Кираса

Кира́са (фр. Cuirasse, также панцирь, корслет (Corslet) и так далее) — элемент исторического нательного защитного снаряжения, состоящий из грудной и спинной пластин (иногда — только из грудной), изогнутых в соответствии с анатомической формой груди и спины человека. В древности кираса могла изготовляться из войлока и покрываться прочной кожей или медными листами; несколько позже появилась цельнометаллическая железная кираса, затем ей на смену пришла стальная. Кираса могла выступать как в роли самостоятельного доспеха, так и в виде одной из составных частей доспешного комплекса.

Само слово происходит от фр. Cuirie, первоначально означавшего кожаный нагрудник, и в свою очередь производного от фр. Cuir Bouilli, то есть вываренная кожа.

Современный бронежилет по сути гомологичен кирасе, но его так практически никогда не называют, резервируя этот термин исключительно для защитного снаряжения доиндустриальной эпохи; правда, слово «кираса» или схожие названия могут использоваться в качестве брендового названия современных средств индивидуальной защиты — так, существуют российская модель бронежилета «Кираса» и американский комплекс СИЗ CIRAS — Combat Integrate Releasable Armor System.

Древний мир

Уже микенская Греция знала достаточно совершенный доспех в виде длинной, почти до колен, сегментированной пластинчатой кирасы из бронзы, дополненной шлемом, поножами и наплечниками, вероятно и наручами, и, таким образом, закрывающий практически всё тело воина.

В период архаической и классической Греции происходит упрощение и облегчение защитного снаряжения, при одновременном росте его уровня исполнения. Боевые колесницы исчезают, и на первый план выходит тяжёлая пехота, вооружённая длинными пиками. Основным защитным снаряжением гоплитов (тяжеловооружённая древнегреческая пехота) был большой щит, доспех же прикрывал лишь туловище и выступающие из-за щита части тела — голову и ноги ниже колен.

Корпусным доспехом гоплита служил торакс — бронзовая кираса. Самый ранний его вариант за характерную форму получил среди современных историков вооружения название колоколовидного панциря, также для него были типичны широкие отбортовки вдоль нижнего края и выреза для шеи, служившие в качестве усилителей и, по-видимому, дополнительной защиты от скользящих ударов. Характерный для древнегреческих доспехов вообще рельеф рёбер жёсткости, повторяющий узор мускулов торса, на таких кирасах лишь слегка намечен и имеет весьма стилизованный характер. К V веку до н. э. — времени Греко-персидский войн — такая форма панциря уже становится архаичной, хотя и продолжает использоваться в ряде более консервативных полисов вроде Спарты. Наиболее современным же доспехом V—IV веков до н. э. был гелоторакс — анатомическая кираса с глубоким рельефом, гораздо реалистичнее воспроизводящая форму мускулистого тела, что, помимо эстетических соображений, сказывалось и на защитных свойствах, так как рельеф играет роль рёбер жёсткости, аналогично гофрированию и рифлению, встречающимся в готических доспехах второй половины XV века. Вместо характерной для архаического доспеха образованной отбортовкой «юбки» на уровне пояса, кираса этого периода начинают прикрывать и низ живота до паха, а то и ниже.

Торакс дополнялся практически полностью закрывающим лицо шлемом и поножами. Бёдра имели лишь символическую защиту в виде свободно свисающих кожаных полос — птеруг или птериг, так же, как и плечи — греки классической эпохи практически не употребляли рубящего оружия, для защиты от которого могли бы понадобиться развитые наплечники. Появившиеся позднее, уже ближе к эллинистической эпохе, кавалерийские кирасы были длиной до бёдер, и книзу сильно расширялись, чтобы всадник сохранял необходимую для боя верхом подвижность. Изделие сложной формы, например, шлем, проще было отлить, чем выковать. Бронзовые доспехи, в том числе цельнолитые кирасы, вплоть до начала нашей эры употреблялись в Риме, шлемы же в Европе делали из бронзы и в XIX веке.

