Кинкл, Кип

Кипленд Филип Кинкл
англ. Kip Kinkel
фото 1998 года
Имя при рождении:	Кипленд Филип Кинкель
Дата рождения:	30 августа 1982(1982-08-30) (41 год)
Место рождения:	Спрингфилд, Орегон, США
Гражданство:	США США
Наказание:	111 лет тюрьмы
Убийства
Количество жертв:	4
Количество раненых:	24
Период убийств:	c 20 по 21 мая 1998 года
Основной регион убийств:	Спрингфилд, Орегон, США
Способ убийств:	расстрел
Оружие:	самозарядная винтовка .22 калибра Glock 19 9мм Ruger Mk II 22 калибра, нож
Мотив:	психическое расстройство
Дата ареста:	21 мая 1998 года

Кипленд «Кип» Филип Кинкл (англ. Kipland Philip «Kip» Kinkel, род. 30 августа 1982 года) — американский преступник, который в возрасте пятнадцати лет 20 мая 1998 года убил своих родителей, а на следующий день устроил бойню в школе города Спрингфилд, штат Орегон, застрелив двоих учеников и ранив 24. В настоящее время находится в тюрьме, приговорён к 111 годам заключения без права на условно-досрочное освобождение.

Биография

Ранняя жизнь

Кип Кинкл родился в Спрингфилде у Билла Кинкла и Фэй Зурански. Его родители были преподавателями испанского языка (Фэй преподавала в средней школе Спрингфилда, Билл — в колледже Лэйн Комьюнити). У Кипа была старшая сестра Кристин. Когда Кипу было 6 лет, его семья на целый год уехала в Испанию, где Кип пошёл в неанглоязычную школу, из-за чего, по словам его родителей, противился учебному процессу. Вернувшись в Орегон, Кинкл поступил в начальную школу Уотервилль в Спрингфилде. Там учителя посчитали Кипа недостаточно развитым физически и эмоционально, и по их совету родители сделали так, что Кипу заново пришлось проходить программу первого класса. В четвёртом классе ему поставили диагноз «дислексия» и перевели в специальный класс. Он был фанатом группы «Nine Inch Nails» и Мэрилина Мэнсона; песня Мэнсона «The Reflecting God» была его любимой.

У Кипа периодически возникали проблемы с законом. Он был арестован в конце 1996 года за кражу компакт-дисков в магазине. 4 января 1997 года его снова арестовали за то, что он вместе со своими друзьями кидал камни в машины, проезжавшие по шоссе. После второго ареста Кипа проверил психиатр, поставивший мальчику диагноз «клиническая депрессия».

Кинкл с детства увлекался огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами. Отец по совету психолога Джеффри Хикса подарил пятнадцатилетнему Кипу винтовку 22 калибра и 9-миллиметровый пистолет.

Покупка оружия

Друг Кипа Кори Эверт украл пистолет у отца Скотта Кини, одного из его друзей, и договорился продать оружие Кинклу ночью. Кинкл заплатил $110 за пистолет Beretta 92 и дополнительные 9 патронов. Оружие Кинкл положил в бумажный пакет, который спрятал в школьный шкафчик. Когда Кини узнал о пропаже, он составил список подозреваемых, в котором не указал имя Кипа. Однако вскоре Кинкл попал под подозрение и был подвергнут допросу, на котором сказал: «Я собираюсь быть с вами откровенным, ребята: пистолет в моем шкафчике». Часом позже он и Эверт были арестованы. Кипленд был освобождён, так как начал сотрудничать с полицией, и был отвезён домой. При этом его всё же, как и Эверта, исключили из школы.

Убийство родителей

20 мая 1998 года Кинкла исключили из школы. Дома отец сказал ему, что его отправят в интернат, если он не исправится.

В 15:30 Кип вытащил свою винтовку, спрятанную в комнате родителей, зарядил её, прошёл на кухню и застрелил отца. В 18:00 вернулась мать. Когда она поднималась из гаража, Кинкл сказал ей, что любит её, и выстрелил в неё — дважды в затылок, трижды в лицо и один раз в сердце. Позже он утверждал, что хотел защитить своих родителей от затруднений, которые могли быть у них из-за его исключения из школы.

Кинкл убрал тело матери в гараж, а тело отца в ванную комнату. Всю ночь он слушал одну и ту же песню из фильма «Ромео и Джульетта».

Бойня в школе

21 мая 1998 года Кинкл приехал в школу на «форде» своей матери. Он надел длинный дождевик, чтобы скрыть оружие: охотничий нож, самозарядную винтовку и два пистолета. 9-мм Glock 19 и Ruger Мк II 22 калибра. Также с собой у него было около 1400 патронов к оружию. Он припарковался в двух кварталах от школы, и пешком дошёл до входа. Зайдя в здание, Кинкл тут же открыл огонь из винтовки и убил ученика Бена Уокера, а также ранил его друга Райана Атбери. Затем Кип Кинкл забежал в школьную столовую и открыл беспорядочную стрельбу по обедавшим ученикам. От огня погиб 16-летний Майкл Николосон и были ранены ещё 23 человека. Выпустив все 48 оставшихся в магазине патронов, Кинкел начал перезаряжать винтовку. Раненый Джейкоб Райкер перехватил его руку, однако убийца сумел освободить руку и, достав Glock, произвёл выстрел в Райкера. Он попытался скрыться, однако ещё один ученик перехватил его за ногу. В общей сложности на Кипа навалилось 7 учеников школы, которые удерживали его до прибытия полицейских на место.

Разбирательство и суд

В полицейском участке Кипленд вёл себя неадекватно и бросился на офицера полиции с криком «Застрели меня!». Офицер использовал перцовый спрей и отбился от Кипа. Последний позже признался, что не собирался стрелять в школе и хотел покончить с собой сразу после убийства родителей, но не смог заставить себя сделать это. Психиатры хоть и заявили, что на момент совершения убийств у подсудимого было небольшое расстройство психики, но всё же он отдавал отчёт в своих действиях.

24 сентября 1999 года Кип Кинкел признал себя виновным в умышленном убийстве четырёх человек и нанесении тяжких телесных повреждений ещё 24 людям, а также в незаконном ношении огнестрельного оружия. Это позволило ему избежать смертной казни.

11 ноября 1999 года Кинкл был приговорён к 111 годам тюремного заключения без права на досрочное освобождение. После вынесения приговора Кинкл принёс извинения суду за убийства своих родителей и учеников школы.

В июне 2007 года Кипленд подал апелляцию, и его адвокат заявил, что тот болен шизофренией и нуждается в лечении, однако суд оставил приговор без изменений в августе того же года.

12 января 2011 года очередное прошение о пересмотре дела было отклонено. 11 июня 2007 Кипленд был переведён из тюрьмы «MacLaren Correctional Facility» в особо охраняемую тюрьму наивысшего уровня «Oregon Department of Corrections», где и отбывает в настоящее время своё наказание. В 2007 году его даже навестили представители местной газеты, которым он дал интервью.

Большинство людей против освобождения, полагая что выйдя на свободу преступник будет опасен.

Ссылки

• [www.crimelibrary.com/serial_killers/weird/kids1/kinkel_2.html CourtTV article on Kinkel]
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9A04E4DA1E39F930A15756C0A96E958260 New York Times article] on Jacob Ryker
• [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=198847&print=true Вспыльчивый мальчик убил родителей и расстрелял товарищей по школе. Коммерсантъ]

Отрывок, характеризующий Кинкл, Кип

– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».