Киндяков, Сергей Васильевич

Сергей Васильевич Киндяков
Род деятельности:	русский общественный деятель и политик, член III Государственной думы от Саратовской губернии.

Серге́й Васи́льевич Киндя́ков (5 июня 1855 — после 1917) — русский общественный деятель и политик, член III Государственной думы от Саратовской губернии.

Биография

Православный. Из потомственных дворян Саратовской губернии. Землевладелец Петровского уезда (1800 десятин).

Окончил Лицей в память цесаревича Николая (1874) и физико-математический факультет Московского университета со степенью кандидата математических наук.

По окончании университета поселился в родовом имении и посвятил себя общественной деятельности. Избирался гласным Петровского уездного и Саратовского губернского земских собраний, председателем уездной земской управы (1905—1906) и членом губернской земской управы, а также почётным мировым судьей по Петровскому уезду. Кроме того, состоял непременным членом саратовского отделения Крестьянского поземельного банка. Был членом «Союза русского народа» и «Русского собрания» (до 1912). Участвовал в съездах Объединенного дворянства.

2 сентября 1910 года был избран членом Государственной думы от Саратовской губернии на место сложившего полномочия К. Н. Гримма. Входил во фракцию правых. Состоял секретарем редакционной комиссии, а также членом финансовой и сельскохозяйственной комиссий. Публиковался в близкой к фракции правых газете «Земщина».

Судьба после 1917 года неизвестна.

Источники

• Адрес-календари и памятные книжки Саратовской губернии на 1900—1916 годы. — Саратов, 1900—1916.
• [www.tez-rus.net/ViewGood30724.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Москва: РОССПЭН, 2008.]

Отрывок, характеризующий Киндяков, Сергей Васильевич

Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.