Недостатком бронзы была, однако, её дороговизна. Необходимая для изготовления бронзы медь встречается несравненно реже железа, а олово было остродефицитным материалом ещё в глубокой древности. Из-за этого, а также из стремления обеспечить большую мобильность пехоты, уже с VI века до н. э. получает распространение линоторакс — льняной панцирь — имеющая, судя по всему, египетское происхождение полужёсткая кираса из множества слоёв проклеенного и, вероятно, простёганного льна общей толщиной до 1 см, напоминающая отчасти современный бронежилет. В отличие от металлических доспехов, линотораксы, судя по всему бывшие в своё время наиболее массовым защитным снаряжением греческих и эллинистических армий, отсутствуют в археологической летописи, поэтому об их конструкции можно судить лишь по изображениям и описаниям. Общепризнанной реконструкции не существует.

В эпоху Пелопонесской войны и прочих междоусобных конфликтов между отдельными полисами гоплиты, в особенности — наёмные, порой могли вообще не иметь корпусного доспеха, сражаясь в одном хитоне-эксомиде, что объясняется скорее экономическими, чем военно-тактическими причинами. Отсюда же — и замена металлического шлема на войлочную шапку-пилос.

Ближе к эллинистическому периоду, по мере развития металлургии, отмечаются и попытки изготовления железных кирас, но они были доступны лишь высшей аристократии; например, такая кираса найдена в гробнице македонского царя Филлипа (или Филиппа II, или Филиппа III Арридея — то есть, соответственно, отца или сводного брата Александра Великого). Железные кирасы не имели ещё устоявшейся конструкции, и могли как повторять по форме «мускульные» бронзовые, так и имитировать линоторакс (как в случае с упомянутой выше кирасой из царской могилы).

Римские воины республиканского периода имели похожее на эллинистическое, но облегченное, по греческим меркам, защитное снаряжение. Туловище обычно прикрывала пектораль — сравнительно небольшая бронзовая пластина круглой, прямоугольной или фигурной формы, крепящаяся на портупейных ремнях (по сути аналог зерцала в его самой ранней форме), дополненная набранным из металлических пластин боевым поясом и открытым шлемом. Тораксы греческого образца имели лишь немногие воины.

Впоследствии, однако, римский комплекс защитного снаряжения стал достаточно интенсивно развиваться, пока, наконец, на рубеже нашей эры уровень производства в римском мире достиг такого уровня, что стало возможно массовое производство железных пластинчатых панцирей. Верхом достижений античных доспешников стала lorica segmentata (условное, не аутентичное римское, название, введённое в XVI веке) — знаменитый доспех римского легионера. Это был достаточно лёгкий, но прочный, сложный по конструкции, но вполне технологичный доспех, состоящий из сравнительно крупных горизонтальных пластин, соединённых друг с другом ремнями, заклёпками и застёжками. Сегментированная кираса дополнялась наплечниками и птеругами, а также шлемом с плюмажем. В таком виде римский пехотный доспех просуществовал до III века н. э., когда, судя по всему, массовое производство пластинчатой брони оказалось уже невозможным ввиду упадка ремесла. Любопытно, что «лорика сегментата» не была только лишь доспехом легионеров, — судя по археологическим находкам, в своё время она изготавливалась в массовых количествах и широко использовалась по всей Империи частными лицами. Характерные для её конструкции развитые наплечники говорят о том, что к тому времени римлянам приходилось нередко сталкиваться в бою с противниками, вооружёнными рубящим оружием вроде длинных мечей или боевых топоров, что вполне может быть сказано, например, о галлах и кельтах, в том числе с вооружённой мечами кавалерией.

Наряду с «сегментатой», были в ходу и доспехи не на основе кирасы — кольчатые (lorica hamata), видимо, кельтского происхождения, и чешуйчатые (lorica squamata), позаимствованные на Востоке у парфян. Как и в случае с lorica segmentata, приведённые названия не являются аутентичными римскими и были введены не ранее эпохи Ренессанса. Даже в период, когда пластинчатые доспехи выпускались в достаточных количествах, эти виды защитного снаряжения оставались на вооружении вспомогательных частей (ауксилариев), а также некоторых провинциальных легионов в Азии и Африке.

Следует иметь в виду, что часто демонстрируемая в «исторических» фильмах кожаная кираса, как из мягкой, так и из многослойной вываренной кожи, судя по всему не имеет ничего общего с историческим доспехом периода античности. Иногда в таком качестве ошибочно демонстрируется кожаная туника с птеригами (subarmalis, thoracomachus), которая на самом деле в эллинистическом доспехе (в отличие от средневекового гамбезона) не играла самостоятельной защитной роли, а лишь надевалась под кирасу в качестве поддоспешника (причём её существование не имеет строгих археологических доказательств и признаётся не всеми специалистами по античному доспеху — иногда считается, что птериги были пришиты к обычной, матерчатой тунике).

