Клаус Кински

Клаус Кински
нем. Klaus Kinski
Клаус Кински на 41-м Каннском кинофестивале (1988 год)
Имя при рождении:	Николаус Карл Гюнтер Накшиньский (нем. Nikolaus Karl Günther Nakszyński)
Дата рождения:	18 октября 1926(1926-10-18)
Место рождения:	Цоппот, Вольный город Данциг
Дата смерти:	23 ноября 1991(1991-11-23) (65 лет)
Место смерти:	Лагунитас, штат Калифорния, США
Профессия:	актёр, кинорежиссёр
Карьера:	1947—1989
Награды:

Кла́ус Ки́нски (нем. Klaus Kinski, настоящее имя Николаус Карл Гюнтер Накшиньский, нем. Nikolaus Karl Günther Nakszyński; 1926—1991) — немецкий актёр театра и кино польского происхождения. Отец актрисы Настасьи Кински и актёра Николая Кински. Он играл множество психопатических ролей и благодаря им добился международного признания, став одним из наиболее известных актёров Германии. Наиболее значительными его работами считаются фильмы, снятые в сотрудничестве с режиссёром Вернером Херцогом.

Биография

Ранние годы

Родился в Цоппоте (ныне Сопот, Польша) на территории вольного города Данцига (ныне Гданьск, Польша) в бедной семье аптекаря (и неудавшегося оперного певца) Бруно Накшиньского и дочери немецкого пастора Зузанны Лутце. В семье было ещё 3 ребёнка старше его (Инге, Арне и Ханс-Йоахим). В 1931 году семья переехала в Берлин, сняв квартиру на Вартбургштрассе, 3. С 1936 года Николаус посещал гуманитарную гимназию им. принца Генриха в Шенеберге, но был исключен из неё, так как в течение семи месяцев прогуливал занятия. Затем он некоторое время учился в гимназии им. Бисмарка, где его дважды оставляли на второй год. В это время, по собственным воспоминаниям, он подрабатывал рассыльным, чистильщиком обуви, дворником и мойщиком трупов. Весной 1943 года 16-летний Николаус был призван на военную службу и отправлен в Голландию в военный лагерь Гитлерюгенда. В мемуарах Клаус Кински пишет, что в октябре 1944 года он якобы покинул свою часть, но был пойман и приговорен к смертной казни за дезертирство. Незадолго до казни ему удалось бежать.

В ноябре 1944 года под Арнемом он попал в британский плен, а весной 1945 года был переправлен в Англию в лагерь военнопленных. Провел в плену 1 год и 4 месяца. В лагере военнопленных впервые вышел на самодеятельную сцену. В основном исполнял женские роли.

После освобождения из плена обосновался в Западной Германии. Взял себе псевдоним Клаус Кински (западное прочтение фамилии известного чешского аристократического рода Кинских), играл в провинциальных, затем в берлинских театрах. Прославился в качестве чтеца монологов. Декламировал Ницше, Артюра Рембо, Франсуа Вийона, Курта Тухольского и Новый Завет. Декламации из произведений Гёте, Фридриха Шиллера и Бертольта Брехта вышли более чем на 25 грампластинках. В своём передвижном «туре Иисуса» изображал на сцене Иисуса Христа как психопата-авантюриста.

Кинокарьера

Впервые снялся в кино в 1947 году в фильме «Моритури». Кински много снимался в коммерческих фильмах низкого художественного уровня, объясняя это стремлением больше заработать. Только в 1963 году он сыграл в десяти фильмах. Кински отказывался работать с такими режиссёрами, как Федерико Феллини и Стивен Спилберг, если гонорары в низкопробных фильмах были выше. «Я как проститутка — продаюсь за более высокую цену», говорил он. Исключением стали фильмы «Доктор Живаго» и «На несколько долларов больше» Сержио Леоне в 1965 году.

В 1972 году у Кински началось сотрудничество с режиссёром Вернером Херцогом, который пригласил его на роль в фильме «Агирре, гнев Божий» об экспедиции испанских конкистадоров в джунглях Амазонки. Полубезумный Лопе де Агирре в погоне за властью и богатством ведёт свой отряд на верную смерть, в итоге погибают все его соратники и собственная дочь. Кински настолько вжился в роль хромого калеки Агирре, что по окончании съёмок ему пришлось проходить длительное лечение — исправлять деформацию позвоночника. После просмотра фильма Кински эту роль признал своей лучшей.

