Кинематограф Швеции

Шведская публика впервые познакомилась с кинематографом 28 июня 1896 года на промышленной выставке в Мальмё, когда за входную плату были показаны первые киносъёмки. Уже в 1897 году на выставке в Стокгольме были продемонстрированы и первые короткометражные съёмки собственно шведского производства. В последующие годы благодаря разъездным показам кинокартин интерес в Швеции к кино вырос, и в начале XX века постепенно здесь начинают возникать постоянные кинотеатры.

Швеция наряду с Данией (см. Кинематограф Дании) стала одной из первых стран, в которой зародилась отечественная киноиндустрия. Старейшая из существующих в мире кинокомпаний Nordisk Film была основана в Копенгагене уже в 1906 году, а в 1907 году в Кристианстаде возникла Svenska Biografteatern (Svenska Bio). В эти годы активно работали режиссёры Виктор Шёстрём и Мауриц Стиллер, делая производство фильмов всё более профессиональным. Период окончания Первой мировой войны стал «золотым веком шведского немого кино». Многие фильмы снимались шведами по литературным произведениям. Так, например, в 1919 году Стиллер снял фильм «Деньги господина Арне» (Herr Arnes pengar) по роману Сельмы Лагерлёф, а два года спустя по её же произведению выпустил картину «Возница» (Körkarlen) Шёстрём.

В годы Первой мировой войны некоторую конкуренцию Svenska Bio составляла гётеборгская компания «Hasselbladfilm», на которой в 1915—1917 гг. активно работал режиссёр Еорг аф Клеркер. Однако в 1919 году все крупные кинокомпании Швеции слились в Svensk Filmindustri (SF), во главе которой встал Карл Магнуссон, руководивший до этого Svenska Bio. Впрочем, благополучие новой компании длилось недолго, поскольку в начале 20-х гг. Шёстрём, Стиллер и звезда шведского кино Грета Гарбо перебрались в Голливуд, а шведские фильмы утратили с окончанием войны свои лидирующие позиции на мировом рынке. Последовал финансовый и художественный кризис. Спасло шведский кинематограф появление в 30-х гг. звуковых фильмов, значительно увеличивших количество зрителей на отечественном кинорынке. В это время возникает Europa Film, специализировавшаяся на производстве комедий.

Такие актёры, как Фридольф Руди́н, Эдвард Перссон, Адольф Яр, Тур Мудеен, Эке Сёдерблум, Дагмар Эббесен и Сиккан Карлссон приносили компаниям значительный доход, однако в художественном плане картины 30-х гг. во многом были вульгарны и незатейливы, за что даже получили прозвище «пивных фильмов» (pilsnerfilmer). Наиболее известной из «пивных фильмов» стала картина Вейлера Хильдебранда «Отель „Парадиз“» (Pensionat Paradiset; 1937), которая послужила поводом для проведения протестного собрания в Стокгольмском концертном зале, организованного шведским Союзом писателей. На нём выступил кинокритик Карл Бьёркман, речь которого называлась «Шведский фильм — культура или культурная угроза?».

В этот период работал режиссёр Густав Муландер, в картинах которого впервые появилась будущая звезда мирового кино Ингрид Бергман.

С началом Второй мировой войны в Швеции значительно увеличилось производство развлекательных фильмов, одновременно выросли художественные требования к их содержанию. В условиях идущей войны у режиссёров возник также интерес к национальным, социальным и религиозным сюжетам. В это время большой вклад в обновление шведского кинематографа внёс своими картинами «Божественная игра» (Himlaspelet; 1942) и «Травля» (1944) Альф Шёберг. После поражения Германии сложившаяся конъюнктура оказалась не в пользу шведских фильмов, рассчитанных на массового зрителя, что парадоксальным образом сказалось на стремлении актёров проявить себя в искусстве. Четыре ведущие кинокомпании — SF, Europa Film, Sandrews и Nordisk Tonefilm — в последующее десятилетие предоставляли актёрам и ряду серьёзных режиссёров (Арне Суксдорффу, Нильсу Поппе, Эрику Фаустману и Арне Маттсону) значительную свободу действий. В это время Ханс Экман создал свои лучшие фильмы, в том числе «Девушку и гиацинты» (Flicka och hyacinter; 1950), а Альф Шёберг картиной «Фрёкен Юлия» (1951) вновь принёс всемирную славу шведскому кино. Одновременно быстро шла вверх кинокарьера Ингмара Бергмана, комедия которого «Улыбки летней ночи» получила приз и всеобщее внимание на Каннском фестивале 1956 года. Впоследствии Бергман стал признанным классиком мирового кинематографа, а его фильмы «Седьмая печать», «Земляничная поляна» (1957), «Молчание» (1963), «Персона» (1966), «Шёпоты и крики» (1973) оказали значительное влияние на многих режиссёров.

