Кинематограф Туркмении

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Кинематограф Туркмении — киноискусство и киноиндустрия Туркмении.





Зарождение кинематографа

Туркменская кинематография, как и всё советское кино, начиналась с кинохроники. Первый хроникальный фильм — «Провозглашение Туркменской ССР» (Сергей Лебедев и Борис Баш, 1925) был создан операторами «Севзапкино»[1]. В 1926 по решению СНК Туркменской ССР в Полторацке (ныне Ашхабад) организована кинофабрика. Первоначально на ней создавались документальные картины: «К перевыборам Советов», «Празднование 10-й годовщины Октябрьской революции в Ашхабаде», о посевной страде, о занятиях в школе ликбеза, о закладка памятника В. И. Ленину в Ашхабаде. В последующие годы появились документальные фильмы-обзоры: «По Туркмении и Бухаре с киноаппаратом» (И. Н. Лозиев, 1929) «Туркмения» (А. Владычук, 1929). Производились «инструктивные фильмы»: «Шёлк», «Хлопок», «Каракуль», «Салорская роза» и др.[2][3]

В 1929 году Владычук снимает первую документально-художественную ленту — «Белое золото», о борьбе за хлопок в годы коллективизации. Специальная агитгруппа демонстрировала его в аулах, сопровождая лекциями. Первые художественные ленты рассказывали о жизни республики, о создании колхозов, о борьбе с засухой и саранчой, о поисках нефти, о строительстве серного завода в Каракумах: «Забыть нельзя» (Дмитрий Познанский, 1931), «Первый в пустыне» (Михаил Быстрицкий, 1932), «Семь сердец» (Николай Тихонов, 1935). Важной вехой в туркменской кинематографии стал фильм «Я вернусь» (Александр Ледащев, 1935). Фильм создан по мотивам поэмы туркменского поэта Ораза Ташназарова «Батрак». Появились первые национальные актёры кино — Кулькиши Кульмурадов, С. Мурад, Ашир Миляев и др. Во второй половине 30-х годов снимались фильмы на военно-патриотическую тему: «Умбар» (Александр Маковский, 1937), «Советские патриоты» (Григорий Ломидзе, 1939) и др. Николай Тихонов в это время ставит фильмы: «Люди долины Сумбар» (1938), «Цена жизни» (1940). Заметным явлением становится фильм «Дурсун» (Евгений Иванов-Барков, 1940). Это фильм о духовном раскрепощении женщины-туркменки. Евгений Иванов-Барков собирает вокруг себя людей увлечённых кинематографом: первые национальные кадры актёров, режиссёров, художников и операторов учились на съёмочной площадке его картин. Вообще у истоков туркменского кино стояли режиссёры, операторы и актёры представители многих национальностей. В 1938 году «Ашхабадская кинофабрика» была переименована в «Ашхабадскую киностудию»[2][3].

Военное и послевоенное время

В начале Великой Отечественной войны в Ашхабад была эвакуирована «Киевская киностудия». В павильонах «Ашхабадской киностудии» одновременно работали кинематографисты Украины и Туркмении. Были сняты такие ленты как «Как закалялась сталь» (Марк Донской, 1942), «Партизаны в степях Украины» (Игорь Савченко, 1943), «Радуга» (Марк Донской, 1944), «Волшебный кристалл» (Меред Атаханов и Абрам Народицкий, 1945). Совместные фильмы стали школой практического опыта для участвовавших в съёмках туркменских кинематографистов. Кинематографисты обоих студий также вместе выпускали «Боевые киносборники»[2][3].

Послевоенные годы были трудными для туркменской кинематографии. Война прервала приток молодых сил, многие из тех, кто начинал работать на студии, не вернулись с фронта. Землетрясение 1948 года разрушило киностудию. Продолжали выпускаться только киножурналы и документальные фильмы, они обрабатывались на других киностудиях. После фильма «Далекая невеста» (Евгений Иванов-Барков, 1948), где в форме музыкальной комедии рассказывалось о возвращении солдат к мирному труду, следующий художественный фильм вышел только в 1955 году. Это лента Рафаила Перельштейна «Сын пастуха». Этот и ряд последующих фильмов 50-х годов были низкого качества: «Хитрость старого Ашира» (Рафаил Перельштейн, 1956), «Честь семьи» (Иван Мутанов, 1957), «Особое поручение» (Евгений Иванов-Барков и Алты Карлиев, 1958), «Первый экзамен» (Хангельды Агаханов и П. Сыров, 1959), «Айна» (Алты Карлиев и В. Иванов, 1959). Эти тенденции получили критическую оценку в постановлении ЦК КП Туркмении «О крупных недостатках в деятельности „Туркменфильма“» (1961). В 1958 году «Ашхабадская киностудия» была переименована в «Туркменфильм»[2][3].