С Херцогом у него сложились непростые отношения, они относились друг к другу крайне враждебно. В промежутке до следующей их совместной работы Кински успел сняться ещё в нескольких фильмах.

В 1978 году Херцог поставил ремейк классического немого фильма Фридриха Мурнау «Носферату: Симфония ужаса» (1922), первой экранизации романа Брэма Стокера про графа Дракулу. В фильме «Носферату — призрак ночи» Кински сыграл вампира, уставшего жить и убивать, страдающего без любви и вызывающего сочувствие. Любовь к красивой женщине (в роли Люси — Изабель Аджани) приводит его к смерти.

Следующей работой Кински у Херцога стала роль в экранизации пьесы немецкого драматурга Георга Бюхнера «Войцек». Войцек — полковой цирюльник, которого окружающие изводят насмешками и унижениями, убивает свою любовницу. Загнанный и измученный постоянным поиском средств к существованию, он теряет рассудок и совершает убийство любимой женщины. На съёмках Кински, охваченный стремлением проникнуться в роль, заболел лихорадкой. В эпизоде, где Войцека избивают, он просил бить его как можно натуральнее; был против дублей, считая их «неискренними».

Фильм «Фицкаральдо» (1981) — о человеке, который хочет построить оперный театр в Южной Америке и в поисках денег отправляется вглубь джунглей. Главную роль должен был играть Джейсон Робардс, который по болезни выбыл из участия в съёмках. Херцог обратился к Марио Адорфу, но тот отказался. Фильм был номинирован на «Золотой глобус», а Херцог получил премию Каннского кинофестиваля. В «Кобра Верде» (1988) Кински играет сумасшедшего бандита-работорговца, который приходит к власти в африканском государстве. После этого фильма конфликт с Херцогом сильно обострился, Кински в сердцах называл его Гитлером.

В конце 1990-х годов Херцог снял документальный фильм «Мой любимый враг» о Кински и сложных отношениях между ними.

Режиссёрской работой Кински стал полуторачасовой фильм об итальянском скрипаче Паганини. Сам Кински планировал его как 16-часовую ленту для итальянского телевидения. Ещё во время съёмок «Кобра Верде» он просил Херцога выступить режиссёром. Отказ Херцога усугубил вражду между ними, и Кински отказался дальше сниматься в «Кобра Верде». При его жизни фильм «Паганини» испытывал трудности с выходом в прокат, и Кински расценивал это как злонамеренный саботаж своего творения.

Личная жизнь

Клаус Кински был женат четыре раза. В 1951 году он познакомился с Гизлиндой Кюльбек (Gislinde Kühlbeck) и женился на ней после рождения 23 марта 1952 года дочери Полы. Брак распался в 1955 году. В 1960 году в Берлине он познакомился с 20-летней Рут Бриджит Токки (Ruth Brigitte Tocki) и женился на ней. От этого брака 24 января 1961 года у него родилась дочь Настасья. Этот брак был расторгнут в 1968 году. На вечеринке в своём загородном доме в Риме Кински познакомился с 19-летней вьетнамской студенткой Минхой (Minhoï Geneviève Loanic), на которой женился в 1969 году. 30 июля 1976 года у него родился сын Николай (Nikolai Nanhoï). В феврале 1979 года Клаус и Минхой развелись. В 1987—1989 годах Кински был женат на актрисе Деборе Каприольо. Все трое детей стали актёрами, Настасья Кински получила мировую известность.

В жизни Кински отличался эпатажным поведением. Упоминается случай, когда он со сцены бросал канделябры с горящими свечами в публику за её «неблагодарность», в результате чего выгорел театр.

В мемуарах «Ich bin so wild nach deinem Erdbeermund» (1975) Кински в оскорбительном тоне рассказывал о своей семье, его старшие братья назвали сочинение «позорной возмутительной ложью». В автобиографии с порнографическим содержанием «Я жажду любви» (нем. Ich brauche Liebe, англ. Kinski Uncut: The Autobiography of Klaus Kinski, 1987) излагаются разного рода оскорбительные инсинуации в отношении его сестры и дочери Настасьи. Настасья называла его слова клеветой, намереваясь подать судебный иск. Это послужило причиной разрыва отношений с семьёй, на его похороны прибыл только сын Николай. В книге не оставлен без внимания и Херцог, которому адресованы оскорбления и пожелания смерти.

