последние настаивали на сохранении «принципа самостоятельного характера революции в каждой стране», апеллируя в ходе конфликта к Сталину и главе Коминтерна Георгию Димитрову.

По итогам хабаровского совещания была развернута база маньчжурских партизан в СССР — Северный лагерь под Хабаровском и Южный лагерь (он же «лагерь В») в районе Уссурийска, где находились бойцы Ким Ир Сена. В этой местности он встретился с прибывшей на советскую территорию Ким Чен Сук, там же в марте 1941 года сделана первая известная общая фотография супругов.

Ким Ир Сен
Хангыль	김일성
Ханча	金日成
Маккьюн — Райшауэр	Kim Il-sŏng
Новая романизация	Gim Il-seong

В апреле 1941 года, согласно мемуарам президента КНДР и свидетельствам советских офицеров, Ким Ир Сен во главе малого отряда успешно перешёл советско-маньчжурскую границу в районе Хунчуня (на этом участке сейчас соединяются территории КНР, КНДР и России), после чего длительный период времени вел боевые операции в Маньчжурии и Корее. Корейские и китайские отряды в 1940-е годы аналогичным образом осуществляли долгосрочные рейды, базируясь на советском Дальнем Востоке.

В феврале 1941 года у Ким Ир Сена и Ким Чен Сук родился сын Ким Чен Ир, которого, по утверждению ряда авторов, в детстве называли русским именем Юрий. Данная практика являлась распространенной, в частности, сын председателя Коммунистической партии Китая Мао Цзэдуна Мао Аньин во время пребывания в СССР имел второе имя Сергей.

После консультаций с Наумом Соркиным в июле 1942 года Ким Ир Сен был зачислен в штат РККА (под именем Цзин Жи-чэн), став командиром 1-го стрелкового батальона 88-й отдельной стрелковой бригады. Данное подразделение было укомплектовано китайскими и корейскими партизанами, призванными в СССР нанайцами и советскими офицерами, будучи центром подготовки военных и политических кадров. 1-й батальон имел преимущественно корейский личный состав. Командиром бригады был назначен китаец Чжоу Баочжун — партизан из Северной Маньчжурии, хорошо знакомый с Ким Ир Сеном с 1930-х годов. Одновременно с созданием подразделения он и Ким Ир Сен встречались с командующим советскими войсками на Дальнем Востоке Иосифом Апанасенко, решив вопросы субординации и снабжения. Согласно воспоминаниям лидера КНДР, была достигнута договоренность об «Объединенных интернациональных войсках» (корейских, китайских и советских): «решено официально назвать ОИВ отдельной 88-й бригадой, а для внешних отношений назвать ОИВ 8461-й особой стрелковой бригадой […] держать в секрете и строго замаскировать само существование ОИВ и их деятельность».

В результате создания 88-й отдельной стрелковой бригады Южный лагерь под Уссурийском был ликвидирован, база Ким Ир Сена и других партизан летом 1942 года переведена в Северный лагерь. Бригада располагалась в посёлке Вятское под Хабаровском. Ким Ир Сен, Кан Гон и некоторые другие будущие руководители КНДР жили в одном военном доме-общежитии.

С 1942 года Ким Ир Сен принимал участие в ряде учений РККА на Дальнем Востоке, с 1944 года вместе с кадрами бригады постоянно практиковался в прыжках с парашютом — после начала боевых действий против Японии готовилась массовая заброска корейских и китайских партизан в тыл противника. Этому плану помешала быстрая капитуляция Японии, в результате чего авиадесант был отменен, а сама бригада вскоре расформирована.

