Кипу

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Кипу
Тип письма:

иное

Языки:

кечуа, аймара (в царстве Кольа), пукина (?)

Место возникновения:

Центральные Анды — Караль

Территория:

Караль, Паракас, Уари, Кольа (Аймара), Империя инков

Создатель:

легендарный Ильа, мудрец времён инки Майта Капака[1]

Период:

III тысячелетие до н. э.[2] — XVIII век[3] (некоторые разновидности используются до сих пор)

Статус:

числовые знаки и часть цветовых значений — дешифрованы, языковые — нет

Направление письма:

от начала опорного шнура к концу, потом сверху вниз

Знаков:

не установлено

Происхождение:

в точности не известно

Родственные:

вампум, узелковое письмо в Китае


Кипу инков. Музей Ларко.

Слушать введение в статью · (инф.)
Этот звуковой файл был создан на основе введения в статью [ru.wikipedia.org/w/index.php?title=%D0%9A%D0%B8%D0%BF%D1%83&oldid=23815342 версии] за 16 апреля 2010 года и не отражает правки после этой даты.
см. также другие аудиостатьи
Системы счисления в культуре
Индо-арабская
Арабская
Тамильская
Бирманская
Кхмерская
Лаосская
Монгольская
Тайская
Восточноазиатские
Китайская
Японская
Сучжоу
Корейская
Вьетнамская
Счётные палочки
Алфавитные
Абджадия
Армянская
Ариабхата
Кириллическая
Греческая
Эфиопская
Еврейская
Акшара-санкхья
Другие
Вавилонская
Египетская
Этрусская
Римская
Дунайская
Аттическая
Кипу
Майяская
Эгейская
Символы КППУ
Позиционные
2, 3, 4, 5, 6, 8, 10, 12, 16, 20, 60
Нега-позиционная
Симметричная
Смешанные системы
Фибоначчиева
Непозиционные
Единичная (унарная)

Ки́пу (кечуа khipu -> исп. quipu — «узел», «завязывать узлы», «счёт»; аймара chino — чино[4]) — древняя мнемоническая и счётная система (в связке со счётным устройством юпаной) инков и их предшественников в Андах, своеобразная письменность: представляет собой сложные верёвочные сплетения и узелки, изготовленные из шерсти южноамериканских верблюдовых (альпаки и ламы) либо из хлопка. В кипу может быть от нескольких свисающих нитей до 2500. Она использовалась для передачи сообщений посыльными часки по специально проложенным имперским дорогам, а также в самых разных аспектах общественной жизни (в качестве календаря, топографической системы, для фиксации налогов и законов, и др.). Один из испанских хронистов (Хосе де Акоста) — писал, что «вся империя инков управлялась посредством кипу»[5] и никто не мог избежать тех, кто проводил подсчёты с помощью узлов[6].

Наиболее древнее прото-кипу (состоящее из 12 свисающих нитей, некоторые с узелками, и обмотанные вокруг палочек) обнаружено при раскопках герметичной комнаты одной из крупных пирамид на археологическом объекте Караль[7] (долина Супе) археологом Рут Марта Шейди Солис (Ruth Martha Shady Solís), датируется оно по стратиграфическому слою приблизительно 3000 годом до н. э.[2][8], в связи с чем может считаться одним из самых древних (после шумерской клинописи и египетских иероглифов) видов письменности у человечества[9]. До этой находки самое старое кипу радиоуглеродным анализом датировалось 779981 годами н. э. Столь большой промежуток между этими датами пока не нашёл объяснения у историков.

Первое упоминание о кипу в письменных источниках находится в Письме Эрнандо Писарро Королевской Аудиенции в Санто-Доминго (ноябрь 1533 год)[10], где конкистадор пишет, что «они считали с помощью узлов на нескольких верёвках» и что «есть у индейцев хранилища дров и кукурузы, и всего остального, и подсчитывают они с помощью узлов на своих верёвках то, что каждый касик принёс», и он же первым заметил, что кипу использовалось для учёта расходов и доходов; с кипу он столкнулся во время своего похода за сокровищами храма Пачакамак, составивших часть выкупа Атауальпы.

В 1923 году американский историк Лесли Леланд Локк в своей книге «The ancient quipu» сумел доказать, что узелковые сплетения инков — действительно письменность[11]. В 2006 году американский исследователь Гэри Эртон (en:Gary Urton) обнаружил также, что в узелках заложен некий код, более всего похожий на двоичную систему — 128 вариаций или 27[12].

Кипу впервые в истории человечества использовалось для применения такого способа ведения бухгалтерского учёта как двойная запись[13].





Содержание

Места хранения кипу

По данным Quipu Database Project[14], созданного гарвардским профессором Гэри Эртоном и его коллегой Кэрри Брезайн, 831 кипу[15] (2/3 из которых классифицированы как имеющие числовую структуру[16]) разбросано по всему миру: от Европы до Северной и Южной Америки. Большинство помещено в музеях за пределами андских стран, однако некоторые находятся в родных местах на попечении потомков своих создателей.

Наибольшая коллекция кипу находится в Западной Европе в Museum für Völkerkunde в Берлине (Германия), она включает 298 кипу. Следующую по величине коллекцию в Европе можно увидеть в Museum für Völkerkunde[17] в Мюнхене. Пачакамак[18] в Перу и Museo Nacional de Arqueologia, Antropologia e Historia[19] в Лиме (Перу) каждый хранит по 35 кипу и Centro Mallqui[20] в Леймебамба (Перу) содержит 32 единицы. Храм Museo Radicati, Лима (Перу) — 26, Museo de Ica (Перу) имеет 25 и Museo Puruchuco[21]; ATE (Перу) имеет 23. В то же время, местные родовые коллекции кипу не включены в эту базу данных, их количество неизвестно. Одна из примечательных коллекций (263 единицы[22]) подобного рода хранится у жителей селения Рапас (Перу), в 1994 году она была исследована Фрэнком Саломоном[23] (Университет Висконсин-Мэдисон, США). Отдел антропологии и археологии Университета Калифорнии в Санта-Барбаре также хранит одно кипу.

Исследовательский центр

Основным исследовательским центром по вопросам кипу является — [khipukamayuq.fas.harvard.edu/ Khipu Database Project]. [www.webcitation.org/611upLIPX Архивировано из первоисточника 18 августа 2011]. Центр возглавляет профессор департамента Археологии Гарвардского университета Гэри Эртон. Администрированием базы данных кипу занимается Кэрри Дж. Брезайн (Carrie Brezine).

Проблемы хранения кипу

Хранение кипу требует применения методики, которая позволит экспонату существовать как можно дольше с наименьшим ущербом. В музеях, архивах и специальных коллекциях кипу хранят так же, как и обыкновенные текстильные изделия. Кипу сделаны из волокон на основе белковых материалов: шерсти верблюдовых или из целлюлозы (хлопок). Свисающие нити кипу часто изготавливались со «сложной системой завязанных узлами нитей, окрашенных в различные цвета, значение которых было известно чиновникам»[24]. Сохранение цвета, натурального или искусственного, является проблемой, которая не может быть полностью решена — постепенное изменение цветности уже произошло и может привести к дальнейшему повреждению волокон. Цвета темнеют от оседания пыли, равно как и от определённых красок и протрав. Кипу были найдены с различными украшениями (например, с раковинами животных), присоединённые к шнурам, и эти нетекстильные материалы могут создавать дополнительные трудности при хранении.

Весь текстильный материал подвержен негативному воздействию ультрафиолетового света. Цветность и прочность материала постепенно снижаются. Температура, влажность и освещение контролируются автоматически системой HVAC. Относительная влажность должна составлять 60 % или ниже, температура должна быть низкой. Высокая температура может увеличить хрупкость и привести к ухудшению волокон кипу. Высокие уровни влажности могут вызвать нежелательные условия для сохранения белка в материале кипу. Как и со всякой тканью, прохладные, чистые, сухие и тёмные условия являются самыми подходящими. Когда кипу демонстрируется в экспозициях, также создаётся специальная среда[25]. Кипу также проверяются на наличие насекомых и их личинок.

Кипу хранится горизонтально на панелях, покрытых нейтральной по кислотности бумагой, чтобы предотвратить потенциальное кислотное повреждение. Усиленная обработка кипу может также увеличить риск дальнейшего повреждения. Волокна могут быть повреждены при трении между собой или при приложении их к стержням под собственным весом, если их подвесить в вертикальном положении[26]. Когда Гэри Эртона, профессора Антропологии в Гарварде спросили, «они хрупкие [кипу]?». Он ответил, «некоторые из них — да: вы не можете прикоснуться к ним — иначе они сломаются или превратятся в пыль. Многие сохранились хорошо, и их можно изучать, не нанося повреждений. Конечно, всегда, когда прикасаешься к такой древней ткани, как эта, — немного её повреждаешь, но эти нити в общем весьма долго хранятся.»[27]

Рут Шейди, перуанский археолог, обнаружила кипу в прибрежном городе Караль, которому, как полагают, приблизительно 5000 лет. Было обнаружено весьма хорошо сохранившееся кипу с «коричневыми хлопковыми нитями, накрученными вокруг тонких стержней», вместе с «рядом пожертвований, включая таинственные мотки волокна различных размеров, обёрнутых в сети, и древние корзины из тростника. Груды сырого хлопка — всё ещё растрёпанного и содержащего семена, хотя и превращённого в грязный коричневый цвет веками, — и нити смотанной в клубок ваты» были также найдены хорошо сохранившимися. Причиной столь хорошей сохранности кипу и других экспонатов может являться засушливый климат Караля.

Современное состояние кипу

Приблизительно 15 или 20 кипу — не сохранившихся — упомянуто в испанских колониальных документах. Никакого соотнесения (корреляции) между сохранившимися и упомянутыми у испанских хронистов кипу не удалось установить. Тем не менее, примитивное использование кипу продолжало вестись в перуанской горной местности и после испанского завоевания инков. Некоторые историки верят, что только кипукамайоки, создававшие определённые кипу, их же могли и прочитать. Если это так, то кипу нельзя считать формой письменности, а скорее мнемоническим устройством. Многие историки, однако, делали попытки дешифровать кипу, поскольку, узнав инкскую версию истории, это позволило бы по-иному взглянуть на прошлое инков.

В 1994 году Фрэнк Саломон (Frank Salomon) провёл исследование в перуанской деревне Тупикоча (Tupicocha), где кипу всё ещё является важной частью общественной жизни деревни. На 1994 год это была единственная деревня, где кипу со структурой, подобной доколумбовому кипу, всё ещё использовались для официального местного управленческого ведения записей, и в качестве общественных функций в местном органе власти, хотя сельские жители не связывали свои кипу с артефактами инков (Salomon 2004). Многочисленные и разнообразные кипу в 2005 году в селении Рапас (Перу) были исследованы Фрэнком Саломоном[28]. В Перу в отдалённом селении Куспон в регионе Анкаш 12 сентября 2009 года было проведено интервьюирование составительницы кипу, женщины по имени Грегория «Ликуна» Ривера, так называемой «последней кипукамайок»; было установлено, что она делала кипу только в случае смерти односельчан. Показанное ею кипу было длиной в несколько метров со множеством (похоже, одинаковых) узлов и состояло из голубых и белых нитей. Назначение у этого кипу было ритуальное: им обвязывали усопшего в виде пояса вокруг талии для того, чтобы «он защитил умершего на пути мёртвых при переходе в другой мир»[29]. Значение цвета в данном кипу, если использовать список соответствий Антонио да ла Каланчи[30], может означать «[загробный] мир на небесах»: поскольку голубой цвет означал «Бог, живущий в голубом небе», а белый цвет — «мир».

Кипу ВА42527 (Museum für Völkerkunde, Берлин) предколумбовой эпохи Америки, который был ранее уже исследован Профессором Гари Уртон (E: Gary Urton, 2003 г., антрополог из Гарвардского Университета), состоит из четырёх особенных квадрантов ориентированы в виде Z или S. Альберто Саэс Родригес (Исп. Alberto Sáez-Rodríguez)[31] в своём исследовании провёл статистический анализ данных у этого кипу. Данные узелковых нитей ориентированы в виде «Z» равномерно распределены вдоль горизонтальной оси, а все данные узелковых нитей ориентированы в виде «S» равномерно распределены вдоль вертикальной оси. После проведения анализа статистических данных, то есть, визуально представление семи точек с координатами (х, у) в виде графика, А. Саэс Родригес утверждает, что узелки на нитях Кипу ВА42527 хранят в себе информацию в виде звёздной карты Плеяд. Невооружённым глазом можно видеть шесть самых ярких звёзд скопления Плеяд. Седьмая точка на графике может быть связана с планетой Венера, каторая проходит через Плеяды примерно раз в 8 лет. Для быстрого определения сходства между картой звёздного скопления Плеяд и её графическим изображением, коэффициент линейной корреляции Пирсона (англ. Pearson correlation coefficient) показывает, что между рядами x, y наблюдается сильная корреляционная связь: X position r(7) = 0.73 (df = 5; p < 0.0617) ; Y position r(7) = 0.43 (df = 5; p <0.3397). Это значит, что задолго до Декарта (F: René Descartes, 1596—1650) древние Инки владели умением работать в аналогичной прямоугольной системе координат.[32]

История изучения кипу

Своё внимание кипу уделяли многочисленные исследователи: Т. П. Томпсон (1829), Свонтон (1843), Риверо-и-Устарис (1857), Болаерт (1864), Перес (1864), Эрнст, (1871), Сэфрей (1876), Ларрабуре-и-Унануэ (1888, 1893), Бастиан (1895), Уле (1897, 1907), Гимараэс (1907), Локк (1912, 1923), Уртеага (1919), Лоайса (1923), Шау (1923), Норденскьольд (1925), Вассен (1931), Льяно Сапата (1933), Имбеллони (1935), Дж. Э. Томпсон (1935), Альтьери (1937, 1939, 1941), Шедл (1943), Познанский (1943), Эшли (1944), Поррас (1947), Беннет (1949), Нуньес дель Прадо (1950), Мехия Ксеспе (1952), Карлос Радикати ди Примельо (1949, 1952, 1965, 1976, 1977, 1984, 1987, 1990, 1991), Эспехо Нуньес (1953, 1957), Якобсен (1963), Молина Мунто (1966), Биркет-Смит (1966—1967), Дэй (1967), Холм (1968), Марсия и Роберт Ашеры (1969, 1972, 1975, 1978, 1981, 1986, 1997), Маккей (1970, 1990), Кузьмищев (1972), Мурра (1973), Конклин (1982, 2001), Роблес (1982, 1990), Уильям Бернс (1984), Зуидема (1989), Ростворовски (1990), Руис (1990), Пис (1990), Буэно (1990), Парссинен (1992), Эртон (1994, 1997, 1998, 2001, 2002, 2003, 2004), Буне (1994), Прада (1995), Перейра (1996, 1997), Саломон (1997, 2002, 2004), Брокав (1999, 2001, 2002, 2003), Арельяно (1999), Регаладо де Уртадо (2002), Килтер (2002)[33].

Предположение о том, что кипу существовало и до инков первым высказал Ларрабуре-и-Унануэ в 1893 году. Эта гипотеза подтвердилась в 1968 году, когда Ёситаро Амано при раскопках обнаружил остатки кипу в могиле, относящейся к среднему горизонту в Пампа-Бланка, но само сообщение о находке было опубликовано только в 1982 году. В те же годы Американский музей естественной истории получил несколько кипу, относящихся к тому же археологическому горизонту.

Карлос Радикати ди Примельо

Радикати ввёл в научный оборот все основные сведения о физических параметрах кипу, о ключах-определителях, о типах кручения нитей, расположении узлов, толщине нитей, их цвете. Также он внедрил термин «архивы» кипу, исследовав археологические находки в захоронениях, что подтвердило письменные источники о наличии у инков государственных реестров записей с многочисленными копиями кипу[34]. Ещё одним существенным его вкладом в изучение кипу стало определения способа кодификации в кипу, получившее название «seriación» — образование серий, в тех случаях, когда речь шла о не числовых данных в кипу, и не о десятичной и иерархической структуре. Радикати считал эти кипу нарративными. Позже это открытие получило своё развитие в исследованиях других учёных. Ещё одним важным открытием Радикати стали кипу «кануто», в которых на главном шнуре размещались свисающие верёвки, обычно, но не всегда, не имевшие узлов, но самые крайние верёвки были крепко обвёрнуты очень тонкими и красочными нитями; сами узлы на таких кипу расположены в случайном порядке, без иерархии и не содержат десятичной системы. Радикати выдвинул гипотезу о существовании связи между кипу и пиктографической «килька» (термин, в первых словарях кечуа означавший «буква», «книга», «бумага»), то есть записи на двумерных плоских материалах. Исследования хроник показывали, что данная система письменности существовала до появления кипу. Запись велась различными красками на деревянных жезлах или прутьях. Этой письменностью владели немногие лица, владевшие знаниями знаков. В свою очередь, данная система (по мнению Радикати) у инков развилась в приложение к кипу картушев, расположенных на лентах/полосах/тканях в верхней части свисающих нитей (возможно, в данном вопросе на Радикати повлияла книга его соотечественника La lettera apologetica, которой он придавал большое значение).