• Mycenaean armour 1400BC.jpg

  Микенская бронзовая кираса, т. н. «доспех из Дендры».

• Coraza griega arcaica (M.A.N. Madrid) 01.jpg

  "Колоколовидная" бронзовая кираса периода архаики. 620–580 г.г. до н.э.

• Ancient Greek Armor in Metropolitan Museum.jpg

  Древнегреческий бронзовый панцирь (кираса) и различные шлемы.

• Akhilleus Patroklos Antikensammlung Berlin F2278.jpg

  Греческие воины в линотораксах. Хотя сцена и изображает Ахилла и Патрокла, то есть, воинов Микенских времён, их броня соответствует периоду классической античной Греции.

• Bronze cuirass BM GR1873.8-20.223.jpg

  Анатомическая бронзовая кираса из южной Италии, 300—350 г.г. до н. э.

• Roman soldier in lorica segmentata 1-cropped.jpg

  Исторический реконструктор, изображающий римского легионера, в реплике «лорики сегментаты».

• 1636 - Archaeological Museum, Athens - Roman statue of a man - Photo by Giovanni Dall'Orto, Nov 11 2009.jpg

  Скульптурное изображение античной бронзовой кирасы с торчащими из-под неё птеригами, иногда неверно интерпретируемое как пресловутая «кожаная кираса».

Средневековье

Падение Рима привело к такому упадку кузнечного ремесла, что в Тёмные века жёсткая защита корпуса воина оказалась забыта; основным и практически единственным доспехом рыцарей была кольчуга, реже — чешуя или ламелляр.

Лишь к XIII веку, вероятно — не без влияния со стороны увиденного европейцами в ходе Крестовых походов и войн с монголами восточно-азиатского комплекса защитного вооружения, в Европе стал складываться новый тип доспеха, так называемый «переходный» (от кольчуги к латам). Эволюция его шла параллельно по двум направлениям, причём оба в своём изначальном виде представляли собой различные типы пластинчатого усиления кольчуги. В первом случае использовалась так называемая «бригантина» — надетая поверх кольчуги жилетка с наклёпанными под сукно или кожу металлическими пластинами, по одной из версий происходящая от усиленного металлическими пластинами нарамника-сюрко, а по другой — от аналогичных по конструкции монгольских панцирей хатангу дегель. Со временем размер пластин бригантины увеличивался, пока она не превратилась, по сути, в обтянутую тканью кирасу из нескольких составных частей. Второе направление эволюции доспеха пошло, судя по всему, от металлических дисков или пластин, которые рыцари носили под кольчугой или поверх неё для повышения защитных свойств (аналогично римским фалерам и азиатскому зерцалу) — к XIV веку из них развился сначала набрюшник (пластрон, плакарт), прикрывающий живот воина, а затем и настоящая латная кираса, первоначально ещё с нагрудником, составленным из двух частей. Разумеется, оба направления не существовали изолированно, а развивались в связке. Известны (и, видимо, даже были достаточно широко распространены) и комбинации бригантной основы корпусного доспеха с латными набрюшником и наспинником.

• Brigandine, Italian, c1470, Royal Armoury, Leeds (internal view).JPG

  Бригантина конца XV века.

• 05-366.png

  Комбинация бригантины и латного набрюшника.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Поздний «переходный» доспех с металлическим сегментным набрюшником. Милан, 1360-е годы.

• Churburg s18.jpg

  Ранний миланский доспех. Около 1410 года.

К концу XIV — началу XV века в Европе кольчуга уже заменялась латами («белый доспех» — в противоположность обтянутой цветной тканью бригантине), а бригантина постепенно стала носиться или небогатыми воинами, или же аристократами, но не во время боевых действий, а в качестве полудоспеха-полуодежды. Причём в Италии и Германии латы быстро завоевали популярность, и уже к начале XV века практически вытеснили бригантины в качестве рыцарского доспеха, в то время, как например во Франции, судя по изобразительным источникам, и в конце того же века ещё использовались «переходные» комбинации бригантины и латного набрюшника. В результате именно Италия и Германия на весь XV век стали «законодателями мод» в доспешном деле Европы.