Возвращение в Корею

• Большинство солдат и офицеров 88-й бригады должны были ехать в освобождённые города Маньчжурии и Кореи, чтобы стать там помощниками советских комендантов и обеспечить взаимодействие советских военных властей с местным населением. Самым крупным городом Кореи, занятым советскими войсками, был Пхеньян, а самым высокопоставленным из офицеров-корейцев 88-й бригады — Ким Ир Сен, так что нет ничего удивительного в том, что именно он был назначен помощником пхеньянского коменданта. Он вернулся в Корею в звании капитана РККА, награждённого Орденом Красного Знамени как «активный участник партизанского движения в Маньчжурии по борьбе с японскими оккупантами с 1931 по 1940 года». 14 октября 1945 года на пхеньянском стадионе состоялся митинг в честь Советской Армии, на нём выступил командующий 25-й армией Генерал-полковник Чистяков, который представил собравшимся Ким Ир Сена как «национального героя» и «знаменитого партизанского вождя». После этого Ким Ир Сен произнёс речь в честь Красной Армии. Так началось его восхождение к вершинам власти.
• В декабре 1946 года Ким Ир Сен был назначен председателем Северокорейского оргбюро Компартии Кореи, а в феврале возглавил Временный народный комитет Северной Кореи. В 1948 году он стал премьер-министром КНДР. До вывода войск СССР в декабре 1948 года определяющее влияние на жизнь страны оказывали советские военные власти, в дальнейшем серьёзную роль играл советский посол.
• Как и большинство высших руководителей КНДР Ким Ир Сен поселился вместе с женой и детьми в центре Пхеньяна, в одном из особняков, которые раньше принадлежали японским офицерам и чиновникам. Его жизнь в этом особняке была омрачена двумя трагедиями — летом 1947 года утонул второй сын Ким Ир Сена Шура, спустя два года, в сентябре 1949 года его жена Ким Чен Сук умерла во время родов. Он на всю жизнь сохранил тёплое отношение к своей жене. Новой женой Ким Ир Сена стала Ким Сон Э, которая в то время работала секретаршей в одной из правительственных канцелярий.

Правление

По решению Потсдамской конференции Корея оказалась разделена по 38-й параллели на советскую и американскую зоны оккупации. Послевоенное будущее Кореи рассматривалось в декабре 1945 года на конференции СМИД в Москве.

В Южной Корее к власти пришёл Ли Сын Ман. И Пхеньян, и Сеул выдвигали претензии на то, что именно их режим является единственно законной властью на полуострове. Дело шло к войне. Окончательное решение начать войну было принято, по-видимому, в марте 1950 года во время визита Ким Ир Сена в Москву и его бесед со Сталиным. Этому визиту предшествовали долгие обсуждения как в Москве, так и в Пхеньяне. Ким Ир Сен принял активное участие в подготовке войны с Югом, которая началась внезапным ударом северокорейских войск утром 25 июня 1950 года, с первых дней войны он занял пост Верховного Главнокомандующего. Война шла с переменным успехом и позиции, которые занимали войска противостоящих сторон к 1951 году, оказались почти такими же, как те, с которых они начинали войну.

Первые годы после подписания перемирия ознаменовались серьёзными успехами северокорейской экономики, которая, при поддержке СССР и Китая не только быстро ликвидировала ущерб, нанесённый войной, но и стала быстро продвигаться вперёд. В то же время Северная Корея экономически зависела как от СССР, так и от Китая, поэтому с началом советско-китайского конфликта перед Ким Ир Сеном встала сложная задача. С одной стороны, он должен был, лавируя между Москвой и Пекином, создать возможность для проведения независимого политического курса, а с другой — сделать это так, чтобы ни СССР, ни Китай не прекратили помощь КНДР. На первых порах он склонялся к союзу с Китаем — этому способствовали культурная близость этих стран, связи китайских революционеров с корейскими в прошлом, а также недовольство Ким Ир Сена критикой Сталина, развернувшейся в СССР. Но ориентация на Китай вызвала осложнения — Советский Союз резко сократил помощь. Кроме того, начавшаяся в Китае «культурная революция» также заставила северокорейское руководство дистанцироваться от КНР, с середины 1960-х годов руководство КНДР стало проводить политику последовательного нейтралитета в советско-китайском конфликте. Порою эта линия вызывала острое недовольство и в Китае, и в СССР, но Ким Ир Сену удавалось вести дело так, что это недовольство ни разу не приводило к прекращению помощи. С конца 1950-х годов все руководящие посты оказались в руках соратников Ким Ир Сена по партизанской борьбе. На рубеже 1950-х — 1960-х годов в КНДР происходит утверждение идей чучхе. В промышленности утверждается тзанская система, полностью отрицающая любые формы хозрасчёта и материальной заинтересованности. Экономика военизируется, центральное планирование становится всепроникающим. Целые отрасли реорганизуются по военному образцу. Корейская народная армия становится одной из самых больших по численности в мире (около 1 миллиона человек). Приусадебные участки и рыночная торговля объявляются буржуазно-феодальным пережитком и ликвидируются. Система, установленная в КНДР после того, как Ким Ир Сен получил полноту власти, оказалась гораздо менее эффективной, чем старая, действовавшая с конца 1940-х годов. С 1970-х годов экономика Северной Кореи оказывается в состоянии стагнации, жизненный уровень населения начинает быстро снижаться. В этих условиях стабильность общества обеспечивается жёстким контролем над населением в сочетании с идеологической обработкой.