В 1980 году Кински переехал в город Лагунитас, штат Калифорния близ Сан-Франциско. Он умер в 1991 году от инфаркта миокарда в возрасте 65 лет.

Обвинения в сексуальном насилии над дочерью

В 2013 году дочь Кински Пола выпустила автобиографию «Устами младенца» (нем. Kindermund), в которой заявила, что отец совратил и неоднократно подвергал её сексуальным домогательствам в возрасте от 5 до 19 лет: «Он рассматривал меня как маленький объект удовлетворения своего сексуального вожделения. Я не хотела этого, но ему было всё равно. Он просто клал меня на шёлковые подушки и брал, что хотел… …Я хочу, чтобы все знали правду о моём отце, потому что я устала слушать, как люди в Германии прославляют его. Везде я слышу: „Он был такой великий актёр“ и „Я обожаю его в таком-то фильме“, причём эти восхваления только усилились после его смерти». Младшая дочь Клауса Кински, Настасья, сообщила, что она до слёз шокирована откровениями своей сестры и считает её «героиней».

Фильмография

• 1947 — Моритури
• 1955 — Людвиг II: Блеск и падение короля / Ludwig II. — Glanz und Ende eines Königs — принц Отто
• 1958 — Время любить и время умирать — офицер гестапо
• 1962 — Тайна красной архидеи
• 1963 — Скотланд-Ярд против доктора Мабузе
• 1963 — Чёрный аббат / Der schwarze Abt — Thomas Fortuna
• 1965 — Доктор Живаго / Doctor Zhivago
• 1966 — На несколько долларов больше / Per qualche dollaro in piu
• 1966 — Эль Чунчо, кто его знает? / El Chuncho, quien sabe? — Эль Санто / El Santo
• 1968 — Молчун / Il grane silenzio
• 1969 — Двуликий / A doppia faccia
• 1969 — Жюстина, или Несчастья добродетели / Justine ovvero le disavventure della
• 1969 — Венера в мехах / Paroxismus — Può una morta rivivere per amore? — Ахмед Кортобави
• 1971 — «Abendschau» (телесериал) — Иисус Христос
• 1971 — Гроб полный долларов / Per una bara piena di dollari — Хэген
• 1972 — Агирре, гнев божий / Aguirre, der Zorn Gottes
• 1974 — Дыхание смерти / La mano che nutre la morte
• 1975 — Отпечатки / Le orme
• 1975 — Главное — любить / L’important c’est d’aimer
• 1976 — Золотая ночь / Nuit d’or
• 1976 — Джек-потрошитель / Jack the Ripper

• 1977 — Операция «Йонатан» / Entebbe: Operation Thunderbolt — Вилфрид Бёзе
• 1977 — Смерть негодяя / Mort d’un pourri — Nicolas Tomski
• 1978 — Песнь о Роланде (фильм) / La Chanson de Roland — Роланд и бродячий актёр Клаус
• 1979 — Носферату — призрак ночи / Nosferatu: Phantom der Nacht
• 1979 — Войцек / Woyzeck
• 1981 — Плоды страсти / Les fruits de la passion
• 1982 — Солдат / The Soldier
• 1982 — Андроид / Android
• 1982 — Фицкаральдо / Fitzcarraldo
• 1982 — Любовь и деньги / Фредерик Стокинз
• 1984 — Автостопщик / The Hitchhiker (эпизод)
• 1984 — Существо / Creature
• 1986 — Звёздный рыцарь / El Caballero Del Dragon
• 1986 — Затаившийся / Crawlspace
• 1988 — Кобра верде / Cobra Verde
• 1988 — Вампир в Венеции / Nosferatu a Venezia
• 1989 — Паганини / Kinski Paganini

Ссылки

• [www.kinski.de Kinski.de // Официальный сайт] (нем.)
• [www.klaus-kinski.de Klaus-kinski.de // Неофициальный сайт] (нем.)
• [archive.salon.com/ent/feature/2004/04/22/kinski/print.html Devoured by demons] // Salon.com (англ.)
• [www.rg-rb.de/2002/34/sb_1.shtml Человек с тысячью лиц] // Русская Германия, 2002
• [www.cinematheque.ru/post/145959 Обзорная статья к 85-летию Клауса Кински] (рус.)

Отрывок, характеризующий Клаус Кински

– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.