Кипиани, Давид Давидович

Давид Кипиани
Александр Чивадзе, Владимир Гуцаев и Давид Кипиани (21 апреля 1981)
Общая информация
Полное имя	Давид Давидович Кипиани
Родился	18 ноября 1951(1951-11-18) Тбилиси, Грузинская ССР, СССР
Умер	17 сентября 2001(2001-09-17) (49 лет) Тбилиси, Грузия
Гражданство	СССР Грузия
Рост	184 см
Вес	75 кг
Позиция	Полузащитник
Карьера
Клубная карьера*
1968	Локомотив (Тбилиси)	1 (0)
1969	Динамо (Тбилиси)	0 (0)
1970	Локомотив (Тбилиси)	28 (3)
1971—1982	Динамо (Тбилиси)	246 (79)
Национальная сборная**
1974—1981	СССР	19 (7)
1975	СССР (олимп.)	2 (2)
Тренерская карьера
1984—1985	Динамо (Тбилиси)
1988—1989	Динамо (Тбилиси)
1990—1991	Динамо (Тбилиси)
1992—1993	Олимпиакос (Никосия)
1995—1997	Динамо (Тбилиси)
1997	Грузия
1998	Шинник
1999—2001	Торпедо (Кутаиси)
2000—2001	Грузия
Международные медали
Олимпийские игры
Бронза	Монреаль 1976	футбол
Государственные награды
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Дави́д Дави́дович Кипиа́ни (груз. დავით დავითის ძე ყიფიანი; 18 ноября 1951, Тбилиси, Грузинская ССР, СССР — 17 сентября 2001, Тбилиси, Грузия) — советский и грузинский футболист и тренер. Игрок «Динамо» из Тбилиси и сборной СССР. Главный тренер сборной Грузии. Мастер спорта СССР международного класса (1976). Заслуженный мастер спорта СССР (1981).

Биография

Вырос в семье врачей. В основном воспитанием юного Давида занималась бабушка, которая привила ему любовь и уважение к литературе и искусству. Но при этом основной привязанностью в детстве стал футбол.

Воспитанник тбилисской футбольной школы № 35. Первый тренер — П. Челидзе. В 1968 году в составе юношеской сборной Грузии стал победителем «Кубка Надежды» в Сочи, после чего был зачислен в дубль тбилисского «Динамо».

Одновременно с этим поступил на химический факультет Тбилисского политехнического института. Вскоре осознав, что к профессии химика интереса у него нет, перевёлся на юридический факультет ТГУ, который в итоге и окончил.

В 1968—1970 играл за «Локомотив» (Тбилиси).

В 1971 году дебютировал за «Динамо». Вскоре был привлечён к играм за сборную СССР, но раскрыться не сумел — помешала травма колена, которую получил на сборах в Одессе.

Позже в сборную СССР приглашался не часто, так как не вполне вписывался в тактические схемы Лобановского и Бескова. Всего в сборной отыграл 19 матчей, забил 7 голов, а также 2 игры и 2 гола — за олимпийскую сборную.

В общей сложности в высшей лиге за «Динамо» сыграл 246 матчей, забил 79 голов.

В сентябре 1981 сломал ногу, из-за чего в итоге не попал в заявку на Чемпионат мира-82. Проведя несколько матчей в сезоне 1982 года, в итоге принял решение об окончании игровой карьеры.

Некоторое время работал в грузинском совете общества «Динамо». В конце 1983 назначен главным тренером тбилисского «Динамо» вместо Нодара Ахалкаци. Постепенно ему удалось наладить игру команды, которая потеряла свои лидерские позиции после ухода ряда ведущих игроков. В 1986 был снят с должности — поводом послужил его развод с 1-й женой, с которой прожил 10 лет. Данный поступок главного тренера руководство посчитало недостойным, несмотря на то, что на тот момент клуб делил 3-4 места в чемпионате.

При поддержке друзей вскоре принят был на работу в Прокуратуру Грузинской ССР, где дослужился до поста заместителя начальника отдела общего надзора. Вскоре женился во второй раз.

В 1988 уволился из прокуратуры и вновь был назначен главным тренером «Динамо». При нём команда была выведена из союзного чемпионата (несмотря на его протесты) и стала выступать в чемпионате Грузии, где у неё не было достойных соперников. С поста главного тренера ушёл после автомобильной аварии, в которой получил травму головы. Восемь месяцев был менеджером родной команды.

В начале 1992 «Динамо» проводило сбор на Кипре, во время которого он получил приглашение от руководства «Олимпиакос» (Никосия) перейти на тренерскую работу в этот клуб. Он принял приглашение, когда до конца чемпионата оставалось 8 игр, и помог по итогам сезона 1991/92 клубу остаться в высшей лиге. На следующий сезон он пригласил в клуб экс-игроков «Динамо» Чедию и Качараву. Вместе с ними клуб вышел в полуфинал Кубка Кипра, а в чемпионате занял 11-е место из 14-ти. Позже при помощи кипрских компаньонов открыл русскоязычный ресторан на Кипре, который через некоторое время разорился.

Перед началом сезона 1995/96 вернулся в Грузию, снова стал главным тренером «Динамо». В 1997 был приглашён на пост тренера национальной сборной Грузии, а годом позже работал в российском «Шиннике».

В 1999—2001 возглавлял «Торпедо» (Кутаиси), в 2000—2001 — сборную Грузии.

Гибель

17 сентября 2001 года возвращавшийся из Кобулети на внедорожнике марки «Мерседес-Бенц» ML 320 Кипиани на огромной скорости врезался в ореховое дерево на повороте к селу Чардахи. Он скончался по дороге в больницу. По словам милиционеров, причиной аварии могло стать то, что Кипиани разговаривал по мобильному телефону.

Достижения

Командные

• Бронзовый призёр футбольного турнира Олимпиады-1976
• Чемпион СССР (9 мячей за чемпионат): 1978
• Серебряный призёр чемпионата СССР: 1977
• Бронзовый призёр чемпионата СССР: 1971, 1972, 1976 (весна), 1976 (осень), 1981
• Обладатель Кубка СССР: 1976, 1979
• Обладатель Кубка обладателей Кубков УЕФА: 1980/81
• Победитель молодёжного чемпионата Европы: 1976

Личные

• Лучший (1977) и второй (1976) футболист страны (по результатам опроса еженедельника «Футбол»)
• Член клуба Григория Федотова (115 мячей)

Тренерские

• Чемпион Грузии: 1995, 1996, 1997, 2000, 2001
• Обладатель Кубка Грузии: 1995, 1996, 1997, 2001

Личная жизнь

У Кипиани было две жены, с каждой из которых прожил по 14 лет. Вырастил трёх сыновей — Левана, Николая, Георгия (1989 г.р.).

Старший сын — Леван Кипиани — был профессиональным футболистом, позже — журналист, основатель журнала «Атиани». С конца 2011 года Леван Кипиани является министром спорта и молодёжи Грузии.

Ссылки

• [rusteam.permian.ru/players/kipiani.html Профиль на сайте «Сборная России по футболу»]  (рус.)
• [www.sovsport.ru/gazeta/article-item/66848 Великий Давид Кипиани очень любил жизнь]
• [www.kipiani.org/virtual/index.cgi?337 Ему не нашлось места в сборной, отправлявшейся в Испанию…]

Отрывок, характеризующий Кипиани, Давид Давидович

Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.