Карлос Радикати ди Примельо (1964) установил степень распространения навыкам составления кипу среди населения Инкской империи:

  • знание кипу статистического — было всеобщим.
  • знание простого идеографического кипу — доступно было определённому кругу обученных этому занятию лиц.
  • знание наиболее совершенного, изысканного идеографического кипу — доступно было узкому кругу учёных (амаута) и кипукамайокам[35].

Запись информации

Большая часть информации, хранящаяся в кипу — числа в десятичной системе счисления[36]; см. Систему кодирования ниже.

Некоторые из узлов, так же как другие особенности, такие как цвет, полагают, представляют нечисловую информацию, которая до сих пор ещё не была расшифрована. Вообще считается, что на протяжении разработки системы не было попыток представить в ней фонетические звуки, как это имеет место в большинстве письменностей. В настоящее время существует теория, выдвинутая Гэри Эртоном, что кипу представляли собой двоичную систему счисления, способную к регистрации фонологических или логографических данных.

В первые годы после испанского завоевания Перу испанские чиновники часто полагались на кипу, чтобы улаживать споры о взимании местной подати или в вопросах производства товаров. Кроме того, испанские летописцы установили, что кипу использовались в основном как мнемонические устройства, чтобы передавать и записывать в числовом формате информацию. Кипукамайоки могли быть вызваны в суд, где их отчёты считались юридическим документом о произведённых в прошлом платежах[37].

Для передачи экономико-статистических данных кипу использовали двойную запись[13], а при передаче сведений о производстве тех или иных продуктов труда учитывали не только фактическую, но и наличную и потенциальную производительность труда. Вот что пишет известный исследователь андских цивилизаций В. А. Кузьмищев:

Кипу «знали», сколько человек проживало в любом из селений и во всём царстве, сколько из них было мужского и женского пола, как они были разбиты по возрасту и по состоянию здоровья, сколько среди них было женатых и вдовых, сколько ушло на войну и на общественные работы, сколько людей и какой работой занимались сегодня и сколько они могли произвести того или иного продукта и так далее и тому подобнее. Но не только люди и результаты их труда, а сама природа и её потенциальные возможности были зафиксированы в кипу.

В. А. Кузьмищев. [bibliotekar.ru/inca/index.htm Царство сынов Солнца] (7 сентября 2011). [www.webcitation.org/611usVJXE Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].

Условная схема построения кипу

  • 1. Шнур — основа кипу.
  • 2. Нить-подвеска 1-го порядка (крепится на шнуре). Могла как свисать вниз с главного шнура, так и быть направленной вверх, то есть на 180 градусов к свисающим вниз[38].
  • 3. Нить-подвеска 2-го порядка (крепится на предыдущей).
  • 4. Нить-подвеска 3-го порядка (крепится на предыдущей).
  • 5. Вспомогательная нить-подвеска (крепится на других нитях).
  • 6. Ниточка на главном шнуре, направленная в противоположную сторону от свисающих нитей (то есть вверх) и вставленная между ними. Служила, видимо, разделителем.
  • 7. Знак-определитель содержания кипу или ключ главного шнура.
  • 8. Узел простой — бывает до девяти штук — и никогда больше — на нити (в конкретном позиционном участке, отвечающем за расположение десятков, сотен и более высоких чисел). Чаще всего располагаются в средней и верхней части нитей.
  • 9. Узел-в-виде-восьмёрки — до девяти штук на нити[39]. Чаще располагаются в нижней части нити. Один такой узел обозначает 1.
  • 10. Узел сложный — до девяти витков каждый (это могли быть только единицы). Чаще располагаются в нижней части нити.
  • 11. Узел-петля (различных видов[40]), особенно так называемый «сделанный наполовину», впервые описанный Сиприани (1928), а затем Альтьери (1941).
  • 12. Узел, закрепляющий какую-либо вещь, например, различные ниточки, или пучки шерсти и хлопка.

В кипу нитей-подвесок 2-го и большего порядка, а также и знака-определителя может не быть. Нити-подвески 2-го и 3-го порядка могут крепиться непосредственно над или под узлом или же на некотором расстоянии от них, что пока не нашло удовлетворительного объснения у исследователей, но некоторые закономерности есть:

  • если на нити-подвеске расположено две или больше дополнительных нитей, то располагаются они почти всегда в одном и том же месте друг возле друга
  • дополнительные нити почти никогда не располагаются под сложными узлами и узлами-в-виде-восьмёрки, и обычно располагаются над или под простыми узлами, то очень близко от них, то достаточно далеко.

Цвет нити также передавал содержание кипу и может считаться ключом. Встречаются одно-, двух- и трёхцветные нити. Других сочетаний цветов не бывает[41]. Если кипу было числовым, то цифровые знаки-узлы располагались вертикально и снизу вверх от единиц к десяткам и сотням.

Система кодирования

Ключи кипу

Ключ главного шнура

В главный (несущий) шнур кипу мог вставляться ключ (такими могли быть: кусочки дерева, камни, минералы, металлы, растения и т. п.)[42] на кольце, указывавший на смысловое содержание самого кипу или нити. Это имело значение, так как позволяло избежать путаницы с прочтением цвета нити, которая в таком случае меняла значение. Например, жёлтый цвет нити при наличии различных заглавных ключей позволял «прочитать» кипу по разному: листы кукурузы и золотая нить как показатели высшего порядка (знак-определитель содержания кипу) двух главных верёвок показывают, что одно кипу относится к сельскохозяйственному классу, а другое кипу — к классу минералов.

Подробно об этом говорит Блас Валера:

…если в плетении узлов должны были быть показаны плоды земли, то необходимо было вводить в кольце главного шнура листья молодого кукурузного початка; если, наоборот, в кипу хотели рассказать о металлах, то, как специальный знак, на главный шнур наматывались золотые нити, изготовляемые в моей земле весьма искусно. Нужно знать, что, да, действительно, использовались те же цвета, но, во-первых, глаз был должен определить прикрепленный к шнуру опознавательный знак…

— Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum. Indios, gesuiti e spagnoli in due documenti segreti sul Perù del XVII secolo. — CLUEB, Bologna, 2007, стр. 366

Кодирование цветом

Суммарно известно о 24 различных окрасках нитей. Чаще встречаются естественные цвета хлопка или шерсти, вслед за ними — окрашенные: преобладают белый, синий, жёлтый, красный, чёрный, зелёный, и больше других — коричневый.

Распределение цветов в кипу:

  • один цвет для всей верёвки;
  • два или три цвета для каждой верёвки, или один — для каждой кручёной нити;
  • два или больше цветов для той же верёвки, но смешанных внутри каждой кручёной нити с помощью разноцветных нитей;
  • два и даже три цвета на той же верёвке, размещённые в верхней, центральной или нижней части.

Цвет нити как обозначение класса объектов

Имелись следующие определения:

  • Чёрный — время. То есть на чёрных нитях записывалось «время», «срок», годы, исторические события, понятие «от начала чего-либо (напр., от начала правления короля инков)»; чёрный цвет потому, что «кипу сообщало, сколько ночей прошло с момента того или иного события»[44]. Также — болезнь (при наличии ключа в главном шнуре). Этот цвет когда выцветает на нитях, то может быть перепутан с тёмно-тёмно-коричневым. В археологических кипу этот цвет встречается только в комбинации с другими цветами. Мартин де Муруа писал, что брат полководца Апукамака был отправлен им в Куско для передачи тому сообщения завоёванной провинции Арика и он получил кипу, сообщавший об этой победе, где в кипу «было столько узлов, сколько селений было завоёвано, столько маленьких узелков, сколько было числом побеждённых индейцев, и на чёрной верёвке — число тех, кто погиб на войне»[45]. Во врем восстания индейцев Чили вождь повстанцев Лепитран отправил часки с кипу из четырёх верёвок, где чёрный цвет также обозначал время (лунные ночи).
  • Кармазиновый (ярко-красный; малиновый) — обозначение Инки (Короля, Монархии). На такой нити могли располагаться также узлы «времени», то есть для указания на срок правления Инки. Например, 4 узла — это четыре года правления Инки. Этот цвет упоминается только в письменных источниках.
  • Бурый (в колониальных источниках известен как земляной) — обозначал «подчинение», «общественный порядок», «правление», «управление»; например, осуществление подчинения правителем Инкой таких-то провинций (во время завоевания). А также — картофель (при наличии ключа в главном шнуре кипу)[46]. Этот цвет упоминается только в письменных источниках; вероятнее всего, он сопоставим с одним из тонов коричневого цвета.
  • Коричневый (точнее каштановый)[47]. В кипу встречается наравне с белым чаще всего. Существует четыре тона:
    • светло-коричневый — значение неизвестно,
    • светло-светло коричневый (почти желтовато-белый) — значение неизвестно,
    • тёмно-коричневый — значение неизвестно,
    • тёмно-тёмно-коричневый (почти чёрный) — значение неизвестно.
  • Зелёный — «завоевание»; обозначение противника, или количество человек, умерших у противника. На этой нити расположение было таким: первым шло сообщение о тех, кому за шестьдесят и старше, а дальше в соответствии со своими возрастами шли другие младше на десять лет и т. д. На нитях археологических встречается довольно редко. Мог быть двух тонов:
    • светло-зелёный,
    • тёмно-зелёный.
  • Красный — война; собственное войско, а также собственные потери на войне. На нитях археологических кипу встречается довольно редко. Мог быть двух тонов:
    • сочный,
    • едва красный.
  • Жёлтый — золото (например, военная добыча, состоявшая из золота весом во столько-то единиц измерения; однако какие именно единицы использовались из инкской системы мер и весов — неизвестно). А также — кукуруза (при наличии вставленного в главный шнур маленького кукурузного початка, имевшего значение ключа для прочтения кипу). Например, жёлтая нить означала кукурузу, и если к ней была привязана синяя нить (определённая провинция), с тем или иным числом узелков, то это говорило о том или ином урожае в этой провинции. На нитях археологических кипу встречается реже всего. Мог быть двух тонов:
    • интенсивный и сияющий, как золото,
    • немного обесцвеченный.
  • Белый — серебро; мир. В кипу встречается наравне с каштановым чаще всего. Существует два тона (какой тон что значил — неизвестно):
    • ярко белый (цвета молока),
    • желтовато-белый, называемый также «фламандский белый» (исп. blanco flamenco).
  • фиолетовый (тёмно-лиловый) — обозначение начальника, который бы правил над селением, территорией, людьми; курака; правитель одного или двух селений. Этот цвет упоминается только в письменных источниках.
  • Синий. На нитях встречается довольно редко. Двух тонов (значения неизвестны):
    • собственно синий,
    • голубой.
  • Соломенный или палевый (Straw) — обозначал отсутствие; беспорядок в управлении; «варварство». «Из отсутствий [цветов нитей] они извлекали представление о том, чего не было, а по Кипос — то, что произошло»[48]. Этот цвет упоминается только в письменных источниках; вероятно, сопоставим с одним из тонов светло-коричневого.

Тот же метод обозначений, который лежал в основе так называемых цензовых, то есть счетных, кипу (числовые знаки в цветовых категориях), позволял вводить обозначения таких понятий, как «начальник» в категории «испанцы» для обозначения, скажем, Франсиско Писарро, завоевателя Перу, названий соответствующих городов в той или иной провинции и др. Что же касается географических названий и личных имен, которые не поддавались такому «написанию», то, предположительно, можно было использовать систему, основанную на комбинировании фонетических и нефонетических элементов: подыскивалось кечуанское слово, звучанием близкое к тому, которое нужно было воспроизвести, и заносилось на кипу с обозначением соответствующей категории (например, «географическое название»), чтобы избежать путаницы. Есть вероятность того, что в подобных случаях при воспроизведении следовало для получения правильного текста читать не все слово на кечуа, а лишь первый слог, и таким образом составлять из нескольких слогов нужное слово. В зависимости от тематики кипу имело как бы ключевые категории, на основе которых строился текст. Так из сообщения Каланчи и согласно заключениям Д. Роу, для исторических кипу таковыми были категории: «провинции», «крепости», «правители», «добыча» и др. Тот же Д. Роу показал сходство строения административных испанских текстов, основанных на информации, полученной через посредство кипу, со строением текстов хроник таких авторов, как Кабельо Бальбоа, М. де Моруа и П. Сармьенто де Гамбоа, которые и сами, кстати, утверждали, что при написании своих трудов использовали сведения, полученные от кипукамайоков[49]. Можно было записать такой текст: «Когда маркиз Писарро отправился из Бомбона в Кахамарку, мы дали ему 826 индейцев и все они погибли в ходе этой экспедиции», а также можно было фиксировать имена собственные и географические названия используя близкие по звучанию кечуанские слова, например — сочетание понятий «сокол» и «золото» передавали название деревни Гуаманкоро с населением в 100 человек. С помощью кипу могли, используя, как и в предыдущем случае, казалось бы, совершенно неподходящие категории («полезные растения», «деревянные изделия» и т. п.) передать название долины Пакасмайо, читая только первый слог в первом и втором случаях и все слово целиком в третьем, так что наименование долины складывалось из слов «картофель», «деревянный жезл» и «река»[50].

Цвет нити для разделения одного вида объектов

Если объект учёта был один, но требовалось его разделить по качественным характеристикам, то тоже использовались различные цвета нитей. Это находило применение:

  • Для учёта скота (лам, гуанако, викуньи, альпака), имевших различный цвет шерсти. Об этом сообщает Гарсиласо де ла Вега:
Чтобы иметь возможность вести счет той огромной массе скота, которым владели инки, они делили его по цвету, ибо тот скот окрашен во многие и различные цвета, как лошади в Испании, и были у них [специальные] названия каждого цвета. Очень пятнистый скот, [но] двухцветный они называли муру-муру, а испанцы говорят мороморо. Если какой-либо ягненок отличался по цвету от свои родителей, после того как они выкармливали его, его переводили в стадо его цвета; и, таким образом, они с большой легкостью получали представление и знали о [количестве] того своего скота с помощью узлов. ибо нити [кипу] были того же цвета, что и сам скот.

— Инка Гарсиласо де ла Вега. «История государства Инков», — Л., 1974, книга Пятая, Глава X, стр. 288

  • Для записи законов:
"…бесчисленное их число [законов] ещё сегодня соблюдают верные индейцы, все основанные на разуме и очень во многом соответствующие законам самых великих юристов (letrado); они точно записали и доверили их узлам на нитях различного цвета, которые имелись у них для их рассказов, и они так сумели обучить им своих сыновей и потомков, что даже законы, установленные первыми королями — шестьсот лет тому назад, сохраняются в их памяти так, словно они сегодня были заново провозглашены

— Инка Гарсиласо де ла Вега. «История государства Инков», — Л., 1974, книга Пятая, Глава XI, стр. 290

Скрученные нити смешанных цветов

Смесь цветов на кручёной нити (скручивание разноцветных нитей в одну) применялась для обозначения перечня объектов/понятий

  • «Бело-желто-голубая» нить — обозначение религиозного культа; или организации праздника в честь Бога (Солнца). «Дословно» это означало «Бог, живущий в голубом небе, создававший золото и серебро, этому он [Инка] устроил первый праздник, и [кипукамайок] размещал на ней [нити] один узел, а если то был третий, или четвёртый из тех, что устраивались в году, на неё бы вносилось три узла, или четыре»[51].
  • Для определения провинций Империи Тауантинсуйу: каждая провинция имела свою смесь цветных нитей. На этой нити, в свою очередь, могла размещаться (вставляться) красная нить для обозначения погибших в своём войске «из/в такой-то провинции». Также использование цвета нитей для провинций Империи встречалось в кипу, связанных со статистикой и налогообложением таких провинций[52]. Эта же система распространялась на отчёты о географическом и экономическом описании Империи[53].
  • Простым сочетанием цветов (методом смешивания) свисающих нитей без узлов могли передаваться имена собственные (согласно Антонио де ла Каланча)[54].

