Кингсли, Чарльз
| Чарльз Кингсли | |
| Charles Kingsley | |
 Чарльз Кингсли | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Язык произведений: | |
Чарльз Кингсли (Чарльз Кингслей англ. Charles Kingsley; День рождения: 12 июня 1819 года, Девон, Великобритания. Год смерти: 1875, место смерти: Девон, Великобритания) — английский писатель и проповедник. Один из основоположников христианского социализма.
Содержание
Биография
Родился в деревне Холн в Девоншире, где его отец был викарием. В 1836 отец получил приход в Челси, и семья переехала в Лондон, где Кингсли поступил в Кингс-колледж. В 1838 зачислен в Кембридж.
Окончив университет, в феврале 1842 принял духовный сан и получил место приходского священника в деревне Эверсли в Гемпшире, где и прожил почти всю жизнь, изредка только совершая поездки в Лондон и на континент.
Противник школы Ньюмена, в которой он видел только проповедь нездорового аскетизма и клерикального догматизма, Кингсли зачитывался Карлейлем и усердно изучал «Kingdom of Christ» Мориса (англ. Frederick Denison Maurice), проповедовавшего не возврат к первобытной церкви, а веру в непосредственное и непрерывное откровение божественного начала в человеческой жизни. Работая над улучшением нравов в своем запущенном приходе, Кингсли обратился за советами к Морису и вскоре примкнул к начатому по его инициативе движению, развитию которого содействовал статьями в газетах «Politics for the people» («Политика для народа», выходила в мае-июле 1848, Кингсли был одним из редакторов) и «Christian Socialist» (выходила в 1850—1851), под псевдонимом Parson Lot (Пастор Лот). В декабре 1849 вместе с Морисом и Томасом Хьюзом объявил себя «христианским социалистом» (новый для той поры термин). В январе 1850 вошёл в Совет покровителей Общества содействия рабочим ассоциациям. В том же духе христианского социализма произнесена была Кингсли наделавшая шуму проповедь: «The Message of the Church to the Laboring Man»; из-за неё Кингсли чуть было не был лишен права проповеди, а с другой стороны, приобрёл большую популярность среди рабочих.
После 1852 отошёл от политики. В 1860 по приглашению принца-консорта Альберта Саксен-Кобург-Готского стал его духовником, а после его смерти в 1861 духовником королевы Виктории. С 1860 по 1869 г. он был профессором новой истории Кембриджского университета. В 1871 г. совершил путешествие в Вест-Индию и по возвращении описал свои впечатления в книге «At Last». В 1870—1873 каноник Честерского собора. С 1873 каноник Вестминстерского аббатства.
Творчество
В драматической поэме «The Saint’s Tragedy» (1848) Кингсли рисует поэтическую картину средневекового пиетизма и задевает вместе с тем религиозные вопросы дня. Романы его «Alton Locke» («Элтон Локк», 1850) и «Yeast» (1849) полны глубокой симпатии к страданиям рабочего и сельского населения; они беспощадно обличают несправедливость землевладельческих законов, возмутительность постановки вопроса о браконьерстве и т. п. Вполне, однако, Кингсли к радикалам не примыкает; он защищает палату лордов, права и привилегии сельских священников и т. п., стремясь не к перемене существующего строя, а к лечению слишком наболевших ран. В 1853 г. появился один из самых знаменитых романов Кингсли: «Ипатия», воспроизводящий, с глубоким пониманием отживших цивилизаций, картину нарождающегося христианства в борьбе с греческой философией в Александрии V в.
В 1855 году издан был исторический роман Кингсли «Вперёд, на Запад!», с большим талантом и яркостью красок описывающий Англию времен Елизаветы. «Два года назад», со своими поэтическими описаниями Девоншира, и исторический роман «Hereward the Wake» (1866) о национальном англосаксонском герое Хереварде заключают собой серию романов Кингсли. Отличительные черты Кингсли, как романиста, — живой юмор, тонкая наблюдательность, гуманное отношение к страждущим и пылкий энтузиазм, рядом с которым постоянно чувствуется горячность полемиста. Он любил сам говорить про свою «мускулистую христианскую веру».
Произведения Кингсли для детей, в частности, сказку Дети воды (1863) некоторые литературоведы относят к первым произведениям жанра детского фэнтези.
Собрание сочинений Кингсли, в состав которого вошли его романы, критические этюды и проповеди, заняло 28 томов (1879-81).
На стихи Кингсли написана кантата Элис Смит «Ода северо-западному ветру».
Издания сочинений
- Kingsley C. The Works of C. Kingsley. L., 1880—1885. 28 vols
- Кингсли Чарльз, «Храбрый искатель приключений Эмиас Лэй из Бэруффа, его друзья и их приключения в Старом и Новом свете», М., Молодая Гвардия. 1931
- Кингсли Чарльз, [lib.aldebaran.ru/author/kingsli_charlz/kingsli_charlz_ipatiya/ «Ипатия»], М. Журнально-газетное объединение, 1936
- Кингсли Чарльз, «Дети воды» // «Как дочка короля плакала по Луне. Сказки английских писателей», Новосибирское книжное изд-во. 1992
- Кингсли Чарльз, «Дети вод», Киев. ПТОО А. С. К., 1993
- Кингсли Чарльз, «Вперед, на Запад!», М., Вече, 2008 (под этим названием издан роман «Искатель приключений Эмиас Лэй»)
Напишите отзыв о статье "Кингсли, Чарльз"
Литература
- «Charles Kingsley, his Letters a. Memories of his Life, by his wife» (1877);
- T. Hughes, «Memoir prefixed to Alton Locke» (1881); «Life of D. Maurice, by his son».
- Венгерова З. А. Кингслей, Чарльз // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- М. М. Шенман, «Христианский социализм» (глава III), М., Наука, 1969
- А. Л. Мортон, «От Мэлори до Элиота» (глава «Пастор Лот»), М., Прогресс, 1970
- М. В. Урнов, «На рубеже веков. Очерки истории английской литературы конца XIX — начала XX в.», М., 1970
- М. Я. Домнич, «Очерки истории христианского синдикализма», М., 1976
- И. Ю. Новиченко, «Чарльз Кингсли и английский христианский социализм середины XIX века», М., РОССПЭН, 2001
Отрывок, характеризующий Кингсли, Чарльз
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