Расцвет

В начале 1960-х годов в республику возвращаются первые выпускники ВГИКа, это Булат Мансуров, Ходжакули Нарлиев, который сначала пришёл в кино как оператор, Мухамед Союнханов, Каков Оразсахатов, Язгельды Сейидов, Курбан Ясханов. С приходом этих талантливых людей начался новый этап туркменского кинематографа. Именно 1960-е годы многие эксперты и критики называют расцветом национального туркменского кинематографа[1]. В 1963 году основан Союз кинематографистов Туркменской ССР. Проводятся фестивали и недели фильмов других стран и союзных республик[3].

Булат Мансуров и оператор Ходжакули Нарлиев выпускают знаковые для туркменского и советского кино фильмы: «Состязание» (1963), «Утоление жажды» (1966) и «Рабыня» (1968). Другие заметные картины этих лет: «Петух» (Хангельды Агаханов и Г. Зелеранский, 1965), «Решающий шаг» (Алты Карлиев, 1965), «Пустыня» (Эдуард Хачатуров, 1966), «Дорога горящего фургона» (Меред Атаханов, 1967), «Махтумкули» (Алты Карлиев, 1968)[2][3].

Ходжакули Нарлиев в начале 1970-х годов уже как режиссёр создал знаменитую картину «Невестка» (1971). Другие заметные картины этого десятилетия: «Озорные братья» (Каков Оразсахатов и Хайыт Якубов, 1972), «Мальчик с осликом» (Халмамед Какабаев, 1973), «Тайны мукама» (Алты Карлиев, 1973), «Когда женщина оседлает коня» (Ходжакули Нарлиев, 1974), «Цвет золота» (Халмамед Какабаев, 1974), «Чёрный караван» (Юрий Борецкий, 1975), «Наследник» (Каков Оразсахатов, 1975), «Умей сказать «нет»!» (Ходжакули Нарлиев, 1976), «Белая мгла» (Ходжадурды Нарлиев, 1977), «Похищение скакуна» (Халмамед Какабаев, 1978)[2][3].

В 1975 году создан первый туркменский мультипликационный фильм «Бевенджик», затем появились «Бедняк и жадный бай», «Ковёр-самолёт», автор Меджек Чарыев[3].

Начало следующего десятилетия было ознаменовано такими фильмами как «Дерево Джамал» (Ходжакули Нарлиев, 1980), «Вот вернётся папа» (Халмамед Какабаев, 1981), «Утренние всадники» (Меред Атаханов и Ходжадурды Нарлиев, 1981), «Старик и девочка» (Ходжадурды Нарлиев, 1981), «Кара-Кумы, 45° в тени» (Ходжакули Нарлиев 1982)[2][3].

Вообще за период с 1929 по 1963 годы в республике снято 24 художественные картины, а за следующие 20 лет на начало 1980-х годов уже 50[2].

В 1988 году в Турции, а в 1990 году и в СССР вышел совместный советско-турецко-ливийский фильм «Манкурт» (Ходжадурды Нарлиев). Так же в 1990 году на экраны вышел фильм в жанре фэнтези с восточным колоритом «Принц-привидение» (Сапармухаммед Джаллыев) по мотивам новелл американского писателя Вашингтона Ирвинга.

После 1991 года

После распада СССР кинематограф Туркмении переживал трудные времена, как и в других республиках.

В 1993 году Эдуард Реджепов выпустил фильм «Охламон».

В конце 1990-х годов президент Сапармурат Ниязов неожиданно начал закрывать музыкальные школы, библиотеки и театры. Госкино было ликвидировано, «Туркменфильм» был взят под жёсткий контроль. Главной задачей всех художников стала экранизация его книги «Рухнама»: «Священная Рухнама», «Сказка о счастье», «Познавать мир», «Песня белого ягнёнка»[1].

В 2007 году указом следующего президента Гурбангулы Бердымухамедова было образовано творческое объединение «Туркменфильм». Студия была отделена от телевидения. Возрождённая киностудия получила имя легендарного прародителя туркмен хана Огуза и подчинена Министерству культуры[4].

Напишите отзыв о статье "Кинематограф Туркмении"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 [www.svoboda.org/content/article/367837.html История «Туркменфильма» и современный туркменский кинематограф]
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [istoriya-kino.ru/kinematograf/item/f00/s02/e0002986/index.shtml Туркменской Сср Кинематография]
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [enc-dic.com/enc_sovet/Turkmenskaja-sovetskaja-socialisticheskaja-respublika-90949.html Туркменская Советская Социалистическая республика — Большая Советская энциклопедия — Энциклопедии & Словари]
  4. ↑ [www.easttime.ru/analitic/1/2/390.html Для президента Бердымухамедова туркменское кино больше чем кино — Аналитика]

Литература

</table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Кинематограф Туркмении



На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Кинематограф_Туркмении&oldid=78352011»

Навигация