Экспрессионизм (кино)
Экспрессионизм — господствующее художественное направление в немецком кинематографе 1920-25 гг. Основные представители — Ф. В. Мурнау, Ф. Ланг, Р. Вине, П. Вегенер, П. Лени.
В современных публикациях под немецким экспрессионизмом, как правило, подразумевается именно киноэкспрессионизм, хотя в тот же период экспрессионизм развивался в немецком театре, литературе, живописи и т. д. (подробнее см. экспрессионизм).
Истоки
Пока действовал военный запрет на прокат зарубежной кинопродукции, берлинские студии ставили более сотни фильмов ежегодно. Большинство из них были сняты на крошечный бюджет. Шок поражения в Первой мировой войне на фоне относительной изоляции немецкой киноиндустрии способствовал тому, что завладевшие немцами эмоции разочарования, тревоги, возмущения и т. д. стали выплёскиваться на киноэкран. В начале 1920-х наиболее востребованы в кинозалах были истории безумия, предательства, криминальных заговоров.
Отправной точкой немецкого киноэкспрессионизма стал фильм «Кабинет доктора Калигари» (1920), получивший широкий резонанс не только в Германии, но и за её пределами[1]. Изменённое состояние психики главного героя, которого обуревают чувства тревоги, страха и затаённой угрозы, в фильме передаётся деформированными, крайне стилизованными декорациями. Успех этого фильма ускорил вхождение кинематографа в число общепризнанных видов искусства; ранее в нём видели способ приятно провести вечером время в хорошей компании.
Художественные принципы
Геометризованные декорации «Кабинета доктора Калигари» предельно далеки от реализма. Изображения фонарей, теней и предметов нанесены прямо на стены помещения. Расстройство психики главного героя, его нестабильная внутренняя реальность передаётся при помощи съёмки с острого угла и т. н. «субъективной» (шатающейся, подвижной) камеры. Игра актёров экзальтирована, их мимика и жестикуляция утрированы, изобилуют крупные планы. Широко используются цветные светофильтры.
Для фильмов, последовавших за «Калигари», так же характерны гротескные искажения пространства и предельно контрастное освещение, которое иногда подчёркивают нарисованные на стенах тени (т. н. «калигаризм»). В «Носферату» (1922) к арсеналу приёмов добавились использование негативов и ускоренное воспроизведение кадров. Развивая основную идею «Калигари», режиссёры-экспрессионисты вскрывают двойственность каждого человека, таящееся в нём бездонное зло, и в связи с этим предвидят неизбежность социального апокалипсиса[2].
Закат и наследие
С наступлением в Веймарской республике относительной экономической стабильности (ок. 1925 г.) спрос публики на пессимистические ленты с налётом романтического субъективизма пошёл вниз. Такие режиссёры, как Г. В. Пабст, с позиций «новой вещественности» призывали поднимать в кино реальные социальные проблемы и предлагать конкретные пути их решения.
В последние годы Веймарской республики Фриц Ланг, пытаясь найти золотую середину между экспрессионизмом и новой вещественностью, ставит крупнобюджетные фильмы, рассчитанные на самую широкую публику, — «Метрополис», «Город ищет убийцу», «Завещание доктора Мабузе». Лучшие фильмы Пабста «Безрадостный переулок» (1925) и «Ящик Пандоры» (1928) также не отказываются целиком от экспрессионистского киноязыка.
После прихода в 1933 году к власти нацистов многие кинематографисты экспрессионистского направления, включая Ланга и Карла Фройнда, вынуждены были свернуть профессиональную деятельность и покинуть Германию. Они перебрались в Голливуд, где внесли определяющий вклад в формирование американских жанров фильма ужасов и фильма-нуар. Среди ныне работающих режиссёров сильнейшее влияние экспрессионизма испытал Тим Бёртон; его «Труп невесты» стилизован под фильмы той эпохи[3].
Напишите отзыв о статье "Экспрессионизм (кино)"
Примечания
- ↑ Некоторые киноведы видят зародыш немецкого экспрессионизма в фильме Вегенера «Пражский студент», который вышел на экраны ещё до начала войны.
- ↑ По мнению Лотты Эйснер, которая в послевоенные годы сделала многое для переоткрытия киноэкспрессионизма, эти фильмы служили своего рода коллективной фантазией всего немецкого общества. В книге 1947 года «От Калигари до Гитлера. Психологическая история немецкого кино» З. Кракауэр высказывает сходную точку зрения: режиссёры как будто предчувствовали неизбежность скорого установления «диктатуры зла». С особенной силой эта тема выявлена в цикле фильмов Фрица Ланга про доктора Мабузе.
- ↑ www.digitalfilmarchive.net/clda/docs/TheInfluenceofGermanExpressionism.pdf
Литература
- Expressionist Film: New Perspectives (ed. Dietrich Scheunemann). Camden House, 2006. ISBN 9781571133502.
- Filmkultur zur Zeit der Weimarer Republik (ed. Uli Jung). Saur, 1992. ISBN 9783598110429.
Отрывок, характеризующий Экспрессионизм (кино)
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