Другие смешивания цветов скрученных нитей (не расшифрованные):

  • тип скручивания яшмовидный, когда в верёвке одного цвета встречаются нити другого цвета, обозначается в исследованиях символом «j» — «jaspeado» (яшмовый) или «h.» — «hilo en la cuerda» (нить на веревке). Встречается чаще:
    • молочно-белый — тёмно-коричневый,
    • молочно-белый — светло-коричневый,
    • белый-фламандский — светло-коричневый,
    • молочно-белый — чёрный,
    • тёмно-коричневый — жёлтый,
    • светло-коричневый — чёрный,
    • белый-фламандский — голубой,
    • молочно-белый — голубой,
    • молочно-белый — зелёный,
    • тёмно-коричневый — светло-коричневый,
    • чёрный с белым,
    • белый с коричневым,
    • красный — жёлтый,
    • красный — синий,
    • синий — чёрный,
    • молочно-белый — тёмно-коричневый — жёлтый,
    • молочно-белый — светло-коричневый — чёрный,
    • белый-фламандский — тёмно-коричневый — красный,
  • тип переплетение нити одного цвета методом скручивания с нитью другого цвета (исп. torzal más torzal), обозначаемый в исследованиях символом «t+t» (встречается реже):
    • синий — красный,
    • молочно-белый — тёмно-коричневый,
    • молочно-белый — синий,
    • светло-коричневый с красным,
    • молочно-белый — красный,
    • белый-фламандский — тёмно-коричневый,
    • белый-фламандский — светло-коричневый,
    • молочно-белый — чёрный,
    • тёмно-коричневый — синий,
    • светло-коричневый — синий,
    • светло-коричневый — тёмно-коричневый и зелёный «j»,
    • тёмно-коричневый — светло-коричневый и синий «j»,
    • синий — светло-коричневый и синий «j»,
    • тёмно-коричневый — светло-коричневый и зелёный «j»,
    • белый-фламандский — тёмно-коричневый и белый «j»,
    • тёмно-коричневый и светло-коричневый «j» — синий и зелёный «j»[55].

Позиционное расположение цветов (вверху, посредине, внизу) на нити в исследованиях обозначается символами «½ + ½» (когда используются верхняя и нижняя части нити для различной окраски), «? + (? + ?)» или «1/3 + 2/3» (когда одна верхняя треть нити одного цвета, а две трети — другого), «1/4 + 3/4» (когда одна верхняя четверть нити одного цвета, а три четверти — другого), «1/4 + 1/4 + 1/2» (когда нижняя половина нити одного цвета, а верхняя разделена — на два других). Для таких случаев смешивания цветов бывают[56]:

  • «½ + ½»
    • молочно-белый — белый фламандский и красный «j».
  • «1/3 + 1/3 + 1/3»
    • синий — красный — чёрный.
Не сочетаемые цвета нитей

Нити, скручиваемые в верёвку, не сочетались, видимо, в таких комбинациях цветности[57]:

  • все тона коричневого с красным
  • все тона коричневого с зелёным

Цветовой ключ (дополнительный) или картуш на свисающей нити

Цвета, вышитые в верхней части каждого тонкой свисающей нити, несмотря на то, что в обоих классах (сельскохозяйственный или металлы) кипу могут быть одинаковыми, всё же показывают различные предметы: например, кукуруза, кока и стручковый перец — в одном классе; золото, изумруды и киноварь — в другом. К тому же «заплетенные вправо узлы являются именно суммой чисел, завязанных на каждой нити; и сумма могла быть отображена в нити-итоге (то есть с итоговыми значениями), куда вводилось общее количество поступивших товаров; а заплетенные влево узлы говорят о том, что это количество товаров лишь предполагалось, но они не поступили: следовательно, они не подсчитываются в итоговой нити»[58].

Существовали различные комбинации цветов для картушей. Например, в кипу № 5 из коллекции Альтьери[56]:

  • 1-я свисающая нить: картуш белый — красный.
  • 2-я свисающая нить: картуш белый — синий — красный — синий — белый.
  • 3-я свисающая нить: картуш синий — красный — белый — красный — синий — красный — белый — чёрный — красный.


«Фактор позиции»

В кипу также учитывался фактор позиции, когда определённые вещи или предметы, о которых шла речь или составлялась запись, располагались в порядке убывания значимости (по какому принципу и как — неизвестно). Так, Гарсиласо де ла Вега по этому поводу пишет, что:

Предметы, не обладающие [специфическим] цветом, располагались по своему порядку, начиная от [предметов] наивысшего качества и значения, [постепенно] переходя к менее ценным, каждая вещь в пределах своего вида [или рода], как бывает у злаковых и овощей. Возьмем для сравнения культуры Испании: вначале идет пшеница, затем ячмень, затем горох, бобы, просо и т. д. И точно так же они вели счет оружию, ставя вначале то, которое считалось самым благородным, как-то: пики, а затем дротики, лук и стрелы, дубинки и топоры, пращи и все остальное оружие, которое они имели. А когда речь шла о вассалах, они давали отчет по жителям каждого селения, а затем вместе каждой провинции: в первой нити они фиксировали стариков от шестидесяти лет и больше; во второй — зрелых людей от пятидесяти и выше, а третья фиксировала сорокалетних, и так по десять лет вплоть до грудных младенцев. Таким же образом они считали и женщин по возрасту.

— Инка Гарсиласо де ла Вега. «История государства Инков», — Л., 1974, книга Шестая, Глава VIII, стр. 357

В Памятной записке, составленной на основе кипу и представленной в 1561 году кураками Хаухи в Аудиенцию Лимы, значимость для индейцев предметов быта и хозяйствования (в том числе и европейских) группировалась в определённые классы в порядке убывания. Из документа следует, что индейцы больше ценили киноа, чем картофель, а европейских кур, впервые появившихся в Перу в 1537 году, больше чем местную дичь[59]:

  • 1.°: люди,
  • 2.°: южноамериканские верблюдовые, скот,
  • 3.°: ткани,
  • 4.°: возделываемые продукты питания,
  • 5.°: предметы из агавы,
  • 6.°: керамика,
  • 7.°: птицы,
  • 8.°: растительные продукты некультивируемые,
  • 9.°: продукты не возделываемые,
  • 10.°: люди, предназначенные для перемещения (передвижения),
  • 11.°: скот, предназначенный для перемещения (передвижения),
  • 12.°: провизия, предназначенная для перемещения.

Формат «образования серий»

Цветовые серии

Формат образования серий из свисающих нитей на главном шнуре выглядел так:

  • Нить 1 — Цвет A
  • Нить 2 — Цвет B
  • Нить 3 — Цвет C
  • Нить 4 — Цвет D
  • (промежуток)
  • Нить 1 — Цвет A
  • Нить 2 — Цвет B
  • Нить 3 — Цвет C
  • Нить 4 — Цвет D
  • (и т. д.)

Этот набор повторяющихся узлов на каждой нити, но разных цветов, говорил о не числовом значении кипу[60]. Создание серий нитей (часто без узлов), видимо, упрощало составление кипу, как это делают европейцы, проставляя инициалы или аббревиатуры[61]. Относительно таких кипу хронист Бернабе Кобо писал, что только кипукамайок, их составивший, их же и мог «прочитать»[62].

Образование серий с помощью промежутков

Другим видом образования серий было расположение свисающих нитей через определённый размер промежутка между группами таких нитей, как если бы они были поделены на секции[63].

Длина верёвок и нитей-подвесок

В кипу, имеющих формат «образования серий», встречаются нити-подвески одинаковой длины, но в разный «сериях», «группах». Последовательность нитей-подвесок в разных «сериях» также могла соблюдаться. Из чего видно, что длина нитей имела определённое значение и подчинялась некоему порядку.

Кодирование числами

Каждое селение, являвшееся столицей провинции, имело свою цифру. Например, для обозначения того, что «Манко Капак, первый правитель Инка, завоевал первую столицу провинции, в нить вводился один большой узел, вторую — два больших узла, и так — со всеми остальными. Известно, что у Куско, столицы Империи, было три, или четыре узла, один над другим»[51]. Известно также, что удалённость провинции от столицы империи Куско часто ставилась в зависимость от порядкового счисления: например, чем ближе провинция, тем она или её представитель-курака ближе в службах, походах, ритуалах, церемониях к правителю инке.

Также известно, что «три узелка в форме восьмерки в начале кипу (в одном из 21 найденных в 50-х годах XX века доктором Артуром Хименесом Борха[64] в полу дома инкского сановника-кипукамайока в административном центре Пуручуко, около Лимы[9]) представляют собой ссылку на место, топоним Пуручуко»[65].

Кодирование узлами

Марсия Ашер и Роберт Ашер, после анализа нескольких сотен кипу, показали, что по большей части информация в кипу является числовой, и эти числа могут быть прочитаны. Каждая группа узлов — цифра, и есть три главных типа узлов:

  • простые узлы, продетые верёвкой сверху вниз;
  • «длинные узлы», состоящие из продетой сверху вниз верёвкой, соединённые узлом с одним или более дополнительными поворотами;
  • узлы в виде цифры «восемь» — 8.

В системе Ашера четвёртый тип узла — «узел-в-виде-восьмерки» с дополнительным скручиванием относится к «EE». Число же представлено как последовательность групп узлов (кластеров), в основе имеющих 10 — десятичную систему счисления.

Итак:

  • Степень десятка показывается положением вдоль нити и выстраивается следующими друг за другом витками.
  • Цифры в положениях десятка и более высокие степени представлены группами простых узлов (например, 40 — четыре простых узла в ряд в положении «десятков»).
  • Цифры в местах «единиц» представлены длинными узлами (например, 4 — это узел с 4 оборотами). Из-за манеры завязывания узлов цифра 1 не может быть показана подобным образом, и представлена в данном положении «узлом-в-виде-восьмерки».
  • Ноль показан отсутствием какого-либо узла в соответствующем положении.
  • Поскольку однозначные числа от 0 до 9 показаны особым способом, то понятно, где число заканчивается. Поэтому одна свисающая нить в кипу может содержать несколько чисел.

Например, если 4s представляет четыре простых узла, 3L — представляет длинный узел с тремя оборотами, E — представляет «узел-в-виде-восьмерки», а X — представляет незаполненное место, то есть 0:

  • Число 731 было бы представлено как — 7s, 3s, E.
  • Число 804 было бы представлено как — 8s, X, 4L.
  • Число 107, сопровождаемое числом 51, было бы представлено как — 1s, X, 7L, 5s, E.

Это прочтение может быть подтверждено следующим фактом: кипу постоянно содержат суммы, составленные систематическим путём. Например, нить может содержать сумму следующих n нитей, и эти взаимосвязи повторяются в кипу неоднократно. Иногда это также итоговые суммы. Такие взаимосвязи были бы невероятными, если бы узлы были прочитаны неправильно. Некоторые данные не являются числами, их Ашеры называют числовые ярлыки. Они все же состоят из чисел, но получающееся в итоге число, кажется, используется в виде некоего кода, что очень схоже на наше использование чисел для опознания отдельных лиц, мест, или предметов. Испытывая недостаток контекста отдельных кипу, трудно установить, что мог бы означать какой-либо данный код. Другие виды кипу, возможно, передавали также информацию: кодирование цветом, соответствующее размещение нитей, интервал, и сама структура нитей и дополнительных ответвляющихся нитей. Некоторые утверждали, что в кипу не только одна числовая информация, а оно представляет собой и систему письменности. Это было бы особенно важным открытием, поскольку нет сохранившихся текстов, написанных на языке кечуа, в период, предшествующий испанскому вторжению. Возможные причины этого очевидного отсутствия письменного языка включают:

  • фактическое отсутствие письменного языка,
  • уничтожение испанцами всех письменных отчётов,
  • успешное сокрытие местным населением таких отчётов.

Историки Эдвард Хаймс и Джордж Ордиш полагают, что кипу являлся инструментом записи, подобного музыкальной нотной системе обозначений, в которой ноты на странице представляют основную информацию, и что исполнитель мог бы претворить в жизнь те составляющие[67].

В 2003 году, в то время как проверка геометрических знаков токапу, имевшихся на рисунках Инкских одеяний в книге «Первая Новая Хроника и Доброе Правление», написанного Фелипом Гуаманом Пома де Айяла в 1615 году, Уильям Бернс Глинн нашёл образец, который, кажется, помогает расшифровать некоторые слова в кипу, сопоставляя узлы цветам свисающих нитей[68]. 12 августа 2005 года номер журнала «Science» выходит в свет с сообщением, озаглавленного «Khipu Accounting in Ancient Peru» антропологом Гэри Эртоном и математиком Кэрри Дж. Брезайн. Их работа может считаться первой идентификацией кипу как нечислового явления, а последовательность трёх «узлов-в-виде-восьмерки» в начале кипу, которое, кажется, является уникальным означающим. Это мог быть топоним для города Пуручуко (Puruchuco, около Лимы), или имя хранителя кипу, который его составил, или сам предмет, о котором идёт речь, или даже указатель времени.

Числовые кипу

В числовых кипу расположение значений было позиционным. Расстояние между узлами (или группами узлов), обозначающих единицы, десятки, сотни и т. д., в среднем составляет от 4 до 6 см[69]. Для примера, в наиболее часто встречающихся кипу с тремя порядками (единицы, десятки, сотни) самые верхние — сотни — расположены на свисающих нитях ниже главного шнура примерно на 10—11 см, средние — на 14—15 см, нижние — в пределах 20—35 см.

Обозначение некоторых чисел

В отличие от арабских цифр, где для написания числа 10 000 нужно записать 5 цифр: 1 единица и 4 нуля, в кипу достаточно было завязать 1 узел в нужной позиции свисающей нити, поскольку нулями считались пустые позиции нити. Следует заметить, что не всегда отсутствие узлов на нити обозначало «нуль», поскольку такая нить также могла представлять собой имя собственное, напр. название провинции.

Арифметические вычисления с помощью кипу

Сложение и вычитание

Производить такие арифметические операции как «сложение и вычитание с помощью кипу почти так же легко, как это делается арабскими цифрами на листе бумаги»[70]. Уже в первых словарях языка кечуа было зафиксировано слово quipuni — считать по узлам[71]. Так, суммирование чисел 352, 223 и 324 производится завязыванием узлов на нитях в соответствующих местах и горизонтальным «прочтением» справа налево или наоборот[72].

1-я нить 2-я нить 3-я нить 4-я нить (сумма)
3 2 3 8
5 2 2 9
2 3 4 9

Аналогично с вычитанием. Если сложение даёт в одном горизонтальном ряду число большее, чем 9, например, 11, то десятка в виде 1-го узла переносится на верхний горизонтальный ряд. Данные операции, однако, производились на юпане, поскольку узлы в кипу делались так, что развязать их было непросто, то есть кипу — показывало и само вычисление и его результат, в то время как юпана — либо только исходные данные либо их результат[73].

Использование в качестве календаря

Исчисление времени также осуществлялось и регистрировалось при помощи кипу[74], как заметил американский исследователь Гэри Эртон[75], и, похоже, в связке с юпаной — счётами инков. Специалисты инков, занимавшиеся календарями назывались «кильякипок»: слово «килья» означало «Луна» (богиня Луны), «месяц», «месячный год»[5]. О «философах-астрологах» говорил Фелипе Гуаман Пома де Айяла (1615), что они в своей работе использовали кипу, он же нарисовал одного такого астролога, несущего в руке кипу, под фигурой которого написано «астролог, поэт, ведающий о вращении солнца и луны, затмени[ях], звёздах и кометах; о времени [наступления] воскресенья [каждые 10 дней], и месяца [каждые 30 дней], и года, и о четырёх ветрах мира, чтобы сеять с давних времён съестное»[76].

Использование в качестве топографической системы

Секе, имевшие своё материальное воплощение в нитях и узлах кипу, представляли собой воображаемые линии-направляющие, то есть векторы, у исходившие из храма Кориканча в Куско[77] во все стороны Империи Инков, а именно — к священным местам — вакам. Линии были тесно связаны не только с географией и геометрией, но также и с астрономией и социумом, поскольку каждая вака соединялась в представлении андских народов также с небесными телами: тёмными туманностями, звёздами и планетами; а также с социальными группами[78][79]. В основном это были линии связанные с паломничеством[80]. Время у Инков, действительно, до такой степени являло собой единение с пространством, занятым человеком, что «ceques», линии, выходившие из центра Инкского мира, города Куско, позволяли определить не только социальные группы и 328 вак, помечающих ритуальный календарь Инков из 328 дней, а некоторые ваки также считались астрономическими обсерваториями, указывающими место некоторых знаменательных солнечных и лунных позиций[81].

Использование для записи законов и судебных решений

Наиболее чётко о применении кипу в качестве свода Законов Инков сказано в «Докладах» вице-короля Мартина Энрикеса де Альманса. Так инкские судьи «прибегали к помощи знаков, имевшихся в кипу и… других, имевшихся на нескольких разноцветных досках, из чего разумели, какова была вина каждого преступника»[82].