Первым полным латным доспехом был получивший распространение ещё в конце XIV века так называемый миланский. Миланская кираса традиционно имела выпуклую, бочкообразную форму. Её грудной щиток ещё состоял из отдельных нагрудника и частично перекрывающего его нижний край набрюшника-плакарта. Спину прикрывал наспинник, также нередко составленный из нескольких сегментов для повышения подвижности.

Несколько позднее в Германии появился готический доспех, характерной чертой которого была составная кираса с вертикальным ребром жёсткости посередине, часто в сочетании с дополнительными рёбрами жёсткости, которые образовывали рифлёную поверхность, что не только делало доспех прочнее, но и придавало ему специфический привлекательный внешний вид. Некоторые готические доспехи первой половины XV века имели характерную угловатую форму нагрудника с горизонтальным, а не вертикальным, ребром жёсткости, известную как кастенбруст.

• 1475x1500c-Breastplate.jpg

  Готическая кираса конца XV века.

• Готический доспех.jpg

  Готический доспех с рифлением мастера Лоренца Хелмшмида. Германия, Аугсбург, конец XV века.

• Hubert van Eyck 020.jpg

  Кираса-«кастенбруст».

Изредка нагрудник кирасы мог выполняться наборным из отдельных горизонтальных пластин, соединённых подвижными заклёпками, что отчасти напоминает ламинарный доспех. Такие кирасы назывались венгерским, по месту наибольшего распространения, или «полный рак» — нем. ganzer Krebs, они были слабее обычных, но более подвижны. Более прочным был переходный вариант, в котором верхняя часть нагрудника была цельной, а нижняя, защищающая живот — наборной. Этот тип в Германии называли «полурак» — нем. halber Krebs. Такие доспехи были востребованы главным образом в лёгкой кавалерии, к которой в то время относились, в том числе, польские «крылатые гусары».

В первой четверти XVI века черты миланских и готических лат были объединены в максимилиановском доспехе, созданном с учётом широкого распространения огнестрельного оружия. У него нагрудник и наспинник были уже цельными, причём своей общей формой максимилиановская кираса тяготела к итальянским образцам, но сочетала её с рифлением, характерным для поздней готики. Этот доспех был крепче прежних в ущерб подвижности. В Италии примерно в тот же период стали появляться многочисленные доспехи, стилизованные «под античность». У ландскнехтов, служивших в Италии, в первой половине XVI века имела распространение мода на ношение нагрудника с очень сильно выпяченным вперёд ребром жёсткости, иногда даже переходящим в остриё — тапуль (от итал. «бугор»). Рыцарские доспехи обычно тапуля не имели, ограничиваясь простым ребром жёсткости, которое, тем не менее, также становилось со временем всё более и более чётко очерченным. Некоторые кирасы середины XVI века, использовавшиеся лёгкой кавалерией, состояли из трёх частей, за счёт разделения нагрудника на две присоединённые по бокам к наспиннику шарнирами детали — они раскрывались спереди и застёгивались на груди крючками. Это было особенно удобно в жару, когда доспех приоткрывали для вентиляции, а при необходимости быстро застёгивали.

• German armor by Matthew Bisanz.JPG

  «Максимилиановские» латы. 1535 год.

• Livonian armor 16GIM.jpg

  Кираса второй пол. XVI века с остриём-тапулью.

• Smythearmour2.jpg

  Кираса второй половины XVI века с «гусиной грудью».

• Wrangels-Golden-Armor.png

  Вызолоченый доспех графа Врангеля, боевого значения уже не имел. Швеция, XVII век.