В конце 50-х гг. в шведском кино наступил кризис, что во многом было связано с появлением телевидения. Одновременно со снижением количества зрителей и закрытием кинотеатров (в эти годы их количество снизилось на 2/3) у кинокомпаний возникло нежелание идти на художественные риски. Настало время раскрепощённых в сексуальном плане картин. Шведская обнажённая натура оказалась неплохо продаваемой, и в течение 60-х гг. шведский кинематограф был известен за границей прежде всего по таким фильмам, как «Ангелы… а они существуют?» (Änglar, finns dom?; 1961), «Дорогой Юн» (Käre John; 1964), «Я любопытна — жёлтый» (Jag är nyfiken — gul; 1967) и «Язык любви» (Kärlekens språk; 1969). В это же время у публики пользовались спросом экранизации детских произведений Астрид Линдгрен, осуществлённые Улле Хельбумом.

Художественную составляющую шведского кино спасла так называемая кинореформа 1963 года, сутью которой являлась финансовая поддержка государством производства высокохудожественных фильмов. Значительная роль в этом процессе отводилась новосозданному Шведскому киноинституту. Подобный подход вскоре принёс свои результаты и позволил дебютировать в кино таким молодым режиссёрам, как Вильгот Шёман, Бу Видерберг, Май Цеттерлинг, Ян Труэлль, Чель Греде и Рой Андерссон.

В 70 — 80-х гг. в Швеции продолжился спад посещаемости кинотеатров, одновременно происходило постепенное снижение эффекта от осуществлённой реформы. Продолжал оставаться популярным жанр комедии. В это время выходят такие картины, как «Приключения Пикассо» (Picassos äventyr; 1978), «Лейф» (Leif; 1987), «Чартерный рейс» (Sällskapsresan; 1980) и «Моя собачья жизнь» (1985). Тогда же в Швеции появилось несколько женщин-режиссёров: Марианн Арне, Мари-Луиза Экман и Сусанн Остен. В остальном для этого периода была характерна растущая экономическая и художественная нестабильность. Несколько кинокомпаний разорилось. Видеобум 80-х гг. и последующее появление спутникового и кабельного телевидения сильно подорвали шведскую кинопромышленность. Вместе с тем всё больше развивалось сотрудничество между кино- и телекомпаниями.

В 90-е гг. создал себе имя Рикард Хуберт, снявший серию фильмов о семи смертных грехах («Glädjekällan», «Spring för livet», «Höst i paradiset» и др.). Тогда же начал свою кинокарьеру и Лукас Мудиссон, славу которому принёс фильм «Fucking Åmål», вышедший в российском кинопрокате под названием «Покажи мне любовь».

Развитие кинематографа в Швеции носило свои особые черты, так как появившиеся здесь кинокомпании были вертикально интегрированными, то есть занимались одновременно как производством фильмов так и их прокатом и содержанием сети кинотеатров. Антитрестовское законодательство в США запрещало подобные предприятия, сдерживавшие развитие конкурентной среды, однако на маленьком шведском рынке в 40-50-е гг. XX века такая организация являлась основной предпосылкой для выживания кинокомпаний.

Период с начала 40-х по начало 80-х годов стал временем «трёх сестёр» — SF, Sandrews и Europa Film. В 1985 году оказавшаяся на гране банкротства Europa Film слилась с SF, которая таким образом приобрела контроль над более чем 60 % шведского кинорынка.

Во второй половине 90-х гг. были осуществлён ряд инвестиций в развитие региональной кинопродукции, в результате чего кинообъединение «Нурд» в Лулео и «Фильм и Вест» в Тролльхеттане стали значительными центрами по производству короткометражных, полнометражных и документальных фильмов. Это привело к тому, что на рубеже века Стокгольм утратил статус монопольного производителя кинопродукции. Важную роль в развитии шведской кинопромышленности сыграло участие Швеции с 1993 года в программе Европейской комиссии «Медиа», нацеленной на поддержку европейского киносектора.

Шведская киноиндустрия в течение 90-х гг. выпускала в среднем по 20 фильмов в год. В 1998 году в стране насчитывалось 1167 кинотеатров, валовый доход от продажи билетов составлял около 1 050 000 000 крон (из них 14,6 % было получено от показа шведских фильмов).

Известные шведские киноактёры

• Андерссон, Биби
• Бергман, Ингрид
• Бонневи, Мария
• Бьёрнстранд, Гуннар
• Гарбо, Грета
• Тулин, Ингрид
• фон Сюдов, Макс

См. также

• Кино Европы: Неизвестный Голливуд

Источники

• [www.ne.se/ Nationalencyklopedin (электронное издание)].

Отрывок, характеризующий Кинематограф Швеции

– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.