Юрист Хуан де Матьенсо в 1567 году писал, что «тяжбы, которые индейцы вели с касиками или знатными людьми, гражданские и уголовные, их записывал в кипу тукуйрику [Тукрикук апу — руководящий, предписывающий судья, предотвращающий плохие дела]» и что приговор выносимый алькальдами «должен был быть записан, а если нет, то должен остаться в используемых ими кипу», и чтобы «жалобы индейцы приносили к испанскому коррехидору, а в его отсутствие — к тукуйрико, чтобы он внёс это в своё кипу на память и каждые четыре месяца ходил к городскому коррехидору, чтобы в ускоренном порядке свершить правосудие относительно жалоб, которые он носил в кипу»[83]. Сами «тукуйрикос, являвшиеся подобием коррехидоров провинций, решали тяжбы и отправляли Инке, в кипу, решения относительно преступлений»[84]. Об использовании кипу при вынесении приговоров сообщал также Гарсиласо де ла Вега:

Сообщения направлялись для того, чтобы было видно, имело ли место правильное правосудие, чтобы младшие судьи не проявляли бы небрежности в его осуществлении, и, если они его не осуществляли, их строго наказывали. Это было подобно тайным проверкам на месте (гесidencia), которые осуществлялись каждый месяц. Формой передачи таких сообщений инке и его [людям] из его верховного совета были узлы, завязывавшиеся на шнурах разного цвета, которыми они объяснялись, как на цифрах, ибо узлы такого и такого цвета говорили о преступлениях, которые были наказаны, а определенные ниточки различного цвета, которыми были перехвачены более толстые шнуры, говорили о наказаниях, которые были осуществлены, и о законах, которые были применены. И таким образом они понимали друг друга, ибо не имели письма (letras).

— Инка Гарсиласо де ла Вега. «История государства Инков», — Л., 1974, книга Вторая, Глава XIII, стр. 101

Разрисованные доски и кипу, содержавшие своды законов были уничтожены испанцами во время завоевания Империи инков и города Куско в частности[85].

Упоминания колониальных историков

Эрнандо Писарро, 1533

Хронологически первые сведения о кипу известны из его письма к Королевской Аудиенсии. Писарро подчёркивал, что использование кипу было всеобъемлющим и что учёту подвергались различные предметы, ресурсы и люди. Так он писал, что «у Калькучимы было много людей, и очень хороших, которых он, в присутствии христиан, подсчитал с помощью своих узлов»[86], и что таковых вышло «35 тысяч индейцев»[87].

Сообщение Кипукамайоков, 1542

В «Сообщении кипукамайоков» («Relacion de Quipucamayos») приводится (1542) упоминание о кипу:

Эти кипукамайо[ки] были наподобие историков или учётчиков расчетов, и их было много, и во всех них было соответствие в их кипу и рассказах; их единственным занятием было вести важный учёт [сведений] с помощью своих кипу будь то о происхождении и начале Инков, будь то о каждом из них в отдельности, от рождения каждого, а также о об остальных делах, случившихся во времена каждого из этих правителей. Они были обязаны информировать и отчитываться обо всём, о чём бы их не запросили, и были обязаны обучать своих детей, и хорошенько их проверять, показывая им значения каждой вещи

— Сообщение кипукамайоков (1542)[88]

О копиях записей в кипу у различных кипукамайоков сказано, что: «Тех, кого привели к Вака де Кастро, попросили время, чтобы подготовить свои кипу, и проверить их, каждого по отдельности друг от друга, чтобы увидеть, согласуются ли они друг с другом в рассказах, которые каждый давал». Указывается единственный источник историй и рассказов — кипу. «Те (испанцы) записывали, то, что с помощью кипу, излагалось», «По отчетам из кипу», «давая отчет о древностях, эти учётчики говорили»[89]. О возможном способе передачи информации с помощью кипу также говорится, что: два кипукамайока, жители Пакаритамбо, сообщили, что «их отцы и дедушки кипукамайоки, из Инков, рассказывали своим детям и внукам, наказывая держать это в тайне, [что] Манко Капак был первым Инкой, сыном одного кураки, правителя Пакаритамбо, имени которого они не [смогли] дознаться, но поскольку они оттуда же, то смогли выяснить его происхождение»[90]. О государственном обеспечении говорится, что: «этим [кипукамайокам] выделялась весьма полноценная доля из всего рода провизии на каждый месяц года, и им предоставлялись жены и слуги, и у них не должно было быть другого занятия, кроме как тщательно вести учёт с помощью своих кипу, и хорошенько их составляя соответственно правдивому сообщению»[91].

Педро де Сьеса де Леон, 1553—1554

Первым испанским автором, опубликовавшим (1553) свою работу (Хроника Перу), где говорилось о кипу, был Педро де Сьеса де Леон. Во второй части хроники (1554) он охарактеризовал кипу следующим образом:

Кроме того у них был и другой устав, [из коего] знали и ведали о том, как нужно было осуществлять взимание податей, [управление] провинциями, обеспечение, будь то при прохождении короля с армией, будь то при посещении им королевства, или не вникая во всё это, разуметь, что поступало в хранилища и платили подданные, таким образом, чтобы не нанести им [какого-либо] убытку, так ладно и толково, что они наголову превосходили мастерство письменности, использовавшееся мексиканцами для их подсчетов и торговли. И это были кипу, являющие из себя большие нити связанных веревок, и те, кто этим занимался, были счетоводами, ведавшими числами этих узлов, с их помощью они предоставляли сведения об осуществлённых расходах или о других вещах, случившихся много лет тому назад; и этими узлами они считали от одного до десяти, и от десяти до ста, а от ста до тысячи; и [в] одной из этих нитей содержится подсчет [чего-то] одного, а в другой — другого, и таким образом это делается, что для нас этот счет остроумен и таинственен, а для них самый заурядный.

— Педро де Сьеса де Леон. «Хроника Перу», Часть вторая, Глава XII[92]

Он же сообщил о небывалой точности учёта с помощью кипу: «В каждой столице провинции были счетоводы, называемые кипукамайо[ки] [quiposcamayos], и с помощью этих узлов они вели исчисление и учёт необходимых податей, уплачиваемых жителями того района, начиная с серебра, золота, одежды и скота, и заканчивая дровами, и другими куда более незначительными вещами; и с помощью этих самых кипу по истечении одного года, или десяти, или двадцати, извещали того, кому было поручено собирать отчет[ы]; и столь хорошо это делалось, что и пару альпаргат нельзя было утаить»[92].

О сроках отчётности по кипу

Сьеса де Леон приводил сведения о количестве должностей кипукамайоков в отдельно взятой территориальной единице: «и в каждой долине этот учёт имеется и сегодня, и всегда в постоялых дворах столько счетоводов, сколько в ней [долине] управителей, и каждые четыре месяца они предоставляют свои отчеты вышеупомянутым способом»[92]. Для провинций устанавливался срок подачи отчётности — 1 год, поскольку «в конце года каждая провинция приказывала внести в кипу по количеству его узлов всех людей, как умерших там в тот год, так и, соответственно, тех, кто родился. И к началу года, в который вступали, они приходили в Куско с кипу, по которым становилось понятно, сколько в тот год родилось, и сколько умерло»[92].

Педро Гутьеррес де Санта Клара, 1565

В своей «Истории Гражданских Войн в Перу (1544—1548)» Гутьеррес де Санта Клара приводит детальный обзор счетного кипу связанного с использованием юпаны, а также отдельного кодированного «нарративного» кипу, и для каждого приводит различные счетные ряды:

Они считали в числах от единицы до десяти, и десять до ста, и сто до тысячи, и десять сотень до десяти тысяч, и десять тысяч до десяти сотень тысяч, так что с помощью этого счета они могли совершать |счет| до четырёх или пяти миллионов. Ведут они счет с помощью маленьких камней и с помощью особых узлов, сделанных у них на нескольких шерстяных и хлопковых нитях, каковые из многих и различных цветов, что они называют куйпос |должно быть: кипос|, и с помощью этого счета они держат в памяти то, что было сделано в прошлые времена, как если бы они были древнейшими книгами, и потому они рассказывают/считают то/ о том, что произошло 500 лет назад, и даже больше. Этот род куйпос — это несколько узлов, сделанных на нескольких скрученных веревках, и длиной в 1 вару |исп. ед. изм. расстояний = 835,9 мм|, и с их помощью они считают дни, месяцы и годы, и с их помощью они делали единицы, сотни, тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч и |делали/производили| счеты/расчеты. Точно также они считали по этим узлам |вариант: рассказывали с помощью этих узлов о| события древних времен, и сколько королей Ингов было, и об их именах, и сколько каждый правил, и в каком возрасте он был, когда умер, и был ли он хорошим или плохим, и был ли храбрым или трусом; наконец, то, что можно было извлечь из наших книг, извлекалось из узлов эти куйпос. У них было больше изобилие этих счетов/отчетов или узлов в нескольких помещениях, наподобие нотариальных актов, как они есть у королевских нотариусов в их архивах, таким образом, что тот, кто хочет узнать что-нибудь только и делает, что идет к тем, кто этой службой занимался и спрашивал их: сколько времени прошло с тех пор, как это случилось? и, что было из случившегося в давние времена между Ингами? Затем он показывал много куйпос или веревки, и извлекал из них то |кипу|, которое было необходимо, чтобы с его помощью и по узлам дать отчет и сообщить обо всем том, о чём его спрашивали; и потому были школы для детей, где они учились этим вещам и многим другим.

— Colección de libros y documentos referentes à la historia de América. Tomo IV. Pedro Gutiérrez de Santa Clara. Historia de las guerras civiles del Perú (1544-1548) y de otros sucesos de las Indias. Tomo tercero. - Madrid: Libreria general de Victoriano Suárez, 1905. - p. 548-549 (592 p.)

.

Гарси Диес де Сан-Мигель, 1567

Испанский чиновник Гарси Диес де Сан-Мигель в своём «Докладе» (1567) наиболее подробно исследовал систему податей и миты в провинции Чукуито (возле озера Титикака), сообщил о высокой точности учёта, наличии должности главного кипукамайока в селении, разделявшегося на две общины, и соответственно имелось два частично параллельных учёта в одном селении[93]. Он же наиболее точно сообщил о том, лица каких возрастов были плательщиками подати:

Того касика и кипукамайо[ка] спросили о том, каких возрастов, и какие индейцы платили подать во времени Инки. Они сказали, что мужчины от тридцати до шестидесяти лет платили подать, а старики от названного возраста и выше ничего не платили, и что молодые люди от тридцати лет и ниже, а также мальчики [занимались тем, что] обслуживали переноску раковин моллюсков [caracoles], и перьев, и птиц, и собирали грибы, и носили дрова и солому, и другие вещи, как он им приказывал, и что все индейцы, содержавшиеся в заявлении вышеупомянутого дона Мартина Кари, те же самые, что и в его кипу, были индейцами-плательщиками подати от названных тридцати до шестидесяти лет […]

— Гарси Диес де Сан-Мигель. «Доклад» (1567)[93]

Франсиско де Толедо, 1572

Губернатор Перу Франсиско де Толедо по-своему интересовался историей Инков и, внедряя свои уложения, всячески старался изобразить правителей Инков тиранами и оккупантами, при этом собрав, с помощью своих чиновников, ряд очень интересных сведений о кипу и знаках инков:

Собранные вместе [индейцы, нотариус, коррехидор Ондегардо, переводчик и прочие], вышеназванный алькальд Двора [Grabiel de Loarte], через вышеупомянутого переводчика [Gonzalo Gómez Jiménez] получил и принял от них клятву Господом, по форме, и в виде креста, совершенное их руками, о том, что они будут говорить правду, о чём знают и о том, что их будут спрашивать; когда клятва была принята, вышеупомянутым индейцам было прочитано всё то, что было записано и нарисовано на тех четырёх полотнах, как об идолах Инков, так и об ожерельях [medallas — «эмблемы, ожерелья»] у их женщин или родов [ayllos], и история из каёмок [la historia de las cenefas] о том, что случилось во времена каждого Инки, и легенда [о нём] и примечательности, размещенные на первом полотне, они говорят, что из Тамботоко [Инки или плотно?], и легенды [сказки] о деяниях Виракочи, идущие на каёмке первого полотна по [его] основанию и начало Истории, каждое по отдельности…

— Письмо Дона Франсиско де Толедо в Совет Индий, Куско, 1 марта 1572 г.[94]

Поло де Ондегардо, 1559—1572

Большой знаток индейских древностей Поло де Ондегардо («Доклад о происхождении Инков, и о том, как они расширили свои завоевания, 1572»), первым из европейцев обнаруживший мумии правителей инков, благодаря кипу дал одну из наиболее достоверных первоначальных версий о сроках правления Инков:

Они сохраняют воспоминание об этих Правителях с помощью своих кипу, но если мы рассудим по времени, какое каждый, как сказано, жил, исторический период не может быть расположен далее в прошлое, чем на четыре сотни лет, [и это] самое раннее.

— Хуан Поло де Ондегардо. Доклад о происхождении Инков, и о том, как они расширили свои завоевания, 1572[95]

Кристобаль де Молина, 1572

Об упорядочивании и реформировании системы кипу в 1575 году в своём «Докладе о Сказаниях и Обрядах Инков» сообщает священник Кристобаль де Молина:

Сама система стала более совершенной при Инке Юпанки, который первым начал завоёвывать эту землю, до него же Инки не продвинулись дальше окрестностей Куско, что явствует из доклада ныне пребывающему в руках вашего Преподобия. Этот Инка, оказывается, первый, кто приказал и учредил церемонии и культ. Он был тем, кто установил 12 месяцев года, давая имена каждому, и предписавший церемонии, какие должно соблюдать в каждом. Даже несмотря на то, что его предки использовали месяца и года, подсчитывая с помощью кипу, они всё ещё никогда перед тем не упорядочили их в такой порядок, до времён этого Владыки.

— Кристобаль де Молина. Доклад о Сказаниях и Обрядах Инков, 1575[96]

Он же сообщает о записях хронологического характера:

Тем не менее, у них очень прелестный способ считать с помощью шерстяных верёвок и узлов, шерсть же различных цветов. Они называют их кипу, они могут понимать так много по ним значения, что они могут давать отчет обо всех событиях, которые случились в их земле более чем в 500 лет. У них имеются знатоки-индейцы, являвшиеся мастерами в искусстве читать кипу, и знание передавалось по наследству из поколения в поколение, да так что наименьшая вещь не терялась.

— Кристобаль де Молина. Доклад о Сказаниях и Обрядах Инков, 1575[96]

Фернандо Мурильо де ла Серда, 1589

Характер использования кипу в учётных (бухгалтерских) операциях прихода, расхода, оплаты податей, получения и выдачи продукции индейцев описан испанским чиновником Фернандо Мурильо де ла Серда (1589):

Сегодня [1589?] здесь продолжается использование неких кипу, которые мы называем книгами счетов, несмотря на то, что у индейцев не было таких вещей, как счетоводные книги, кроме тех кипу, являющие собою несколько шерстяных верёвок различных цветов, а на них множество узлов, как вот здесь показано [изображение не приводится в издании, но имеется в рукописи]. Одни отличаются от других, так что по разнообразию они распознают и узнают в учёте величины поступившие и израсходованные, и золотые и серебряные песо, отданные, и уплаченные, и полученные. Испанцы не уразумели этот вид учёта, когда завоевали королевство, не смогли они изучить его и по сей день. Это счетоводство имеет хорошее доверие в тех городах только среди некоторых заслуживающих доверия индейцев, которых они называют кипо камайос [quypo camayos], аки управляющие делами тех отчётов и аки главные счетоводы [contadores mayores]. Учёт всего домашнего скота, и плодов и общинных полей — вот их обязанность… и эти кипу камайос составляют отчёт пред судебными властями, и устно дают отчет обо всём.

— Фернандо Мурильо де ла Серда. Письмо о знаках, использовавшихся Индейцами до завоевания, 1589[97]

Хосе де Акоста, 1590

Историк Акоста упоминает о различных видах кипу:

Окромя этих кипу с нитями, у них есть другие [кипу-юпана] с камушками, по которым они точно выучивают слова, которые хотят достать из памяти.

— Acosta, Joseph de. Historia natural y moral de las Indias, 1590[98]

И именно по этому виду кипу идёт сочетание с вербальным-«записанным» материалом.

Этот хронист наиболее подробно останавливается и на юпане, которую описывает как род кипу, сделанных:

…из зёрен маиса, — дело это восхитительное; поскольку это очень сложное вычисление, в котором хорошему счетоводу с пером и чернилами будет трудно определить, сколько каждый должен получить, взяв столько-то оттуда и добавив столько-то отсюда, и с сотнями других повторяющихся слов [действий]. Эти индейцы возьмут свои зёрна и положат одно здесь, три там, восемь, не знаю где; они переместят одно зерно отсюда, обменяют три оттуда, и, в сущности, завершат свой подсчёт точно, без малейшей ошибки, и они знают гораздо лучше, как вести учёт, и отчитываться за то, что каждый должен заплатить, чем мы можем сделать это с помощью пера и чернил.