Середина и вторая половина XVI века ознаменовались появлением гладких кирас, состоящих из цельных нагрудника и наспинника, с увеличенной толщиной стального листа и очень чётко очерченным вертикальным ребром жёсткости, переходящим в выступ в районе живота, — такая форма называлась «гусиная грудь». Её введение повышало шанс соскальзывания пики или рикошета пули. К 1620-м годам от выступа отказались, при одновременном значительном укорачивании кирасы, но чёткое ребро жёсткости осталось. Примерно в тот же период на некоторых кирасах появились прикреплённые к ним латные воротники, что позволило избавиться от ожерелья-горжета как отдельной детали доспеха. После этого форма и конструкция кирасы уже не претерпевали существенных изменений — происходило лишь постепенное облегчение и упрощение защитного снаряжения в целом за счёт отказа от отдельных его элементов. XVI и в особенности XVII века, бывшие периодом расцвета европейского латного доспеха, стали одновременно и периодом его постепенного упадка, виной чему было, во-первых, возрождение неизвестной в Европе со времён поздней античности боеспособной линейной пехоты, во-вторых — развитие огнестрельного оружия. Раннее ручное огнестрельное оружие, имевшее относительно короткий ствол, было сравнимо со взводимым воротом арбалетом по мощности, и сплошную металлическую броню пробивало далеко не всегда. Однако с появлением крупнокалиберных длинноствольных мушкетов дни полных доспехов были сочтены. Броня стала постепенно «стягиваться» по направлению к кирасе, при одновременном увеличении толщины последней и сохранении общей массы доспешного комплекта. К XVII веку у кавалеристов в ходу были так называемые «доспехи на три четверти» — до колен. Пехота же всё чаще обходилась «полудоспехом» — кирасой с пристёгнутыми к ней набедренниками и, иногда, наплечниками. Общее утолщение брони позволило несколько улучшить её пулестойкость; среди доспехов этого периода немало сохранившихся экземпляров имеют вмятины от пуль (вероятно, пистолетных или выпущенных из карабинов), полученные при апробировании выстрелом в арсенале или в боевых условиях.

В пехоте доспехи окончательно исчезли к началу XVIII века, после перехода к массовым рекрутским армиям, содержавшимся и снаряжавшимся за счёт государства. Так как дешёвые доспехи из низкокачественного металла всё равно не защищали от пуль на основных дистанциях пехотного боя, выбор был сделан в пользу более дешёвых и мобильных бездоспешных стрелков, которые получили в вооружение облегчённый вариант мушкета — ружьё или фузею, с непременным штыком для ближнего боя. Примерно в то же самое время в европейских армиях исчезают и пикинёры. Тяжёлая кавалерия — кирасиры — сохраняла своё защитное вооружение, состоявшее из одной кирасы и шлема, вплоть до второй половины XIX века, а в некоторых случаях и до Первой мировой войны. К этому времени кираса стала рассматриваться главным образом как защита от холодного оружия, хотя в определённой степени защищала и от пистолетных пуль или даже ружейных на излёте, а также от осколков.

Кирасиры

Кирасиры появились в XVI веке во многих странах Европы как тяжёлая кавалерия, созданная в целях компенсации малочисленности рыцарской и одетая в относительно недорогие неполные латы, часто напоминающие дорогие образцы ландскнехтских и называемые кирасирскими. По сравнению с ними, польские гусары XVI—XVII века, одетые в кирасы с крыльями за спиной (или на спинке седла), изначально считались лёгкой кавалерией, хотя при этом их снаряжение было существенно тяжелее, чем у других лёгких конников — казаков, татар или улан. Впоследствии же они стали рассматриваться уже в качестве тяжёлой кавалерии, так как их защитное снаряжение сравнялось с кирасирским за счёт облегчения последнего — к XVIII веку от него остались только шлем и кираса. Кираса начала XIX века полностью защищала носившего её от ударов сабель, штыков и лёгких пик. Видимо, тяжёлый кирасирский палаш её при определённых условиях всё же прорубал. Относительно пулестойкости, приводятся следующие данные. Обычная железная кираса времён Наполеоновских войн пробивалась из ружья на любой дистанции меньше 75 саженей (160 м), а из пистолета — менее 18 саженей (ок. 40 м). Стальная кираса «из кованой немецкой стали» пробивалась из ружья только с 54 саженей (115 м), а из пистолета с 18 саженей пробивалась только половиной пуль и не пробивалась с 9 саженей (20 м). Тяжёлая кираса из одной передней половинки (нагрудник), «скованная из железа вместе со сталью», более толстая, чем обычная стальная, не пробивалась и с 9 саженей, хотя после 18 саженей ружейная пуля делала в ней ощутимую вмятину. При этом выпущенная с тех же 18 саженей ружейная пуля прошивала навылет четыре поставленные друг за другом обычные железные кирасы, и ещё углублялась в расположенную за ними деревянную доску на свой диаметр, или пробивала две стальные, а в третьей делала углубление. Таким образом, защитные свойства брони сильно зависели от её качества, а стало быть и стоимости: качественная броня обладала вполне приличной пулестойкостью, чего вовсе нельзя было сказать о массовой продукции, условно защищавшей лишь от пистолетных пуль или случайных ружейных на самом излёте их траектории.

