Кинематограф Венгрии

Венгрия оказала заметное влияние на киноиндустрию в начале ХХ века. Среди известных венгерских деятелей кино можно назвать Иштвана Сабо, Бела Тарра, Золтана Фабри и Миклоша Янчо. Множество выходцев из Венгрии попали в число известных иностранных режиссёров и продюсеров: основатель «Fox studios» Уильям Фокс; основатель «Paramount Pictures» Адольф Цукор и Александр Корда, оказавший огромное влияние на кино Великобритании.

История

История венгерского кино начинается в 1896 году, когда состоялся первый показ фильмов братьев Люмьер в кафе отеля «Royal» в Будапеште. В июне того же года, Арнольд и Жигмонд Сиглаи открыли первый венгерский кинотеатр. Жители элитных районов Будапешта невзлюбили новый вид развлечений и кинотеатр вскоре закрыли. Однако кино становится всё более и более распространённым. К 1911 году в столице работает уже более 100 кинотеатров.

В 1908 году актёром Иозефом Нейманном и коммерсантом Мором Унгерлиндером была основана первая венгерская кинокомпания «Projectograph». Компания создавала не только художественные фильмы, но и документальные и «уличную» кинохронику: «Жизнь бродячих цыган», «Пьяный велосипедист», «Происшествие в Будапеште».. Основу игрового кино заложила фирма «Гунния», которая подражала «Pathe» и «Gaumont». Характерным стилем раннего венгерского кино было совместное исполнение театральных постановок и показ фильмов. После каждой короткой плёнки следовала сценка с живыми актерами, часто изображавшими тех же экранных персонажей. Этот жанр вдохновил выдающихся писателей того времени, таких как Ференц Мольнар и Фридеш Каринти.

С 1912 по 1918 год в Будапеште появилось несколько новых кинофирм, в их числе: «Уран», «Люкс», «Стар», «Проя», «Педагогика». Во время Первой мировой войны поступление французских фильмов прекратилось, а Германия наращивала производство. Благодаря прибывшим из Германии и Австрии режиссёрам Мартину Гарашу, Корнелиусу Хинтеру, Эмилю Юстицу, Иосифу Штейну, а также Эдену Ухеру производство фильмов в Венгрии увеличивалось с каждым годом: в первый год войны было выпущено 18, в 1916 году — 47, а в 1917 — 75 фильмов.

С марта по август 1919 года, в период недолгого существования Венгерской Советской Республики, кино индустрия Венгрии оказалась первой в мире полностью национализированной. Ряд кинематографистов приветствовали изменения, правительство обеспечило защиту венгерским фильмам от иностранной конкуренции.

За 4 месяца был снят 31 фильм, не считая научно-популярных и документальных фильмов.

Последствия Первой мировой войны оставили венгерскую кинопромышленность в руинах. Многие известные венгерские режиссёры, в их числе Майкл Кёртис и Александр Корда, покинули страну.

В двадцатые годы зарубежные (в основном американские) кинокомпании, из-за кризиса в Венгрии, стали преобладать почти во всех кинотеатрах страны. Кроме них французские и итальянские фильмы (находившиеся во время войны под запретом) упрочили отставание венгерского кино. Падения национального производства удалось избежать в значительной степени благодаря государственной поддержке.

С приходом к власти диктатора Хорти начался закат кино. Резко упало производство фильмов. В 1922 г. было сделано всего 4 фильма, а в дальнейшем, с 1925 по 1929 гг., на экраны выпускалось в среднем по 3 фильма в год. В кино вводилась тотальная цензура.

В 1925 году был создан Венгерский фонд кино индустрии, был принят закон, заставляющий дистрибьюторов финансировать венгерское кино. Кинотеатры были обязаны проводить показ кинохроник, снятых «Управлением венгерского кино». В 1929 году правительство Иштвана Бетлена ввело налог на импортные фильмы, в то же время была значительно снижена плата для венгерских кинокомпаний. В ответ на квоты, американские кинокомпании перестали продавать фильмы в Венгрию, и через полгода они были отменены.

Постепенно стали появляться новые производители фильмов. Первый венгерский полнометражный звуковой фильм был снят в 1931 году и назывался «Синий идол» (венг. Kék Bálvány). Спустя два месяца после первого показа «Идола», состоялась премьера фильма «Ипполит, лакей», ставшего одним из самых успешных фильмов Венгрии.

С 1935 года в Венгрии появляются ультраправые группы, критикующие «зараженный еврейством» кинематограф, обвиняя его в непристойности и безнравственности. Многие протесты привели к срыву кинопремьер некоторых картин. Правительство Венгрии, имевшее тесные связи с нацистской Германией, начинает оказывать давление на еврейских актёров. Вводятся антисемитские законы, положившие начало массовым увольнениям режиссёров, актёров, операторов еврейской национальности.