— Acosta, Joseph de. Historia natural y moral de las Indias, 1590[98]

Он сравнивает вычисления индейцев с тем, что такие мог бы осуществить только большой специалист с помощью пера и бумаги. Ещё Акоста говорит о том, что тексты христианских молитв у индейцев выкладывались на земле в виде «колёс», которые можно было «читать» для освежения памяти: «Окромя этих кипу с нитями, у них есть другие [кипу-юпана] с камешками, по которым они точно выучивают слова, которые хотят достать из памяти». В оригинале идёт речь о другом виде кипу, и именно по нему идёт сочетание с вербальным/«записанным» материалом. Но, как видно, «другим видом кипу» Акоста называл юпану. Дальше у него речь идёт о немощных стариках с колесом, выполненном из камушков (как выглядел этот круг/колесо камушков, не ясно). Эти «колёса камушков», как это ни парадоксально, содержат «текст» молитв, разнообразных молитв. Дальше сказано: «И что примечательно, так это видеть, как они устраняют ошибки, когда ошибаются, и внесение исправления состоит всего-то из поглядывания на свои камушки…», и ещё: «…Таких обычно немало на церковных кладбищах для этой цели [то есть для составления молитв]»[98].

Инка Гарсиласо де ла Вега, 1609

Одно из наиболее пространных сообщений о кипу находится в книге «Подлинные комментарии» Инки Гарсиласо де ла Веги (1609):

Об арифметике они знали много и восхитительным образом, ибо узелками, завязанными на нитях различных цветов, они вели счет всему тому, что имелось в королевстве инков по обложению и освобождению от налогов и контрибуций. Они суммировали, вычитали и умножали теми узелками, а чтобы знать, что приходится на каждое селения, они осуществляли деление зернами маиса и камушками, и таким образом у них получался точный счет. И, поскольку по каждому делу в мире и на войне, по вассалам, налогам, скоту, законам, церемониям и всему остальному, что требовало счета, у них имелись самостоятельные счетчики, и они занимались в своих министерствах и со своими счетами, они с легкостью вели [счет], потому что счет каждого из тех предметов (cosa) находился в самостоятельных нитях и связках [нитей], словно в отдельных тетрадях, и, если даже один индеец отвечал бы (как старший счетчик) за два, или три, или более предметов, счет по каждому предмету велся бы отдельно. дальше мы дадим более подробное сообщение о способе счета, и как они понимали друг друга с помощью нитей и узлов.

— Инка Гарсиласо де ла Вега. «История государства Инков», — Л., 1974, книга Вторая, Глава XXVI, стр. 129

Инка Гарсиласо де ла Вега, приводя пример песни Сумак Ньюста, выписанного из рукописей Бласа Валера, сообщает: «Отец Блас Валера говорит, что сказку и стихи он обнаружил в узлах и отчетах одних древних анналов, и они были заключены в нитях разного цвета, а что о традиции стихов и легенд ему рассказали индейцы-счетчики, которым были поручены узлы и исторические отчеты»[99].

Мартин де Муруа, 1618

Мартин де Муруа сообщает в своей книге «Общая История Перу» об использовании кипу в качестве календаря:

Эти кипу были [как бы] родом узлов, сделанных на нескольких немного толстоватых шерстяных шнурах и [были] различных цветов. По ним считали и сообщали дни, недели, месяцы и годы.

— Murua, Martin de. Historia general del Peru, origen y descendencia de los lncas, pueblos y ciudades. — 1618.[30][100]

Есть у него сведения и насчёт разнообразия видов кипу:

Было и другое диво, что каждая провинция, имея свой собственный родной язык, также имела новый [другой; отличный] вид кипу, и новую его манеру [составления].

— Murua, Martin de. Historia general del Peru, origen y descendencia de los lncas, pueblos y ciudades. — 1618.[100]

А также сведения об использовании кипу в демографической статистике и управлении трудовых ресурсов: «они вели подсчёт всех людей селения, взрослых и детей» и «маркакамайос прибегали к помощи кипу для назначения людей каждого селения согласно их занятию или работы»[86].

Блас Валера, 1618

Песня Сумак Ньюста в кипу

Песня Сумак Ньюста приводится как у Гарсиласо де ла Вега (стихотворная форма), так и у Бласа Валера (в форме кипу, с вычислением на юпане) в таком виде:

Красивая принцесса, твой брат твой большой кувшин разбивает, твои воды Пачакамак посылает твой дождь.

— Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum. — Bologna, 2007; p. 371.

Песня Пачамама в кипу

Сама песня Сумак Ньюста была изначально посвящена богине Пачамама и имела несколько другой текст:

Мать Земля, твой брат Солнце и Луч твою вульву сейчас пробивает, его сперма обильно течет из его пениса и потому ты, о вульва, свои воды будешь проливать дождем и иногда будет сыпаться град и идти снег. Потом крепкий член великого Солнца и / Луча и Париакаки будет сильно метаться в изобильной вульве Матери Земли[103].

— Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum. — Bologna, 2007; p. 373—374.

Разнообразие видов кипу

Сведения Бласа Валера не находят пока признания у ряда историков (см. ниже Спорные вопросы), так как его, изданное в 2007 году, произведение считают фальшивкой. Всё же, этот автор перечисляет такие виды колониального кипу (созданного или переделанного под церковные цели) и, возможно, отчасти инкского:

Пабло Хосе де Арриага, 1621

Арриага являлся главным виновником, инициировавшим и руководившим уничтожением кипу у инков. При этом он, как и Диего де Ланда у народов майя, оставил ряд уникальных сведений о кипу:

  • «Увещевая их в катехизисах, дабы все имели изображения святых, носили четки, и разделились многие из них, познав выгоду святого учения, и объяснено им, что сделать им из крупной Чакиры, которую обычно носят женщины на шее в виде украшения; или что сделать им из тонких веревок, и узлов, то есть кипу, хотя большинство посылает их потом покупать там, где их находят. И мне говорил один Испанец, что лучшее дело, чем доход от сельского хозяйства, это ходить вслед за Отцами, продавая четки среди Индейцев. Да так что во многих селениях, когда мы прибываем в них, мало тех, у кого есть четки, но когда мы уходим, обычно меньше тех, у кого их нет, и для того, чтобы они лучше научились молиться [по] четкам, мы молимся с ними несколько раз вслух».[105]
  • «Когда речь идет об их исповеди, нужно сказать, что они делают свои кипу, чтобы исповедаться, и что многие исповедываются с помощью них очень хорошо. В одной проповеди, или катехизисе, им упоминается об отпущении грехов, которое нам предоставил [Его] Святейшество Павел V»[106].
  • «Эти и остальные вещи, о которых упоминается в докладе, будут досконально осмотрены и изучены Виситадором, и другие сходные вещи, которые в других местах будут найдены, и время покажет, и опыт раскроет, должен опросить Виситадор трех или четырёх лиц, как было сказано выше, или каких-нибудь других, которых они упомянут; не всё сразу, и не очень поспешно, а обстоятельно, и давая им время подумать, над тем, что они забыли. А тем, кто умеет писать, дать бумагу и чернила, чтобы они написали все то, что знают, или сделали кипу об этом, или рассказали [посчитали] с помощью зерен кукурузы, и се способ очень распространенный среди Индейцев. Всегда следует пригрозить им, что, если покажутся какие-либо Ваки, больше, чем они говорили, или какие-нибудь Колдуны, больше, чем они заявили: они должны быть наказаны, и т. д.»[107].
  • «Первое, что нужно сделать, это: после Мессы, и Проповеди, где будет прочитан указ, позвать в его дом, при помощи Алькальдов, или Касиков, главных Колдунов Айлью [рода]; и собрав вместе, заставить их немного подумать, предупредив их, что им нужно исследовать свои Ваки, Обряды, и Церемонии, с одной стороны осыпая их ласками, любовью, а с другой — угрожая им, [что] если они скроют [что-либо], и [нужно] дать им какой-то срок, чтобы они подумали над этим хорошо, и составили свои кипу, а потом каждого в отдельности проверить Виситадор, хотя будет лучше, если присутствовать будет один из Отцов [церкви], чтобы он также уговорил Индейцев, и помог Виситадору, и было возможно иногда, чтобы они подтвердили то, что будет написано Нотариусом, Советником, или Свидетелем, но не хорошо, что присутствует Священник Селения, потому что они убегают, и стесняются быть откровенными, и высказываться перед ним»[108].

Антонио де ла Каланча, 1639

Испанский хронист Антонио де ла Каланча написал в своей «Cronica moralizada» (1639), что кипу при помощи различных символов-определителей передавали имена собственные и названия провинций. Он привёл также пример весьма сложного понятийного построения для фразы:

…Что до Манкокапака, являвшегося первым Королём Ингой, в этой земле не было ни Королей, и начальников, ни культа, ни поклонения, и что на четвёртый год своего Царствования он подчинил десять Провинций, и что он завоевал какую-то благодаря гибели своих врагов, в каковой войне погибло три тысячи своих, и что он в этих добычах захватил тысячу фунтов золота и тридцать тысяч — серебра, и что в благодарность за победу он устроил такой-то праздник Солнцу.

— Антонио де ла Каланча. Моральная хроника Ордена Святого Августина в Перу. Том 1, стр. 176[48]

Антонио де ла Каланча дал единственную известную дешифровку построения кипу именно по этой фразе, детально расписав, на каких нитях, какого цвета, какое количество узлов находилось[30].

Фернандо де Монтесинос, 1642—1644

Фернандо де Монтесинос в своих «Памятных сведениях» (16421644) оставил ряд сведений о хронологии и календарно-астрономическом характере использования инками кипу: «На третий год правления этого царя и на шестой год после наступления третьего Солнца, что согласно счету наших историков соответствует второй эпохе мира [segunda hedad del mundo], в этом царстве жили, совершенно забыв добрые обычаи и предавшись всем видам пороков. По этой причине, говорят древние амаута, а они выучили это от старших и сохранили в памяти благодаря своим кипо [quipo] для вечной памяти, что Солнце утомилось совершать свой путь и скрыло от живущих, в наказание им, свой свет, и не рассветало более двадцати часов»[109].

Монтесинос также сообщил о том, что до кипу существовала пиктографическая письменность, но она была запрещена:

Тогда царь скрыл свои чувства, и совершил великие жертвоприношения и спрашивал Ильятиси Виракочу. Ответ был, что причиной заразной болезни были буквы, и чтобы никто их не использовал и вновь к ним не возвращался, ибо от их использования они должны будут претерпеть наибольший ущерб. Из-за этого Топа Каури установил законом, чтобы под страхом смерти никто не имел бы дела с килькой [quilca], которая была пергаментами и листьями определенных деревьев, на которых они писали, и чтобы никоим образом не пользовались письмом. Этот оракул, его они соблюдали с такой тщательностью, что после этой утраты перуанцы никогда не пользовались буквами, так что когда некоторое время спустя один мудрый амаута изобрел некие /64/ знаки, его сожгли живьем, и так с тех пор использовали нить и кипо с различиями, как мы увидим.
Он также устроил в Пакаритамбо [Pacaritambo] подобие университета, где знатные заботились об упражнениях в военном деле и о мальчиках. Их обучали способу считать при помощи кипо, добавляя разные цвета, которые служили буквами, из-за чего было облагорожено их маленькое государство.

— Фернандо де Монтесинос. «Древние исторические и политические памятные сведения о Перу», Глава 15, стр. 64

Бернабе Кобо, 1653

Один из наиболее авторитетных историков, описавших историю Инков, Бернабе Кобо сообщал о кипу:

Вместо письма они использовали нити или тонкие шнуры из шерсти, наподобие тех, что мы нанизываем четки, которые называют Киппо, и с помощью этих памяток и списков они сберегают память о своих делах, и отчитываются о приходе и расходе министры двора и учётчики Инки. Книгой или тетрадью им служит пучок этих кипо, у которых разнообразные нити различных цветов, и на каждой имеются разные узлы и завязки, они являлись числами и обозначениями [figuras — или изображениями, так как это слово в испанском обозначало что-то визуальное], означавшими различные вещи. Сегодня встречается много связок этих кипу, очень древних, различных цветов, с множеством узлов, которые, как поясняют индейцы в них сведущие, объясняют многие дела старины, содержащиеся в них.

— Бернабе Кобо «История Нового Света», Севилья, 1892, том 3, стр. 295[30]

Но у него есть и эпизод о том, как по кипу нашли конкретного человека, проводника при постоялом дворе (испанское название — Tambo de Cordoba), убившего одного испанца. Человек этот был из вполне определённого селения — Guaytará. Вот что пишет Бернабе Кобо:

Когда прошло шесть лет [с даты убийства]…Обнаружили Кипукамайоки [поскольку «губернатору посоветовали провести следствие, чтобы узнать индейца, приставленного проводником к испанцу», он и решил у них допытаться] с помощью своих кипу индейца, являвшегося тем, которого приставили в качестве проводника вышеназванному испанцу, когда он ушёл из того постоялого двора.

— Бернабе Кобо «История Нового Света», Севилья, 1892, том 3, стр. 297[30]

И что примечательно, дальше Кобо пишет, в противовес этой исторической справке, что индейцы Перу вели арифметический счёт точно так же, как и жители Месоамерики или Старого Света, то есть он чётко разграничивает числовое и повествовательное значение при использовании кипу.

Документ из архива Архиепископства Лимы, 1725

В начале XVIII века кипу всё ещё продолжало использоваться местными жителями. В архиве Архиепископства Лимы существовал документ (17 марта 1725 года), касавшийся искоренения язычества, в котором сообщалось о том, что «ходил этот индеец всегда с грузом верёвочного кипо, из которого знал всех из своей панаки, и знал по тому кипо особ, которые должны были [исполнять] миты, их имена, состояния, и скот, и имущество, какое у каждого было, хотя неизвестно, благодаря какой же науке [умению] он это знал»[3]. Это свидетельство католических священников лишь подчёркивало их невозможность познать, даже спустя 200 лет после завоевания Перу, систему составления кипу и её особенности.

Кипу в Риобамбе, 1823

Путешественник Стивенсон в 1823 году наблюдал использование кипу в Риобамбе, Перу[110].

Кипукамайоки

Кипукамайоки (кечуа khipu kamayuq, «чиновник, ведающий кипу» или «тот, кому поручено кипу»), счетоводы Тауантинсуйу, создавали и расшифровывали узлы в кипу. Размещались кипукамайоки в отдельных домах-«архивах» каждого селения, где хранились кипу, содержавшие сведения о текущих событиях, данных или статистике, так и кипу давних времён. Хронисты различали два вида кипукамайоков:

  • тех, кто ведал учётом и статистикой; было несколько подвидов:
    • ведавшие демографическими кипу
    • ведавшие податями
    • ведавшие другими видами учёта
  • тех, кто были историками, подразделявшихся по принципу принадлежности к какой-либо провинции (кипу из Куско, Кахамарки, Кито, Гуаманги, Пакаритамбо), и юристами.

Хронисты упоминали, что должность кипукамайока-историка передавалась по наследству от отца к сыну, поскольку именно эта специализация была наиболее сложной (такого обычая не было среди кипукамайоков, ведавших учётом и статистикой), в виду чего образовывалась некая каста учёных-историков, закрытая для проникновения в неё посторонних лиц, что могло быть причиной отсутствия распространения одинаковых идей в различных местах Империи и наличия «местных» версий каких-либо событий. Кипукамайоки-историки получали полное обеспечение продуктами на каждый месяц года, им предоставляли жён и слуг. Это была привилегия, но за неё они должны были чётко исполнять свои обязанности, поскольку за неправдивые или ошибочные сведения их карали смертью. В обязанности таких кипукамайоков входило обучение населения Империи с помощью театральных постановок о жизни давних правителей, когда кипукамайоки или певцы сообщали о прошлом каждого из них.

О наличии школ, где обучали кипу говорили Монтесинос, Муруа и другие историки. Так Муруа писал, что «сыновья 105 знатных господ посещали эти школы, обучаясь 4 года»[111].

Искоренение и уничтожение кипу

Испанцы не сразу искоренили использование кипу[86]. Конкистадоры поняли, что кипукамайоки часто оставались лояльными к своим местным законам, а не Королю Испании, и кипукамайоки могли отдавать ложные сведения в своих отчетах. Об этом в частности указывал Фернандо Мурильо де ла Серда спустя 50 с лишним лет после конкисты, подчёркивая, что испанцы так и не смогли понять системы кипу и системы вычисления по ней, в то время как для индейцев арабские цифры европейцев были чем-то вроде забавы для ума, и к ним они не относились серьёзно. Конкистадоры также пытались обратить коренных жителей в католицизм, а всё что относилось к религии Инков, они считали идолопоклонством и стремлением избежать обращения в католицизм. Многие конкистадоры полагали, что кипу было проявлением язычества и потому многие из них уничтожили[112]. III Лимский Собор 1583 года постановил сжечь в провинциальных ваках кипу, поскольку оно, по мнению испанцев, было магическим инструментом.

Тотальное уничтожение кипу было осуществлено миссионером-иезуитом Пабло Хосе де Арриага в 1621 году. Также как и Диего де Ланда, уничтоживший книги индейцев майя, Арриага написал любопытный и важный с научной точки зрения доклад «Искоренение язычества в Перу» (La extirpación de la idolatría en el Perú, 1621)[113], где привёл многочисленные сведения о религии индейцев Перу, их быте и нравах, но секрет составления кипу так и не был раскрыт.