В начале 1960-х годов, через полтора десятилетия после смерти Ким Чен Сук, Ким Ир Сен снова вступил в брак. Его женой стала Ким Сон Э, по слухам, в прошлом она была секретаршей начальника личной охраны Ким Ир Сена. Её влияние на политическую жизнь было минимальным.

В 1972 году был упразднён пост Председателя Кабинета министров КНДР, и Ким Ир Сен был избран на учреждённый для него пост Президента КНДР. 8 июля 1994 года Ким Ир Сен умер в Пхеньяне от сердечного приступа. После его смерти и последовавшим за ней трёхлетним трауром власть перешла к его сыну — Ким Чен Иру.

5 сентября 1998 года Верховное народное собрание КНДР утвердило поправки в Конституцию, упразднив пост Президента КНДР (который был вакантен с момента смерти Ким Ир Сена) и провозгласив его «Вечным Президентом КНДР» (почётный титул без формальных полномочий).

Культ личности

Упрочение режима единоличной власти Ким Ир Сен сопровождал интенсивной кампанией самовосхваления. С 1960-х годов его культ личности приобрёл невиданные формы, с особой силой его восхваление началось после 1972 года, когда он отметил шестидесятилетний юбилей. У Ким Ир Сена было множество пышных титулов — Великий Вождь, Солнце Нации, Железный Всепобеждающий Полководец, Маршал Могучей Республики, Залог Освобождения Человечества и т. д. Все корейцы, достигшие совершеннолетия, были обязаны носить значки с его портретом. Его портреты помещались во всех жилых и служебных помещениях, в вагонах метро и поездов. На склонах корейских гор высекались многометровыми буквами здравицы в честь вождя. По всей стране ставились памятники только Ким Ир Сену и его родным, в день рождения вождя каждый кореец считал своим долгом возложить цветы к подножию одного из этих памятников. Изучение биографии Ким Ир Сена начиналось в детском саду, продолжалось в школах и вузах, его труды заучивались корейцами наизусть на специальных собраниях. Дети в детских садах хором благодарили вождя за своё счастливое детство. Все места, где побывал Ким Ир Сен, отмечены специальными мемориальными досками, объявлены национальной реликвией и тщательно оберегаются. Имя Ким Ир Сена упоминалось почти в любой северокорейской песне, а герои фильмов совершали невероятные подвиги, вдохновляемые своей любовью к нему. Пхеньянские обществоведы разработали специальную дисциплину «изучение революционных вождей» (кор. 혁명적 수령관), которая изучает особую роль вождя во всемирно-историческом процессе.

По образу жизни Ким Ир Сен существенно отличался от большинства диктаторов «второго мира». Хотя у него и был дворец на окраине столицы и множество резиденций по всей стране, он часто был в разъездах. Роскошный поезд Вождя (самолётов он не любил и предпочитал железную дорогу даже при поездках за границу) появлялся то там, то здесь, Ким Ир Сен приезжал на предприятия, в деревни, посещал учреждения и школы. Примерно с начала 1970-х годов у Ким Ир Сена возникла идея сделать наследником своего сына Ким Чен Ира, учредив в КНДР нечто вроде монархии. С этого времени начинается стремительное продвижение Ким Чен Ира по карьерной лестнице. Слабые протесты против этого, раздававшиеся в середине 1970-х годов среди высших чиновников, окончились исчезновением недовольных. В 1980 году на VI съезде Трудовой партии Кореи Ким Чен Ир был провозглашён наследником своего отца. Пропаганда начала восхвалять его сверхчеловеческую мудрость с такой силой, с какой раньше она воспевала только деяния Ким Ир Сена. После смерти Ким Ир Сена в КНДР сохранился культ его личности, дополненный культом личности его сына и преемника.