На протяжении всего XVIII века неоднократно возникали и рассматривались предложения о возрождении кирасы в пехоте. В частности, в России вновь ввести кирасы одно время намеревался князь Потёмкин. Однако продолжения эти начинания не получили всё по тем же причинам: хорошая броня из качественных материалов стоила дорого и не могла выпускаться в сколь либо массовых количествах ввиду сложностей технологического характера (в частности, вызывала проблемы термическая обработка крупных изделий из листового металла). Дешёвая же броня не обеспечивала какой либо защиты от пуль, а введение её для защиты только от холодного оружия было накладно и чрезмерно отягощало пехотинца, который, в отличие от конника, не имел в то время никакого средства транспорта кроме собственных ног. Сохраняли свой доспех в виде кирасы (Sappenpanzer) и каски (Sappenhelm) только сапёры (пионеры) некоторых стран.

В отличие от других типов доспехов, которые по большей части исчезли к концу XVII века (по крайней мере в Европе), кираса использовалась боевой кавалерией до середины XIX века. Несмотря на ничтожную эффективность против новых винтовок под патроны с бездымным порохом, французские кавалеристы продолжали носить кирасы в полевых условиях и в 1914 году.

За пределами Европы

На средневековом Востоке защитное снаряжение обычно тяготело к сравнительным лёгкости и мобильности, поэтому там доспех практически нигде не развился до форм, аналогичных цельной металлической кирасе. В этот период единственными более или менее прямыми её аналогами из широко распространённых за пределами Европы доспехов могут считаться характерный для Ближнего Востока, Ирана, Средней Азии, отчасти Руси и Индии зерцальный доспех, представляющий собой обычно четыре-пять щитков, соединённых петлями и вместе образующих некое подобие кирасы, а также ряд японских доспехов в стиле «тосэй-гусоку», имевших кирасу из склёпанных из отдельных горизонтальных пластин нагрудника и наспинника.

Кроме того, весьма оригинальный комплекс доспеха на основе склёпанной или стянутой шнуром из отдельных пластин бронзы или железа кирасы с осевым разрезом спереди был распространён на Дальнем Востоке (царства Кореи и тесно связанная с ней прото-Япония) в середине первого тысячелетии н. э. Однако, уже к концу того же тысячелетия кирасы в этом регионе были полностью вытеснены «континентальными» ламеллярными доспехами, которые оказались более удобны для проникшего в регион из Великой Степи, видимо — через посредство китайцев, боя верхом.

Изредка встречались кирасы и в комплексе вооружения Индии времён Велких Моголов, но они использовались только высшей аристократией; можно предположить, что они представляли собой продукт изучения индийскими оружейниками европейских образцов, которые они напоминают по конструкции. Например, частично сохранился доспех, приписываемый падишаху Акбару Великому — спинная пластина кирасы, напоминающей европейские, сочетается в нём со шлемом и наручами-базубандами местного типа. Также известны литые латунные «анатомические» кирасы из некоторых местностей Индии, однако они скорее всего имели чисто ритуальное назначение.

• Char-Aina IrGIM.jpg

  Доспех «четыре зерцала» (чахар-айна). Иран, XVII в.

• Armure-p1000675.jpg

  Японская кираса в стиле окэгава-до.

• KofunCuirass.jpg

  Японская кираса периода Кофун (V в. н. э.), часть доспеха «танко» для пешего боя.

• Chhatrapati shivaji vastu sangrahalaya museum (77).JPG

  Кираса падишаха Акбара. Индия, XVI век.

• Varahi breastplate, India, Kerala, 18th-19th century, brass, HAA.JPG

  Анатомическая латунная кираса, посвящённая богине Варахи (англ.).
  Керала, Индия, XVIII-XIX вв.

В основном же во времена, когда в Европе господствовали латы, на Востоке применялись доспехи, обеспечивающие большую подвижность, со сплошной пластинчатой защитой только в самых уязвимых местах — вроде кольчато-пластинчатых или куячных (пластинчато-нашивных, типа бригантины). Переменный успех, с которым европейцы XV—XVII веков вели войны с Россией или Турцией, может быть свидетельством того, что для тех способов ведения военных действий, которые практиковались на Востоке, защитные свойства принятых там доспехов были вполне адекватными.