Тем не менее использование кипу в качестве отчёта о податях и повинностях всё же продолжалось вплоть до XIX и даже в XX веке. Исследователи Тельо и Миранда в горном Перу обнаружили, что кипу составлялось для «указания напротив имени каждого отдельного рабочего его характеристик»[114].

Спорные вопросы

Связь с токапу и келькой

Уже в первых словарях языков кечуа и аймара слово келька или килька означало «письменность» или «рисунок». Этим видом письма, как заметил Хосе де Акоста, один индеец записал свою исповедь в виде грехов, нарушающих десять заповедей, но эта запись была внедрена уже во время проповедования Евангелия среди индейцев. Но такая письменность возможно представлена в керамике и тканях инков — в сосудах керо и знаках токапу на одежде. О связи со знаками токапу или келька говорил в своей хронике «Копакабана Инков» (1628) падре Бальтасар де Салас (вероятно, всё же не искажённой неумелым пресвитером Хесусом Вискарра Фабре, отредактировавшим её в 1901 году)[115]:

В нашем языке, говорят они, всегда были и есть свои знаки и символы и собственные и природные кипу… Наши Интис передали нам свои идеи и приказы с помощью простой и понятной устной традиции наших отцов…; и в качестве вспомогательных средств для памяти они обучили нас использованию кипос, в ручное составление которого входят прямые и изогнутые линии; и эти самые линии, выграиврованные в камнях и металлах, мы называем келькас [относящиеся к] Инти; составленные из золотых и серебряных линий (проволок или иголок) они являются культовыми святынями; и наконец, простонародные и всеобщего использования [кипу] составляются из разноцветных нитей и с узелками или соединённые как бы в звенья цепи, и сделанные из любого гибкого материала, таких как нить из конопли или шерсти или верёвки из превосходной кожи. И с их помощью, как и с помощью ранее упомянутых, идеи и факты одинаково сохраняем мы без какой-либо изменения и меньше опасаясь, чем за ваши тетради и пергаменты; вот у вас доказательства в этих нитях из белой шерсти наших карвас [лам], окрашенных в цвета радуги, и говорящих: «Ta! ua! watta suyu», то есть «Та!» — остановись, поставь себя на ноги, ведь ты уже человек, ты из людей, остановись. «Уа!» — это действие обозначающее дыхание и дуновение на ладони рук. И это сказав и сделав, что является двумя сторонами [действия], их совершил присный Творец во время сотворения первого человека

— Fray Jesús Viscarra Fabre: «Copacabana de los Incas. Documentos Auto Lingüísticos e Isografiados del Amaru Aymara». — La Paz, 1901

Этот же автор сообщал о записанном в кипу слове «Тиауанако», что могло намекать на фонетическую запись[100].

О наличии знаков на посохах и палках упоминают многие хронисты. Так Пачакути Ямки Юпанки говорил о том, что у бога Тонапу Виракоча был посох, на котором «находились размышления, им проповедуемые» и «обозначенными и подчёркнутыми были каждая глава размышлений»[116]. На таких расчерченных посохах, согласно Бартоломе де Лас Касаса, посыльные часки передавали приказы, и сами посохи служили некой печатью или гербом Короля Инков. Кабельо Бальбоа сообщал о том, что Вайна Капак, будучи при смерти, приказал записать на таком посохе своё завещание «нарисовав на нём разноцветные линии, по которым были бы известны его последние распоряжения; и он тотчас же доверил его кипукамайоку или секретарю…», после смерти и мумификации Вайна Капака его «душеприказчики и кипукамайоки собрались и внимательно изучили то, что кипу и узлы обозначали. Хорошенько и основательно изучив истинное толкование, они объявили, что преемником и единственным и всеобщим наследником Империи был сын, весьма любимый умершим королём, по имени Нинан Куйучик… Кипу говорили также о том, каким образом они должны были переправить тело короля в Куско и совершить торжественное вступление в город»[117], то есть завещание Инки произносилось душеприказчиками именно согласно «записям» в кипу, а не только надписям на посохе. Вероятно, что запрещённые Инками знаки келька (согласно Монтесиносу у инков имелся закон, запрещавший применение письменности, дозволены были только кипу[118]), были всё же известны самим правителям и только они сохраняли традицию её использования, после чего кипукамайоки осуществляли «перевод в кипу» его завещания.

Один анонимный автор в 1600 году писал, что индейцы шли на исповедь «со своими записями, называющимися кипос, одни в виде нити, другие — в виде письма, ещё одни — с помощью линий, как только они могли»[119]

Документы Миччинелли

В конце 1990-х годов в Неаполе были обнаружены так называемые документы Миччинелли, содержащие рисунки кипу. Кипу при этом трактовались как слоговое письмо, тесно связанное с токапу. Одним из составителей документов считается Блас Валера, в связи с этим возник ряд спорных вопросов. В середине ХХ века в Кито были найдены рукописи «Древние обычаи Инков» (Las Costumbres Antiguas de los Incas), которые уже в 1945 году Франсиско А. Лоайса представил как работу Бласа Валера[120]. Согласно такому историку как Сабина Хайленд (Sabine Hyland), также случайно в Ла-Пасе, Боливия, был найден словарь, названный Vocabulario, где приводится информация о временах Инков. Рукопись, изученная Лауренсич Минелли, состоит из девяти листов, написанных различными лицами на испанском, латинском и итальянском языках, с рисунками, сделанными соратником Бласа Валеры — тем же Гонсало Руисом. Этот текст содержит краткую грамматику кечуа, представляющую ключ к расшифровке кипу, а также счётного инструмента — юпаны[121]. Символы токапу из книги Бласа Валеры, встречающиеся также и в книгах Мартина де Муруа и Гуамана Помы, и на сосудах керо не всегда идентичны между собой, но заметна одинаковость стиля на рисунках в прорисовке человечков, то есть, если имелась подделка не только в тексте документов Миччинелли, но и в рисунках, то выполнено это очень мастерски — стилизовано вплоть до деталей, характерных для изображений на сосудах керо инкской эпохи.

В последнее время начали распространяться новые данные относительно биографии Бласа Валера. Дискутируется его участив в составлении «Новой Хроники и Доброго Правления» (Nueva Corónica y Buen Gobierno), книги, автором которой традиционно называют Пома де Айяла (Felipe Guamán Poma de Ayala). Согласно итальянской исследовательнице Лаура Лауренсич Минелли, существуют три листа с рисунками в рукописном документе «История и Начала Перуанского Языка» (Historia et Rudimenta Linguae Piruanorum), содержащих подпись «итальянского иезуита» Бласа Валера. Согласно Лауренсич Минелли, эти рисунки были созданы до 1618 года, то есть после документированной смерти Бласа Валеры.

Возможно, целью Б. Валеры в Европе было представить правдивое сообщение римскому Папе о завоевании Перу конкистадором Франсиско Писарро, отравившего солдат Инки Атауальпа с помощью аурипигмента (As2S3 — лимонно-жёлтый сульфид мышьяка)[122]. Минелли выдвинула предположение, что Б. Валера узнал об этом от своего деда по имени Ильяванка из кипу, которое подарил тому амаута Мачакуймукта (живший при Инке Атауальпа), в знак благодарности за то, что он спас ему жизнь[123]. От своего отца Луиса Валера он получил письмо конкистадора Франсиско Чавеса[124] (участника пленения короля инков Атауальпы), его «Сообщение Королю Испании», составленное 15 августа 1533 года в городе Кахамарка. На этом письме сохранились подписи Поло де Ондегардо («No es cosa» — «Вещь, достойная внимания») и Хосе де Акосты («Non D.[omino].D.[entur].Ex simus [Eversimus] — Joseph de Acosta»), идентичные уже имевшимся среди документов в архивах Перу[125]. Глава Общества Иезуитов, Аквавива, был против намерений Валеры, потому и было принято решение признать Валеру умершим, а сам он должен быть изгнан в Испанию, где часть его работ и попала к Инке Гарсиласо де ла Вега. Согласно данной версии, после своей «смерти» Валера тайно возвратился в Перу под другим именем — Руируруна — с намерением напечатать свою версию завоевания Перу[126]. Он сблизился с двумя другими иезуитами, а именно: Хуан Антонио Кумис и Хуан Анелло Олива. Также в группу помощников и покровителей Бласа Валера вошли и такие иезуиты: Бартоломе де Сантьяго, Хуан Гонсало Руис (его старый друг и земляк), Алонсо Барсана, Бартоломе Санчес, Муцио Виталески (Глава Ордена), Доминго де Бермео, Диего де Ваэна (либо Дионисио Веласкес)[126]. Чтобы осуществить свои намерения, они задумали воспользоваться чужим именем, и заключили контракт по сему поводу (об использовании имени, за что обязывались заплатить одной каретой с лошадью) с Фелипе Гуаман Пома де Айяла. Контракт сохранился вместе с тетрадью Бласа Валеры и был заключён в специальном предохранительном кармане[127]. Выполнив задуманное, якобы Блас Валера возвратился в Испанию в 1618 году, где вскоре и умер в Алькала-де-Энарес. В том же городе находился наследник инков — Дон Мельчор Карлос Инка, изображение которого попало в книгу Гуамана Пома де Айяла, будучи исполненным, предположительно Гонсало Руисом.

Ролена Адорно, специалист, исследовавшая жизнь и творчесвто Фелипе Гуаман Пома де Айяла, на основании исследования Хуана Карлоса Эстенссоро (Juan Carlos Estenssoro) намекала на вероятную подделку документов, изученных Лаурой Лауренсич Минелли. Рукопись «Exsul immeritus blas valera populo suo», представленная Лаурой Лауренсич Минелли, все ещё не пользуется признанием в профессиональном сообществе, и потребовалось дальнейшее изучение. Так, в 2007 году был произведен дополнительный анализ Документов Миччинелли совместно с другими архивными документами из ватиканских, испанских и перуанских архивов, в результате чего в известном эквадорском издательстве Abya-Ayala вышла книга ¿Sublevando el Virreinato?: Jesuitas italianos en el Virreinato del Perú del Siglo XVII. Она существенно дополнила базу доказательств активной деятельности в Перу группы иезуитов, соратников Бласа Валера, но с полной уверенностью так и не подтвердила подлинность вышеназванных документов, хотя и установила первичность Exsul immeritus blas valera populo suo по отношению к Lettera Apologetica итальянца Раймондо ди Сангро.

Чилийские кипу

Как указывал историк Хосе Торибио Медина (1882) «система кипу использовалась даже в тех регионах, куда не проникало влияние инков, и что поныне бывает так, что его применяют потомки арауканов». Путешественник Пёппих встречал кипу у индейцев пеуэнчей и что красный цвет в их кипу обозначал не только кровь, но и «решение отомстить»[128].

Кипу индейского вождя Лепитрана, 1772

Во время восстания индейцев Чили (1772) вождь повстанцев Лепитран отправил к касикам своего часки с кипу, в котором было четыре верёвки различных цветов: чёрного, белого, красного и синего. На чёрной (цвет времени) было завязано 4 узла, что означало, что часки отправился из Пагипульи, повстанческого центра, через 4 дня после полнолуния; на белой Лепитран завязал 10 узлов для обозначения того, что через 10 дней после этого события должно будет подняться восстание; на красной и синей верёвках не было узлов, поскольку на них касики должны были записать свои ответы, и те, что присоединялись к восстанию, завязывали бы один узел на красной верёвке (цвет войны), отказывавшиеся также завязывали один узел, собиравший вместе две верёвки — красную и синюю (комбинированный цвет «отрицание войны»)[129].

Чилийские кипу в Европе

Именно из Чили некоторые разновидности кипу попали в Европу.

La Lettera Apologetica

Раймондо де Сангро, купив 25 октября 1745 года у отца Ильянеса, приехавшего из Чили, рукопись Historia et rudimenta linguae piruanorum (16001638), написанную иезуитскими миссионерами в Перу Джованни Антонио Кумисом и Джованни Анелло Оливой[130], включил в свою книгу La Lettera Apologetica (1750) многие знаки токапу из капак-кипу, правда, переделав их и придав им закруглённые, а не квадратные формы[131].

В 1747 году Мадам де Графиньи издала свои «Письма перуанки» (следует заметить, что эта книга в стилистическом отношении была подражанием «Персидских писем» сатирического романа Шарля-Луи де Монтескьё(1721)), в которых знатная перуанка Силия (Zilia) использовала кипу для записей и переводила с них сразу на французский. В Письме XVI Графиньи приводит описание кипу как письменности[132]. Переиздана книга была в 1749 году. Издатель сборника «Coleccion de documentos literarios del Peru» (1874) Мануэль де Одриосола предположил, что эти письма послужили «одному итальянцу из Академии де ла Круска и одной графине, той же национальности, написать толстый том „в одну четверть“ озаглавленный „Apologea de los quipos“. Использовав Гарсиласо, автор столь уверенно использует грамматику, словарь из кипу, представляющие собой кипуграфию, позаимствованную от некого Кипу-Камайока из инков, но как бы они не ошибались в своих предположениях»[133].

Полное название книги «La Lettera Apologetica»:

  • Lettera Apologetica dell’Esercitato accademico della Crusca contenente la difesa del libro intitolato Lettere di una Peruana per rispetto alla supposizione de’ Quipu scritta dalla Duchessa di S*** e dalla medesima fatta pubblicare — в книге использовано 40 «ключевых слов» якобы древней системы записи Инков. Ключевые слова в кипу были раскрашены разными цветами и имели форму круга. Метод цветной печати был неизвестен на то время и был изобретён самим Раймондо[134].

Как видно, именно Мадам де Графиньи (графиня S***) и князя Раймондо де Сангро (являлся академиком де ла Круска) имел в виду Одриосола. Сам Раймондо де Сангро утверждал, что лично не видел кипу, а основывал свои идеи на предположениях Бласа Валера, Акосты и Сьесы де Леона, а также лиц, посещавших Америку и имевших дело с кипу, в частности падре Ильянеса (упомянутого также в Документах Миччинелли, как последнего владельца тетради Бласа Валера), иезуита, прожившего много лет в Чили, и сообщившего, что у индейцев дома были заботливо сберегаемые кипу, передаваемые по наследству, невзирая на то, что не могут истолковывать их содержимое. Согласно Ильянесу такие кипу служили для передачи рассказов, и отличались тем, что имели в верхней части помимо верёвок и узлов некие знаки, такие как круглые фигуры, квадраты, треугольники или пучки разноцветной шерсти. Из чего де Сангро вывел теорию о том, что древние перуанцы могли разделять слова на слоги и создавать из некоторых ключевые слова на основе языка кечуа.

Опубликование князем книги La Lettera Apologetica, содержавшей опасные еретические мысли, привело к отлучению Раймондо де Сангро от Церкви папой Бенедиктом XIV в 1752 году.

Кипу чилийского вождя из Гуаркос

В 1829 году в XI номере «Westminster Review» вышла статья о книге «A prospectus of Quipola, or an explanation of the Quipoes» (1827), где сообщалось о приобретении корабельным плотником Александром Стронгом некоего кипу в коробке у Роберта Бейкера, помощника с торгового брига, за 10 фунтов. Бейкер сообщил, что кипу он получил от жителя города Лиона по имени Розенберг Вестус, а тот в свою очередь от семьи чилийского вождя в Гуаркос, считавшего себя потомком Инков, убежавшего из Перу от испанцев. Вестус был женат на одной из дочерей вождя, но через некоторое время он покинул индейцев и перебрался в Буэнос-Айрес, и продал кипу и коробку Бейкеру. Дальнейшая судьба этого кипу неизвестна[135].

Кипу в поп-культуре

В литературе

  • Роман в письмах, написанный Мадам Графиньи, вдохновил Карло Гольдони на написание комедии Перуанка (La Peruana), состоявшаяся премьера которой в 1755 году вызвала большой успех.
  • Известный экономист XVIII века Джиан Рейнальдо Карли упомянул о кипу в своих Американских письмах.
  • Искатель сокровищ Клив Касслер из романа Дирка Пита «Золото Инки» сосредотачивается на декодировании послания кипу.
  • В «Каменном Танце Хамелеона» ослеплённые мудрецы используют кипу, чтобы сохранить все свои знания в обширной неосвещённой библиотеке.
  • У Яна Уотсона в книге «Марсианский Инка» возрождающаяся цивилизация Инки расшифровывает систему кипу, и современное революционное движение Инков использует кипу для передачи секретных сообщений.
  • Существует аргентинское издательство Ediciones Quipu.
  • В книге Патрика О’Брайана «The Wine Dark Sea» перуанский проводник Стивена предупреждён относительно возможной засады высоко в Андах посланцем, принёсшим кипу.
  • В серии книг Вадима Панова «Тайный город» Сантьяга выкупает у шасов и затем дарит команде Кортеса некую «связку верёвочек и узелков». На самом деле, это записанная с помощью кипу карта дороги к Эльдорадо. Однако не умеющие читать кипу наёмники используют драгоценный подарок как простое украшение, повесив его на стену в офисе.
  • В романе Дж. Лондона «Сердца Трёх» главные герои узнают о затерянном городе благодаря кипу

В кинематографе

Несколько примеров использования кипу приведено:

  • В мультфильме «Эстебан, сын солнца» (The Mysterious Cities of Gold).
  • В эпизоде 27 апреля 2007 в многосерийном фильме Numb3rs (сезон 3, серия 21 «Искусство Счета»), герой использует кипу, чтобы вести личный журнал. Он ошибочно называет кипу ацтекским по происхождению.