В день рождения Ким Ир Сена в КНДР празднуют День Солнца.

Захоронение

Тело покойного вождя в нетленном виде покоится в мемориальном комплексе «Кымсусан» — мавзолее, который в 1995 году был оборудован в бывшей пхеньянской президентской резиденции Ким Ир Сена. Он лежит в стеклянном саркофаге в одном из залов, доступ к которому открыт для тысяч паломников и иностранных гостей. Посетители молча кланяются телу вождя, небольшими группами обходя саркофаг с четырёх сторон. Во дворце Кымсусан хранятся некоторые вещи Ким Ир Сена, включая автомобиль и даже его личный бронированный железнодорожный вагон.

Военная карьера

Капитан РККА	Маршал КНДР	Генералиссимус
1940-е годы	7 февраля 1953 года	14 апреля 1992 года

Награды и звания

• Герой КНДР (трижды)
• Герой труда КНДР — 1953
• Орден «За вклад в Победу» — 2006 (посмертно)
• Орден Красного Знамени (КНДР)
• Орден Золотой звезды (КНДР)
• Орден Государственного флага I степени (1953, КНДР)
• Орден «Свободы и независимости» I степени (1952, КНДР)
• Орден Карла Маркса
• Орден Ленина (14.04.1972)
• Орден «Победа социализма»
• Орден Клемента Готвальда (29.1.1987)
• Почетный доктор Университета Куайд-и-Азам в Пакистане

Память

В честь Ким Ир Сена назван футбольный стадион в Пхеньяне, главный северокорейский Университет имени Ким Ир Сена, площадь в центре Пхеньяна, множество улиц и других объектов в других городах Северной Кореи. По случаю семидесятилетия Ким Ир Сена в Пхеньяне установлена Триумфальная арка. Высшая государственная награда КНДР — Орден Ким Ир Сена.

Ежегодно в Северной Корее проходит фестиваль «Апрельская весна», приуроченный ко «Дню Солнца» — дню рождения Ким Ир Сена.

Сочинения Ким Ир Сена

• Ким Ир Сен. Сочинения : в 46 т. — Пхеньян : Издательство литературы на иностранных языках, 1980—2007.</span>
• Ким Ир Сен. В водовороте века : мемуары : в 8 т. — Пхеньян : Издательство литературы на иностранных языках, 1993—1998.</span>
• Ким Ир Сен. О Чучхе в нашей революции : в 3 т. — Пхеньян : Издательство литературы на иностранных языках, 1980—1982.</span>

См. также

• Чучхе
• Список глав Правительств КНДР

Литература о Ким Ир Сене

• Краткая история революционной деятельности товарища Ким Ир Сена. — Пхеньян: Изд. лит. на ин. яз., 1969. — 304 с.
• Ланьков, А. Н. КНДР вчера и сегодня. Неформальная история Северной Кореи / А. Н. Ланьков. — М. : Восток-Запад, 2005. — 448 с. — ISBN 5-478-00060-4.
• Шатаев, А. В. И. В. Сталин, СССР и КНР в судьбах КНДР. — Горно-Алтайск, 2013. — 146 с.
• Балканский, А. Ким Ир Сен / Андрей Балканский ; вступ. ст. Э. В. Лимонов. — М. : Молодая гвардия, 2011. — 272 с. — (Жизнь замечательных людей : Серия биографий ; вып. 1343). — ISBN 978-5-235-03348-1.
• Товарищ Ким Ир Сен — гениальный мыслитель и теоретик. — Пхеньян : Изд. лит. на ин. яз., 1975.
• [www.sovsekretno.ru/articles/id/2889 Сделан в СССР (История Великого Кормчего)] // «Совершенно секретно», No.9/268, Анатолий ЖУРИН, 1 Сентября 2011
• Грибачёв Н. М.. Ким Ир Сен (поэма, 1950).
• Bradley Martin, Under The Loving Care Of The Fatherly Leader: North Korea And The Kim Dynasty, St. Martins (October, 2004), hardcover, 868 pages, ISBN 0-312-32221-6

Ссылки

• [archive.travel.ru/north_korea/3430.html Ким Ир Сен: Попытка биографического очерка]

Отрывок, характеризующий Ким Ир Сен

Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.