После войны в 1948 году кинопроизводство Венгрии национализируется. Основана «Школа Театра и Кино», открывшая миру множество имён в шестидесятых. В 50-х, во время относительной свободы появляются новые значимые режиссёры: Золтан Фабри («Господин учитель Ганнибал», «Карусель»), Кароли Макк («Лилиомфи»), Феликс Мариасси («Весна в Будапеште»).

Венгерское киночудо

В 60-х годах появилась целая плеяда кинематографистов, которых интересовала как история страны, так и её влияние на современность. Создатели «венгерского чуда» получили множество наград на фестивалях. Главными из них считаются новаторы киноязыка Миклош Янчо, Иштван Сабо и мастер публицистичного стиля Андраш Ковач.

Во многом политика реформ Яноша Кадара послужила реорганизации венгерской кинематографии. На центральной киностудии «Мафильм» возникают независимые творческие объединения, позже получившие названия «Будапешт», «Гунния», «Диалог» и «Объектив». Молодое поколение создаёт знаменитую экспериментальную студию «Бела Балаж». Тонким реализмом выделяются работы Золтана Фабри и Кароя Макка, новизной — Иштвана Гааля. Однако на фоне мирового киноискусства их фильмы не особенно заметны. Шедевр «новой волны» — «Без надежды» (1965) Миклоша Янчо набирает в стране около миллиона зрителей. Своего пика авторское кино достигает к 1968 году, когда количественно превосходит развлекательную продукцию. Дебютируют молодые режиссёры Марта Месарош, Ференц Коша, Шандор Шара.

Иштван Сабо завоёвывает известность картинами: «Пора мечтаний» (1965), «Отец» (1966) и «Любовный фильм» (1970), где рассказывает о своём ровеснике — шестидесятнике Янчи Олахе, которого во всех фильмах сыграл Андраш Балинт.

В 70-е публика постепенно утрачивает интерес к венгерским авторским фильмам, которые хотя и не теряют первоначального документализма и способности к социальной критике, но в течение последующих 20 лет становятся в своей массе более туманными и претенциозными.

Постсоциалистическое кино

C конца 80-х годов государственные кинопредприятия, в том числе киностудии стали переходить в частные руки. Художники хотели отмены цензуры, но при этом сохранения прежней финансовой опеки государства. Политика приватизации привела к значительному роспуску творческих коллективов и закрытию кинофабрик. Появился демократичный «Совет Венгерского национального кинофонда». Из-за дробления финансов стали выходить малобюджетные картины, количество фильмов возросло (свыше 30 в год) и последние двадцать лет венгерской кинематографии отличаются множеством дебютов.

Помимо государственного выросло коммерческое кино. Одним из ярких режиссёров «рыночного» кино стал Тамаш Шаш, который обратился к жанровому кино («Прессо», Presszо 1998). Большой успех одержала комедия Габора Херенди «Что-то вроде Америки» (Valami Amerika, 2002). Третьим серьёзным открытием стала Кристина Года с фильмами «Ничего, кроме секса» (Csak szex еs mas semmi, 2005), «Свобода, любовь» (Szabadsag, szerelem, 2006) и «Хамелеон» (Kameleon, 2008). Международного уровня достиг фильм «Контроль» Нимрода Антала (Kontroll, 2003). После прихода к власти националистического правительства в 2012 году Совет кинофонда закрыт, на его месте основан государственный «Национальный кинофонд».

Ссылки

• [istoriya-kino.ru/kinematograf/item/f00/s00/e0000496/index.shtml Венгерская кинематография. Кино: Энциклопедический словарь/Гл. ред. С. И. Юткевич; Редкол.: Ю. С. Афанасьев, В. Е. Баскаков, И. В. Вайсфельд и др.- М.: Сов. энциклопедия, 1987. — 640 с., 96 л. ил]
• [mmka.hu Общественный фонд кино]  (венг.)
• [filmintezet.hu Киноархив Венгрии]  (венг.)
• [filmtortenet.hu История кино]  (венг.)
• [www.imdb.com/Sections/Countries/Hungary Венгерские фильмы] в Internet Movie Database
• [www.bonjourtristesse.net/2011/07/spotlight-on-hungarian-cinema.html Spotlight on Hungarian cinema]

Литература

• Cunningham, John. Hungarian Cinema: From Coffee House to Multiplex. Wallflower Press, 2004.
• Gábor Szilágyi. Életjel: a magyar filmművészet megszületése 1954-1956. Budapest: Magyar Filmintézet, 1994. ISBN 978-9-6371-4718-0
• István Zsugán. Szubjektív magyar filmtörténet: 1964-1994. Budapest: Osiris-Századvég, 1994. ISBN 978-9-6383-8495-9
• Gábor Szilágyi. Tűzkeresztség: a magyar játékfilm története, 1945-1953. Budapest: Magyar filmintézet, 1992. OCLC 28409300
• József Veress. A Magyar film története. Budapest: Anno Kiadó, 2006. ISBN 978-9-6337-5454-2
• Иштван Немешкюрти. История венгерского кино (1896 - 1966). М.- Искусство. 1969.

Отрывок, характеризующий Кинематограф Венгрии

– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.