Библиография

  • Купрієнко С.А. [kuprienko.info/kupriienko-s-a-the-social-and-economic-system-of-the-inca-empire-tawantinsuyu-manuscript/ Суспільно-господарський устрій імперії інків Тавантінсуйу : автореф. дис. на здобуття наук. ступеня канд. істор. наук : 07.00.02.] / Купрієнко Сергій Анатолійович ; КНУ імені Тараса Шевченка. — К.: ЛОГОС, 2013. — 20 с.
  • Куприенко С.А. [books.google.ru/books?id=vnYVTrJ2PVoC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Источники XVI-XVII веков по истории инков: хроники, документы, письма] / Под ред. С.А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 418 с. — ISBN 978-617-7085-03-3.
  • Купрієнко C. А. [kuprienko.info/a-skromnitsky-the-khipu-from-chupachu-a-labor-organization-calendar-and-population/ Імперія інків. Кіпу з Чупачу: організація праці, календар і чисельність населення.] (укр.) // Дні науки історичного факультету-2012: Матеріали V Міжнародної наукової конференції молодих учених. – Вип. V: у 7-х част. : журнал. — К., 2012. — Вып. V. — С. 19–21.
  • Пачакути Йамки Салькамайва, Куприенко С.А. [kuprienko.info/pachakuti-jamki-sal-kamajva-h-de-s-k-kuprienko-s-a-doklad-o-drevnostyah-e-togo-korolevstva-peru/ Доклад о древностях этого королевства Перу] / пер. С. А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 151 с. — ISBN 978-617-7085-09-5.
  • Ракуц Н. В. Кипу: не письмо, но… : о письменности инков // Этнографическое обозрение, №2. — Академиздатцентр "Наука" РАН, 2001. — С. 52-68. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0869-5415&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0869-5415].
  • Талах В.Н., Куприенко С.А. [kuprienko.info/talah-v-n-kuprienko-s-a-amerika-pervonachal-naya-istochniki-po-istorii-majya-naua-astekov-i-inkov/ Америка первоначальная. Источники по истории майя, науа (астеков) и инков] / Ред. В. Н. Талах, С. А. Куприенко.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 370 с. — ISBN 978-617-7085-00-2.
  • Талах В. Н., Куприенко C. А. [science.masu.ru/dmdocuments/2013-1.pdf Календарь доколумбовых индейцев Анд по сведениям Фернандо де Монтесиноса и Бласа Валеры] (рус.) // Проблемы истории, филологии, культуры : журнал. — Москва-Магнитогорск-Новосибирск, 2013. — Вып. 1 (39). — С. 65-75. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1991-9484&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1991-9484].
  • Marcia Ascher. Code of the quipu. A study in media, mathematics, and culture. Marcia and Robert Ascher. — Ann Arbo: Univ. of Michigan Press, r. — ISBN 0-472-09325-8.
  • Ernst Doblhofer. Die Entzifferung alter Schriften und Sprachen. — Leipzig: Reclam, 1993, 2000, 2003. — ISBN 3-379-01702-7.
  • Harald Haarmann. Universalgeschichte der Schrift. — Frankfurt: Campus, Zweitausendeins, 1990, 1991, 2004. — ISBN 3-593-34346-0, 3-86150-703-X.
  • Leslie Leland Locke. The ancient quipu, or Peruvian knot record. — New York: The American Museum of Natural History, 1923.
  • Quipu Contar anuando en el imperio Inka. Knotting account in the Inka Empire. — Havard-Santiago de Chile: Museo Chileno de Arte Precolombino, Univ. de Havard, 2003. — ISBN ISBN 956-243-043-X.
  • A calendrical and demographic tomb text from northern Peru // Latin American Antiquity. — Washington DC: a journal of the Society for American Archaeology, 12.2001, 2. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1045-6635&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1045-6635].
  • Bjerregard. The Leymebamba Quipus. — The Leymebamba Textiles. — Copenhage: Museum Tusculanum Press.
  • Eva Andersen. Makramee als Kunst und Hobby. — Falkenverlag, 1980. — ISBN ISBN 3-8068-4085-7.
  • Adrien, Kenneth. Andean Worlds: Indigenous History, Culture and Consciousness. — Albuquerque: University of New Mexico Press, 2001. — ISBN 0-8263-2359-6.
  • The Archaeological Institute of America (November/December 2005). «[www.archaeology.org/0511/etc/conversations.html Conversations: String Theorist]». Archaeology 58 (6). ISSN [worldcat.org/issn/0003-8113 0003-8113].
  • Ascher, Marcia. Code of the Quipu: Databook. — Ann Arbor: University of Michigan Press, 1978. — ISBN ASIN B0006X3SV4.
  • Ascher, Marcia. Code of the Quipu: A Study in Media, Mathematics, and Culture. — Ann Arbor: University of Michigan Press, 1980. — ISBN 0-472-09325-8.
  • Cook, Gareth (January 2007). «[www.wired.com/wired/archive/15.01/khipu.html Untangling the Mystery of the Inca]». Wired (15.01). ISSN [worldcat.org/issn/1059-1028 1059-1028].
  • Day, Cyrus Lawrence. Quipus and witches’ knots; the role of the knot in primitive and ancient cultures. — Lawrence: University of Kansas Press, 1967.
  • Nordenskiold Erland. The Secret of the Peruvian Quipus. — 1925.
  • Piechota, Dennis (1978). «Storage Containerization Archaeological Textile Collections». Journal of the American Institute for Conservation 18: 10—18. DOI:10.2307/3179387.
  • Salomon, Frank (2001). «How an Andean 'Writing Without Words' Works». Current Anthropology 42: 1—27. DOI:10.1086/318435.
  • Salomon, Frank. The Cord Keepers: Khipus and Cultural Life in a Peruvian Village. — Durham: Duke University Press, 2004. — ISBN 0-822-33379-1.
  • Salomon, Frank; and Renata Peters. (31 March 2007). «Governance and Conservation of the Rapaz Khipu Patrimony» (with collaboration of Carrie Brezine, Gino de las Casas Ríos, Víctor Falcón Huayta, Rosa Choque Gonzales, and Rosalía Choque Gonzales) (Collaborative for Cultural Heritage and Museum Practices, Urbana-Champaign, IL).
  • Urton, Gary (1998). «From Knots to Narratives: Reconstructing the Art of Historical Record Keeping in the Andes from Spanish Transcriptions of Inka Khipus». Ethnohistory 45 (5): 409. DOI:10.2307/483319.
  • Urton Gary. Signs of the Inka Khipu: Binary Coding in the Andean Knotted-String Records. — Austin: University of Texas Press, 2003. — ISBN 0-292-78539-9.
  • Urton, Gary.; and Carrie Brezine. [khipukamayuq.fas.harvard.edu/ The Khipu Database Project] (2003—2004). [www.webcitation.org/611upLIPX Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • Gary Urton. A new twist in an old yarn… // Baessler-Archiv. — Berlin: N. F. Reimer, 42.1994. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0005-3856&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0005-3856].
  • Gary Urton. Signs of the Khipu. Binary coding in the Andean knotted-string records. — Austin, TX: University of Texas Press, 2003. — ISBN 0-292-78540-2.
  • Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. — иллюстрированное. — Lima: UNMSM, 2006. — 408 с. — ISBN 9972-46-318-4.
  • Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum. Indios, gesuiti e spagnoli in due documenti segreti sul Perù del XVII secolo. A cura di L. Laurencich Minelli. — Bologna: CLUEB, 2007. — 590 с. — ISBN 978-88-491-2518-4.
  • ¿Sublevando el Virreinato?: Jesuitas italianos en el Virreinato del Perú del Siglo XVII. Gerónimo Pallas (S.I.), Documentos contestatarios a la historiografía tradicional del Perú colonial. Laura Laurencich Minelli y Paulina Numhauser (eds.). — Quito, Ediciones Abya-Yala, 2007, 467 p. y 1 CD Rom. ISBN 978-9978-22-706-0
  • Anónimo. De las Costumbres antiguas de los naturales del Peru (ed. Chiara Albertin). — Iberoamericana, Madrid, 2008; Vervuert, Frankfurt am Main, 2008. ISBN 978-84-8489-351-6 (Iberoamericana), ISBN 978-3-86527-377-2 (Vervuert)

Напишите отзыв о статье "Кипу"

