Кинь-Грусть (историческая местность)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 50°31′10″ с. ш. 30°26′58″ в. д. / 50.51944° с. ш. 30.44944° в. д. / 50.51944; 30.44944 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=50.51944&mlon=30.44944&zoom=14 (O)] (Я)

Кинь Грусть (укр. Кинь-Ґрусть) — историческая местность в Киеве.

Название связывают с событиями 1787 года, когда по дороге в Крым российская императрица Екатерина II и её фаворит, известный государственный деятель и военачальник Григорий Потемкин, остановились в Киеве. Поскольку местная власть приняла царицу не очень помпезно и не баловала фейерверками, решили компенсировать промах пикником на окраине города. На обширной поляне, обрамленной дубами, разбили шатры и устроили гулянье, длившееся несколько дней.

Однажды, согласно преданию, царица решила прогуляться вдоль прудов, коими изобиловала местность, взяв в попутчики Потемкина. Князь был не в духе после ночных пиров и мучился головной болью. Екатерина же чувствовала себя великолепно и с удовольствием любовалась красотой водоемов с плакучими ивами на берегах. Пытаясь как-то растормошить угрюмого спутника, она и сказала фразу, записанную придворными и вошедшую в историю Киева: «Григорий! Кинь грусть. Посмотри, какая красота кругом!»

Императрица не лгала: остатки того великолепия — поляны с трехсотлетними дубами — и сегодня впечатляют. Правда, для того чтобы они сохранились до наших дней, пришлось потрудиться многим позднейшим владельцам этой местности.

В числе владельцев было семейство Бобринских, ярким представителем которого был граф Алексей Бобринский, инициатор строительства первого на территории Украины сахарного завода в городе Смела, руководитель первой железной дороги, связавшей Киев с Балтой. За заслуги перед городом и государством он удостоился памятника, стоявшего там, где ныне восседает на коне Щорс.

В 60-х годах XIX века хозяином Кинь-Грусти стал Стефан Кульженко, работавший сперва в киевских типографиях, а потом создавший собственное издательство, считавшееся одним из лучших в Российской империи. С того времени и поныне местность получила второе название — «Дача Кульженко».

Стефан Васильевич был не просто владельцем типографии, а и проректором Киевского фотографического института, профессором Киевского художественного института. Как никто другой, он старался облагородить места, которыми владел. По его инициативе Кинь-Грусть была превращена в неподражаемый уголок природы. Тем самым он продолжил традиции прежних хозяев местности — генерала Бегичева (начало XIX века) и Лукашевичей (30-е годы того же века). А ещё раньше свой вклад в обустройство этой местности внесла и мать гетмана Ивана Мазепы, игуменья Вознесенского, Флоровского и Братского монастырей Мария Магдалина. Ведь в 1659 году Кинь-Грусть и прилегающая к ней Приорка были переданы Братскому монастырю.

Много сделал для украшения природного ландшафта и Вильгельм Кристер, саксонец, который в 1850 году купил около 40 га местности, покрытой лесом, у князя Эстергази. Основал фирму «Садоводство и семенное хозяйство. В. Кристер», ставшую известной далеко за пределами Киева. Он развел великолепный сад с питомниками фруктовых деревьев, овощей и цветов. Уже в начале XX века фирма ежегодно продавала более 100 тысяч декоративных деревьев.

После смерти Кристера дело продолжили его сыновья Юлиус и Эдмунд. Сын Юлиуса Василий вместе с сыновьями Кульженко смогли уберечь эти места от разрушительных смерчей гражданской войны. И лишь в 20-е годы предприниматель был репрессирован, а его сад национализирован и превращен в садово-парковое хозяйство.

С 1925 года здесь была детская трудовая колония, где готовили из беспризорных детей специалистов по садоводству и огородничеству.

Кинь-Грусть просто усеяна памятниками природы. Поныне на территории близ лесничества и бывшей дачи Лазаренко сохранилось немало экзотов — две сосны Веймутова, четыре сибирские лиственницы высотой более 20 метров и более двух метров в обхвате. В бывшем парке Кристера растут голубые ели, тис ягодный, биота восточная, дубы болотный и северный. По улице Осиповского, 2-а находится легендарная 150-летняя «Ель Кристера», посаженная самим Вильгельмом. Вдоль ул. Кобзарской есть 150-летние сосны и огромная старая липа трехметрового диаметра, ствол которой разделяется на три полуметровой толщины ветви. Тут же, по ул. Осиповского, возле дома № 3 растет самый старый и самый большой дуб Киева. Ему около 700 лет, его высота более 30 метров, обхват ствола — пять с половиной метров. Под этим дубом любил отдыхать Вильгельм Кристер, а иногда и Тарас Григорьевич Шевченко, не раз бывавший у него в гостях.

Кстати, проживая в 1859 году на Приорке (ныне Вышгородская, 5), в доме, который принадлежал Варваре Матвеевне Пашковской (сестре украинской писательницы С. Лободы), Тарас Шевченко любил гулять в Кинь-Грусти. О чём С. Лобода и написала в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Пчела» в 1875 году.

Новой площади, прилегающей к Кинь-Грусти, 40 лет назад было дано имя Тараса Шевченко, а улицам, проходящим по ней, — названия Кобзарская и Сошенко (фамилия художника, одного из друзей Шевченко).

Многие деревья 200—300-летнего возраста были уничтожены после войны, когда часть парка отдали под строительство частных домов.

В опасности находится и остальная часть парка. Территория предназначена к продаже. Кроме того, даже саму площадь Шевченко собираются перестраивать, возводить подземные и наземные торговые комплексы, расширять транспортную развязку. В середине 2007 года, на территории некогда принадлежавшей Кристеру, а позже ставшей так называемым «Садоводством» были уничтожены теплицы и начата стройка жилищного комплекса «Парковый Город»

Напишите отзыв о статье "Кинь-Грусть (историческая местность)"

Отрывок, характеризующий Кинь-Грусть (историческая местность)

Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.