Современность

Во время Первой мировой войны германская армия пыталась применять металлические нагрудники для защиты передней проекции туловища солдат, но в отличие от стальных касок, вернувшихся «в строй» буквально из музеев, стальные кирасы оказались слишком тяжелы для пехотинцев и распространения не получили, по крайней мере, среди стран Антанты, которые экспериментировали с различными типами бронезащиты, но по ряду причин не поставили эти модели на вооружение. Американская армия, например, разработала тяжёлый нагрудник, который весил 18 кг и предназначался для защиты от пулеметного огня, но эта конструкция была признана неподходящей для применения из-за её тяжести. В Германии и Италии кирасами снабдили сапёров, а также некоторые специализированные штурмовые подразделения.

Во время Второй мировой войны в СССР применялись кирасы, которые назывались «стальной нагрудник» — СН. По форме эти нагрудники отчасти напоминали немецкие варианты времён Первой мировой войны, но были более лёгкими и оставляли правое плечо открытым для удобства ведения огня. Существовало несколько моделей СН: с сегментированной защитой, напоминающей римскую «лорику сегментату», или с цельным нагрудным щитком различной толщины и формы. Такое защитное снаряжение имелось главным образом в штурмовых инженерно-сапёрных бригадах резерва Верховного Главнокомандования (ШИСБр РВГК), которые были сформированы из саперных частей в качестве специальных элитных штурмовых подразделений. При этом отношение солдат к стальным нагрудникам было неоднозначным. Неприятие объяснялось малой пригодностью кирас для боев на открытой местности — спина была не защищена, а типичным методом приближения к позиции противника было ползание по-пластунски и перебежки от воронки к воронке, к тому же от мощных винтовочно-пулемётных пуль СН практически не защищал. Однако в городских условиях недовольных ношением этих предшественников современного бронежилета было мало — СН обеспечивал вполне эффективную защиту от пуль широко использовавшихся для ближнего боя в городских условиях пистолетов-пулемётов и осколков миномётных мин или очень опасных в замкнутом пространстве ручных гранат. Менее известно, но также имело место применение в Красной Армии пулестойких щитков меньшей площади, закрывавших лишь жизненно важные органы. Иногда в качестве импровизированного щитка использовалась сапёрная лопатка. Позднее, уже в послевоенные годы, на вооружение был принят полужёсткий бронежилет 6Б1 из металлических пластин в чехле из прочной ткани.

В Японии существовали экспериментальные бронежилеты такой же формы, что, возможно, является «переимкой опыта» у немцев. Сложно сказать, в каком количестве и качестве они были там применены, но американцы захватили несколько образцов таких кирас и впоследствии использовали полученные при испытаниях данные для разработки нескольких моделей бронежилетов, которые по форме напоминали старинные бригантины. Однако, как и в Первой мировой войне, бронежилеты распространения не получили, так как к моменту их разработки война уже подходила к концу.

В дальнейшем кирасы применялись американской армией в Корее и Вьетнаме — однако, эти кирасы уже делались не из металла, а из синтетических тканей с пропиткой, наподобие современных армейских шлемов. Как и каски, эти кирасы не предназначались для защиты от мощных винтовочных пуль, но должны были уменьшать тяжесть ранения или защищать солдата от осколочного поражения. Между тем, мягкий бронежилет показал решающее преимущество перед жёсткой кирасой из полимерных материалов в удобстве ношения, при вполне сравнимой защите от осколков. Интересно, что в Корее бронежилеты были введены только после проведённых сопоставлений данных, собранных госпиталями, которые показали, что большинство (70 %) ранений вызваны либо осколками, либо шрапнелью, а большинство смертельных ранений вызваны попаданием предметов в туловище (что более или менее совпало с подобными исследованиями, проведёнными в Первой и Второй мировых войнах)

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Англичане в трофейных немецких нагрудниках. 1917 год.

• French cuirass of WWI.jpg

  Испытание французских кирас. 1918 год.

• Flak jacket 1942.jpg

  Советский солдат в стальном нагруднике СН-42 во время уличных боёв.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Трофейные японские нагрудники.

См. также

• Готический доспех
• Кирасирские доспехи
• Костюмный доспех
• Панцирь (кольчуга)
• Ландскнехтский доспех
• Бронежилет

Ссылки

• [www.fortification.ru/library/shisbr/ Инженерно-штурмовые части РВГК]

Отрывок, характеризующий Кираса

– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.