Примечания

  1. Juan Anello Oliva. [kuprienko.info/juan-anello-oliva-historia-del-reino-y-provincias-del-peru-1631/ HISTORIA DEL REINO Y PROVINCIAS DEL PERÚ (1631)]. [www.webcitation.org/60uXTWwZZ Архивировано из первоисточника 13 августа 2011].
  2. 1 2 Jude Webber. [www.abc.net.au/science/news/stories/s1418372.htm Pre-Incas kept detailed records too]. Reuters with ABC Science Online. [www.webcitation.org/6Hz0Wg2Yk Архивировано из первоисточника 9 июля 2013].
  3. 1 2 Churín: Cajatambo; 17 marzo 1725. Archivo Arzobispal de Lima. Legajo VI, N.° 10.
  4. Juan M. Ossio. [books.google.com.ua/books?id=y1M9W6hvNmMC Los Indios del Perú].
  5. 1 2 Милослав Стингл. Государство инков. Слава и смерть «сыновей Солнца». — М.: Прогресс, 1986, стр. 188
  6. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.100
  7. Shady Solís, Ruth Martha. [sisbib.unmsm.edu.pe/Bibvirtual/Libros/Arqueologia/ciudad_sagrada/indice.htm La ciudad sagrada de Caral-Supe en los albores de la civilización en el Perú]. [www.webcitation.org/611ui626v Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  8. [terraeantiqvae.blogia.com/2005/071602-peru.-descubren-quipu-con-mas-de-4500-anos-de-antiguedad-en-caral.php Perú. Descubren quipu con más de 4500 años de antigüedad en Caral]. [www.webcitation.org/611uia6Dl Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  9. 1 2 [www.charlesmann.org/articles/Science-khipu-decipher-08-05.pdf Unraveling Khipu’s Secrets]. [www.webcitation.org/611ukdheC Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  10. [kuprienko.info/letter-from-hernando-pizarro-to-the-royal-audience-of-santo-domingo-november-1533/ Письмо Эрнандо Писарро Королевской Аудиенции в Санто-Доминго, ноябрь 1533]. [www.webcitation.org/615qtyIkK Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  11. Leslie Leland Locke. The ancient quipu, or Peruvian knot record. — New York: The American Museum of Natural History, 1923.
  12. А. Скромницкий. [indiana.com.ua/khipu-quipu-upana/ Подборка документов по кипу и юпане инков]. indiana.com.ua(недоступная ссылка — история). Проверено 14 марта 2009. [web.archive.org/20070929035947/indiana.com.ua/khipu-quipu-upana/ Архивировано из первоисточника 29 сентября 2007].
  13. 1 2 Dale Buckmaster (1974). «[www.jstor.org/stable/2490534 The Incan Quipu and the Jacobsen Hypothesis]». Journal of Accounting Research 12 (1): 178—181. Проверено 2009-12-24.
  14. [khipukamayuq.fas.harvard.edu/index.html Khipu Database Project]. [www.webcitation.org/611ulEB1M Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  15. [www.slate.com/id/2298567/ Questioning the Inca Paradox]. [www.webcitation.org/611ulem7c Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  16. [news.bbc.co.uk/2/hi/americas/4143968.stm Experts 'decipher' Inca strings]. [www.webcitation.org/611umbKKZ Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  17. [www.voelkerkundemuseum-muenchen.de/ State Museum of Ethnography]. [www.webcitation.org/611unde1I Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  18. [pachacamac.perucultural.org.pe/puert.htm Museo de Pachacamac](недоступная ссылка — история). [web.archive.org/20070610125200/pachacamac.perucultural.org.pe/puert.htm Архивировано из первоисточника 10 июня 2007].
  19. [museonacional.perucultural.org.pe/ Museo Nacional de Arqueologia, Antropologia e Historia](недоступная ссылка — история). [web.archive.org/20070620010800/museonacional.perucultural.org.pe/ Архивировано из первоисточника 20 июня 2007].
  20. [centromallqui.org.pe/ley_index_en.htm Centro Mallqui](недоступная ссылка — история). [web.archive.org/20061011014006/centromallqui.org.pe/ley_index_en.htm Архивировано из первоисточника 11 октября 2006].
  21. [museopuruchuco.perucultural.org.pe/ Museo Puruchuco].
  22. [www.anthropology.wisc.edu/people_salomon.php Университет Висконсин-Мэдисон. Департамент Антропологии. Фрэнк Саломон]. [www.webcitation.org/611uoLT9W Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  23. [www.anthropology.wisc.edu/pdfs/Salomon07_CV.pdf Университет Висконсин-Мэдисон. Департамент Антропологии. Резюме Фрэнка Саломона]. [www.webcitation.org/611uouqfU Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  24. Bingham Hiram III. Lost City of the Incas, The Story of Machu Picchu and its Builders’. — New York, 1948, Duell, Sloan & Pearce.
  25. [www.conservationregister.com/christening.asp?id=4 Conservation Register]. [www.webcitation.org/611uplB3W Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  26. Piechota Dennis. Storage Containerization Archaeological Textile Collections. // Journal of the American Institute for Conservation. — 1978, vol.18, p. 10—18
  27. [www.archaeology.org/0511/etc/conversations.html Conversations String Theorist]. [www.webcitation.org/611uqNAXz Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  28. [www.anthropology.wisc.edu/salomon/Rapaz/index.php The Khipu Patrimony of Rapaz, Perú]. [www.webcitation.org/611ur5VeS Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  29. [www.elcomercio.com.pe/noticia/341007/gregorialicuna-rivera-ultima-quipucamayoc Gregoria “Licuna” Rivera, la última quipucamayoc]. [www.webcitation.org/611urXjd9 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  30. 1 2 3 4 5 А. Скромницкий. [kuprienko.info/gfe/view.php?file=Textos/Peru/A-Skromnitsky-Materiales-sobre-quipu-sacados-de-los-cronicas-del-Peru-al-ruso.pdf Сведения о кипу в документах (извлечения)]. [www.webcitation.org/615qupavg Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  31. Saez-Rodríguez, A. (2012). An Ethnomathematics Exercise for Analyzing a Khipu Sample from Pachacamac (Perú). Revista Latinoamericana de Etnomatemática. 5(1), 62-88.
  32. Urton, G. (2003). Signs of the Inka Khipu. Binary Coding in the Andean Knotted-String records. University of Texas Press, Austin.
  33. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Estudios sobre los quipus. — стр. 23—24].
  34. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Estudios sobre los quipus. — стр. 48].
  35. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Estudios sobre los quipus. — стр. 42].
  36. Ordish George, Hyams, Edward. The last of the Incas: the rise and fall of an American empire. — New York: Barnes & Noble, 1996. — P. 80. — ISBN 0-88029-595-3.
  37. [www.bibliotecayacucho.gob.ve/fba/index.php?id=97&backPID=96&swords=indigenas&tt_products=181 Testimonios, cartas y manifiestos indígenas (Desde la conquista hasta comienzos del siglo XX): DOC. 56: LOS KIPU EN EL TESTIMONIO DEL CACIQUE PRINCIPAL DON MARTIN CUSI, 24 DE FEBRERO DE 1567]. [www.webcitation.org/611uryFX2 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  38. Gary Urton, Primitivo Nina Llanos. The social life of numbers: a Quechua ontology of numbers and philosophy of arithmetic. — Austin: University of Texas Press, 1997. — p. 180.
  39. В некоторых книгах этот узел ошибочно называется «фламандским»
  40. [nudosdepescablogspotcom.blogspot.com/2009/12/nudo-ojal.html Nudo ojal]. [www.webcitation.org/611utzVsr Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  41. Кузьмищев В. А. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000079/st010.shtml Царство сынов Солнца. — М.: Молодая гвардия, 1985]. [www.webcitation.org/611uuZyzq Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  42. В. А. Рубель. Історія цивілізацій доколумбової Америки. — Київ, Либідь, 2005, стр. 332—333
  43. Источники инков, 2013, с. 359.
  44. Милослав Стингл. Индейцы без томагавков. — М.: Прогресс, 1984, стр. 165
  45. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Introduccion al estudio de los quipos // Estudios sobre los quipus. — стр. 131].
  46. [www.utro.ru/articles/2005/08/12/467328.shtml Разгадана тайна узелкового письма инков]. [www.webcitation.org/611uwGM5e Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  47. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. — стр. 322
  48. 1 2 Антонио де ла Каланча. [kuprienko.info/antonio-de-la-calancha-cronica-moralizada-del-orden-de-san-agustin-en-el-peru-tomo-1/ Моральная хроника Ордена Святого Августина в Перу. Том 1, стр. 176]. [www.webcitation.org/615qvM0NO Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  49. Pärssinen M. Tawantinsuyu. Helsinki, 1992, p.40-48.
  50. Ракуц Н. В. Кипу: не письмо, но… : о письменности инков // Этнографическое обозрение. — 2001. — N 2. — С. 52-68.
  51. 1 2 Антонио де ла Каланча. [kuprienko.info/antonio-de-la-calancha-cronica-moralizada-del-orden-de-san-agustin-en-el-peru-tomo-1/ Моральная хроника Ордена Святого Августина в Перу. Том 1, стр. 177]. [www.webcitation.org/615qvM0NO Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  52. Инка Гарсиласо де ла Вега. История государства Инков. — Л., 1974, книга Пятая, Глава XII, стр. 294—295
  53. Инка Гарсиласо де ла Вега. История государства Инков. — Л., 1974, книга Пятая, Глава XIV, стр. 298
  54. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.112
  55. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. — стр. 324—325
  56. 1 2 Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. — стр. 325
  57. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. — стр. 169
  58. Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum, стр. 367
  59. Espinoza Soriano, Waldemar. Los Huancas aliados de la conquista: tres informaciones inéditas sobre la participación indígena en la conquista del Perú. 1558, 1560 y 1561. // Anales Científicos de la Universidad del Centro, N.° 1. Huancayo. — 1971—72
  60. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Estudios sobre los quipus. — стр. 49].
  61. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. — стр. 329—330
  62. Cobo, Bernabé. Historia del Nuevo Mundo. 4 vols. — Sevilla, 1890—93 [1633], lib. XII, cap. XXXVII
  63. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Estudios sobre los quipus. — стр. 170].
  64. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Estudios sobre los quipus. — стр. 15].
  65. [news.bbc.co.uk/hi/russian/sci/tech/newsid_4144000/4144694.stm Письма инков на бечевках: Первый шаг к разгадке (12 августа 2005, 14:20)]. [www.webcitation.org/611v027ca Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  66. History and Science of Knots, J.C. Turner, S. 209
  67. Ordish George, Hyams, Edward. The last of the Incas: the rise and fall of an American empire. — New York: Barnes & Noble, 1996. — P. 69. — ISBN 0-88029-595-3.
  68. [kuprienko.info/inka-simi-william-burns-glynn Дешифровка Inka Simi — языка инков на тканях токапу — по Вильяму Бернс Глинну]. [www.webcitation.org/615qwEs3V Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  69. Carlos Radicati di Primeglio. El sistema contable de los incas. Quipu y Yupana. — Lima: Libreria Studium. Editorial Universum S.A., [1979]
  70. Erland Nordenskiold. Calculations with years and month in Peruvian quipus. // Corporative Ethnographical Studies. 6. Part 2. Goteborg, 1925. стр. 21
  71. Диего Гонсалес Ольгин. [kuprienko.info/files/Textos/IberoAmerica/Vocabvlario-Quechua-Holguin.pdf Словарь языка кечуа (1608)]. Blok.NOT. А. Скромницкий. Проверено 13 октября 2009. [www.webcitation.org/615fD1DHX Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  72. Carlos Radicati di Primeglio. El sistema contable de los incas. Quipu y Yupana. — Lima: Libreria Studium. Editorial Universum S.A., [1979], стр. 9
  73. Бондаренко А. Юпана — технология протоцивилизаций. — Санкт-Петербург, 2010
  74. [arxiv.org/pdf/0801.1577 A calendar Quipu of the early 7 century].
  75. [kuprienko.info/quipu-khipu-notas-cortas/ Краткие сведения о кипу]. [www.webcitation.org/615qxD6GA Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  76. [www.kb.dk/permalink/2006/poma/897/es/text/ Guaman Poma, Nueva corónica y buen gobierno (1615). - Dibujo 330. El astrólogo andino, - p.883 [897]]. [www.webcitation.org/611v1CnT2 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  77. А. Скромницкий. [kuprienko.info/files/a-skromnitsky-ceques-y-huacas-de-los-incas-por-bernabe-cobo.xls Таблица Линий Секе, святилищ Вак, и главные места поклонения у Инков, имевшиеся в Куско]. [www.webcitation.org/615qy2Mbv Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  78. Поло де Ондегардо, Хуан. [kuprienko.info/juan-polo-de-ondegardo-los-errores-y-supersticiones-de-los-indios-del-tratado-y-averiguacion-1559/ Заблуждения и суеверные обряды индейцев, извлечённые из трактата и расследования, сделанного лиценциатом Поло (1559)]. Blok.NOT. А. Скромницкий (3 января 2010). — Доклад по вопросам верований индейцев Перу; освещены вопросы астрономии. Проверено 3 января 2010. [www.webcitation.org/615qyWHso Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  79. Поло де Ондегардо, Хуан. [kuprienko.info/juan-polo-de-ondegardo-instruccion-contra-las-ceremonias-y-ritos-que-usan-los-indios-conforme-al-tiempo-de-su-infidelidad-1567/ Инструкция по борьбе с церемониями и обрядами, применяемыми индейцами со времён их безбожия (1567)]. Blok.NOT. А. Скромницкий (3 января 2010). — Доклад по вопросам верований индейцев Перу. Проверено 3 января 2010. [www.webcitation.org/615qzVowU Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  80. [archaeology.about.com/od/cbthroughch/qt/ceque_system.htm The ceque system]. [www.webcitation.org/611v1pcxG Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  81. Reiner Tom Zuidema. El sistema de ceques de Cusco: la organización social de la capital de los Incas, 1995
  82. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.120
  83. MATIENZO, Juan de. Gobierno del Perú (1566), París-Lima, 1967 (Travaux de l’Institut Francais d’Etudes Andines, t. XI), pp. 52 y 55.
  84. ENRÍQUEZ, Martín (virrey), op. cit., p. 282
  85. ENRÍQUEZ, Martín (virrey), op. cit., p. 287
  86. 1 2 3 Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.101
  87. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.110
  88. Juan de Betanzos. Suma y narracion de los Incas. — Madrid, 2004, стр. 361
  89. Juan de Betanzos. Suma y narracion de los Incas. — Madrid, 2004, стр. 362
  90. Juan de Betanzos. Suma y narracion de los Incas. — Madrid, 2004, стр. 363
  91. Хуан де Бетансос, кипукамайоки Кальапиньа, Супно и др. [kuprienko.info/relacion-de-quipucamayos-por-callapina-y-supno-y-otros-1542-al-ruso/ «Сообщение о Происхождении и Правлении Инков», составленное на основании сведений кипукамайоков, Хуана де Бетансоса, Франсиско де Вильякастина (1542), и других лиц, и подготовленное монахом Антонием 11 марта 1608 года для ревизора Педро Ибаньеса]. Blok.NOT. А. Скромницкий (3 января 2010). — Первая хроника перуанских индейцев, из книги: Juan de Betanzos. Suma y Narracion de los Incas. — Madrid, Ediciones Polifemo, 2004, ISBN 84-86547-71-7, стр. 358—390. Проверено 1 февраля 2010. [www.webcitation.org/615r0Uyrc Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  92. 1 2 3 4 Педро Сьеса де Леон. [kuprienko.info/pedro-cieza-de-leon-cronica-del-peru-parte-segunda-al-ruso/ Хроника Перу. Часть Вторая: Владычество Инков]. Blok.NOT. А. Скромницкий (14 января 2009). Проверено 12 ноября 2009. [www.webcitation.org/615r1W9qT Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  93. 1 2 Гарси Диес де Сан-Мигель. [kuprienko.info/garci-diez-de-san-miguel-relacion-del-corregidor-de-chucuito-titicaca-1567-al-ruso/ Отрывки из его «Доклада» (1567)]. Blok.NOT. А. Скромницкий (22 ноября 2009). — Опрос правителей провинции Чукуито (окрестности озера Титикака) в регионе Кольясуйу, а также правителей селений (Южное Перу и Боливия). Проверено 22 ноября 2009. [www.webcitation.org/615r2ocE2 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  94. «Письмо Дона Франсиско де Толедо в Совет Индий, Куско, 1 марта 1572 г.»
  95. Хуан Поло де Ондегардо. [kuprienko.info/relacion-de-los-incas-de-juan-polo-de-ondegardo-1572/ Доклад о происхождении Инков, и о том, как они расширили свои завоевания, 1572 (пер. А. Скромницкий — Киев, 2009)]. [www.webcitation.org/615r3mpuQ Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  96. 1 2 Кристобаль де Молина. [kuprienko.info/cristobal-de-molina-the-fables-and-rites-of-the-yncas-al-ruso/ Доклад о Сказаниях и Обрядах Инков, 1575 (пер. А. Скромницкий). — Киев, 2009]. [www.webcitation.org/615r4bzEr Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  97. Фернандо Мурильо де ла Серда. [kuprienko.info/fernando-murillo-de-la-cerda-carta-sobre-los-caracteres-usados-por-los-indios-antes-de-la-conquista-1589/ Письмо о знаках, использовавшихся Индейцами до завоевания, 1589 (пер. А. Скромницкий)]. [www.webcitation.org/615r5QePX Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  98. 1 2 3 [kuprienko.info/jose-de-acosta-historia-natural-y-moral-de-las-indias-parte-1 Historia natural y moral de las Indias, 1590]. [www.webcitation.org/615r6FWa8 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  99. Инка Гарсиласо де ла Вега. [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/V.phtml История государства Инков. Л.: Наука, 1974, стр. 131—132]. [www.webcitation.org/60qqSzDmc Архивировано из первоисточника 11 августа 2011].
  100. 1 2 3 Murua, Martin de. [www.scribd.com/doc/21582288/Fray-Martin-de-Murua-Historia-General-del-Peru Historia general del Peru, origen y descendencia de los lncas, pueblos y ciudades. — 1618]. [www.webcitation.org/611v2Jp7p Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  101. Источники инков, 2013, с. 360.
  102. Источники инков, 2013, с. 361.
  103. Буквальный перевод капак-кипу Пачамама, записанный на языке кечуа заглавными буквами; это следует из прочтения королевского кипу стр. 10r-10v записной книжки Бласа Валера, рис. 10: PACHAMAMA = Мать земля; TURALLAYQUIM = твой брат; YNTILLAPA = Солнце и Луч; RACAYQUITA = твоя вульва; PAQUIRCAYAN = сейчас ломает; ULLUNMANTA = его члена; UNUYN = его сперма; CINCHI PACCHAN = громко бежит; CAMRI RACA = и так ты, матка; UNUYQUITA = твоя лимфа/ твои воды; PARAMUNQUI = ты роняешь; MAYNIMPIRI = и иногда; CHICHIMUNQUI = идти град; RITIMUNQUI = идти снег; YNTILLAQMI = большого Солнца; YLLAPAQMI = и Луча; PARIACACAP = и Париакаки; l0v / HINAMANTARA = потом; PACHAMAMAP = Земли Матери; RACAPIRI = в изобильной матке; CINCHI ULLU = крепкий член; CUÑUÑUÑUN = сильно мечется/ приводится в движение;
  104. Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum. Indios, gesuiti e spagnoli in due documenti segreti sul Perù del XVII secolo. A cura di L. Laurencich Minelli. Bologna, 2007; br., pp. 590. ISBN 978-88-491-2518-4
  105. Пабло Хосе де Арриага. Искоренение идолопоклонничества в Перу. Указ против язычества (1621), стр. 130
  106. Пабло Хосе де Арриага. Искоренение идолопоклонничества в Перу. Указ против язычества (1621), стр. 131
  107. Пабло Хосе де Арриага. Искоренение идолопоклонничества в Перу. Указ против язычества (1621), стр. 144
  108. Пабло Хосе де Арриага. Искоренение идолопоклонничества в Перу. Указ против язычества (1621), стр. 147
  109. Фернандо де Монтесинос. [kuprienko.info/fernando-montesinos-memorias-antiguas-historiales-y-politicas-del-peru-al-ruso/ Древние исторические и политические памятные сведения о Перу. Книга вторая (пер. В. Талах), Глава 10. — Киев, 2006]. [www.webcitation.org/615r7AfxG Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  110. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.98
  111. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Introduccion al estudio de los quipos // Estudios sobre los quipus. — стр. 137].
  112. Robertson, William Spence (1922) — History of the Latin-American Nations
  113. [kuprienko.info/la-extirpacion-de-la-idolatria-en-el-peru-autor-arriaga-pablo-jose-de-1564-1622/ La extirpación de la idolatría en el Perú, 1621]. [www.webcitation.org/615r8Ak25 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  114. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.99
  115. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Introduccion al estudio de los quipos // Estudios sobre los quipus. — стр. 124].
  116. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Introduccion al estudio de los quipos // Estudios sobre los quipus. — стр. 126].
  117. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Introduccion al estudio de los quipos // Estudios sobre los quipus. — стр. 127].
  118. Монтесинос, Фернандо. [kuprienko.info/fernando-montesinos-memorias-antiguas-historiales-y-politicas-del-peru-al-ruso/ Древние Исторические и Политические Памятные Сведения о Пиру.]. www.kuprienko.info (А.Скромницкий). — пер. В.Талах. Проверено 28 сентября 2009. [www.webcitation.org/615r7AfxG Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  119. Crónica anónima de 1600 que trata del establecimiento y misiones de la Compañía de Jesús en los países de habla española en la América Meridional (Francisco Mateos, editor). Madrid, 1954, t. II, p. 128.
  120. Anónimo. De las Costumbres antiguas de los naturales del Peru (ed. Chiara Albertin). — Iberoamericana, Madrid, 2008; Vervuert, Frankfurt am Main, 2008. ISBN 978-84-8489-351-6 (Iberoamericana), ISBN 978-3-86527-377-2 (Vervuert)
  121. Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007.
  122. Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007. — с.352
  123. Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007. — с.353-354
  124. Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007. — Tab. XLII
  125. Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007. — с.435-441
  126. 1 2 Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007. — с.355
  127. Exsul immeritus blas valera populo suo. — Bologna: CLUEB, 2007. — с.466-467
  128. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. Estudios sobre los quipus. Lima, UNMSM, 2006, p.97-98
  129. Carlos Radicati di Primeglio, Gary Urton. [books.google.com/books?id=TmbajGgliYYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Introduccion al estudio de los quipos // Estudios sobre los quipus. — стр. 132].
  130. Exsul immeritus blas valera populo suo e historia et rudimenta linguae piruanorum, 2007. стр. 515—516
  131. ¿Sublevando el Virreinato?, стр. 245
  132. [www.archive.org/details/oeuvrescompltes17unkngoog Oeuvres complètes de Mme. de Grafigny, стр. 19, 20, 22, 40, 41, 84, 85]. [www.webcitation.org/611v3Tbr4 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  133. [www.archive.org/stream/colecciondedocu00odrigoog#page/n417/mode/1up Coleccion de documentos literarios del Peru (1874)]. [www.webcitation.org/615r93jVy Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  134. [libroantiguomania.blogspot.com/2007/05/libros-antiguos-y-raros-del-prncipe-de.html Libros antiguos y raros del Príncipe de Sansevero]. [www.webcitation.org/611v5L4cE Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  135. [www.archive.org/details/cu31924019959034 Antiquarian, ethnological, and other researches in New Granada, Equador, Peru, стр. 216]. [www.webcitation.org/611vE3lwl Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].

См. также

Ссылки

  • А.Скромницкий. [kuprienko.info/gfe/view.php?file=Textos/Peru/A-Skromnitsky-Materiales-sobre-quipu-sacados-de-los-cronicas-del-Peru-al-ruso.pdf Сведения о кипу в документах (извлечения)]. [www.webcitation.org/615qupavg Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
  • [www.lenta.ru/world/2003/06/23/inca/ Инки изобрели двоичный код за 500 лет до компьютера]. [www.webcitation.org/60w5IMDoR Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
  • [www.computerra.ru/focus/new/27499/ Узелки на память].
  • [pop-khipu-project.blogspot.com/ Open / Popular (Ad Hoc) Khipu Decipherment Project]. [www.webcitation.org/611vFJER1 Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • Galen Brokaw. [www.nsm.buffalo.edu/~brokaw/cv.html University at Buffalo. Department of Modern Languages and Literatures (исследователь кипу)]. [www.webcitation.org/611vG1VNv Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • [www.archaeology.org/0511/etc/conversations.html Журнал «Archaeology». Conversations: String Theorist (Volume 58 Number 6, November/December 2005)]. [www.webcitation.org/611uqNAXz Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • [www.sfu.ca/archaeology/museum/laarch/inca/incaspanish/quis.html Пример как делаются узлы в кипу]. [www.webcitation.org/611vGRmjC Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  • [www.charlesmann.org/articles/Science-khipu-decipher-08-05.pdf Unraveling Khipu’s Secrets]. [www.webcitation.org/611ukdheC Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].


Отрывок, характеризующий Кипу

– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?