Кирасир

Кираси́ры (в буквальном переводе — ла́тники, фр. cuirasse — латы) — род тяжелой кавалерии, одетой в кирасы. Появились в XVI веке во многих странах Европы как тяжёлая кавалерия, созданная в целях компенсации малочисленности рыцарской кавалерии и одетая в относительно недорогие неполные латы, покрывавшие две трети тела — с головы до колен, и называвшиеся кирасирскими, от которых к XIX веку постепенно остались только шлем и кираса: последние постепенно утолщались и тяжелели с ростом пробивной способности огнестрельного оружия, из-за чего постепенно приходилось отказываться от остальных элементов. Первоначально, во время их параллельного сосуществования с рыцарями, основным вооружением кирасиров был рыцарский меч, но затем он сменился на палаш, а в некоторых армиях — на тяжёлую саблю. Использовали коней тяжёлых пород весом 600—700 кг. В кирасиры набирали лишь рослых и сильных всадников (170—180 см ростом во времена Наполеона).

Тактика

Первые нем. Kuerassier были учреждены «римским» императором Священной Римской империи Максимилианом I ещё в 1484 году (то есть были современниками готического рыцарского доспеха), и изначально состояли из хорватских наёмников. Однако, они столь мало отличались от обычной лёгкой кавалерии того времени, что это название довольно долго было не известно в других странах. Так как вплоть до середины XVI века кирасирская тактика не слишком отличалась от традиционной рыцарской и использовала в качестве основного оружия таранный удар копьём. Причиной тому было то, что изобретение Леонардо да Винчи — колесцовый замок, позволивший обойтись без горящего фитиля и создать всегда готовые к бою пистолеты, хоть и был изобретён ещё в 80-годы XV века и получил признание оружейников ещё при его жизни, тем не менее из-за сложности его изготовления довольно долго оставался редкой диковинкой. И лишь почти спустя сорок лет — к 20-годам XVI века было начато изготовление подобного огнестрельного оружия для продажи в коммерческих масштабах. Причём, из-за крайней дороговизны первых пистолетов, подобное оружие было доступно лишь высшей аристократии, всё ещё носившей рыцарские доспехи, и не слишком доступно обедневшим дворянам, пошедшим в наёмники, отчего пистолеты в массовых количествах появились у последних рыцарей уже в 30-е годы XVI века, в то время как остальная кавалерия смогла ими массово вооружиться лишь к середине XVI века.

Начиная с середины XVI века, кирасирская тактика стала основываться на применении пистолетов. И тогда же это название получило распространение во Франции, в Англии же этот термин и вовсе вошёл в оборот лишь в 20-годы XVII века. Причём, вплоть до тридцатилетней войны кирасиры и рейтары отличались не столько тактикой, сколько типичным социальным происхождением — среди кирасиров было существенно больше, пусть и относительно небогатых (по-сравнению с последними рыцарями), но дворян, в то время как среди рейтаров было заметно больше, пусть и хорошо обеспеченных (рейтарское снаряжение было по-карману не каждому), но простолюдинов. При этом во Франции среди рейтар было не намного меньше дворян, чем среди кирасиров. Таким образом, если в первой половине XVI века и кирасиры, и рейтары часто наносили таранный удар копьём, то во второй половине того же века и те, и другие, отказавшись от копий, успевших уже превратиться из тяжёлого рыцарского оружия в более лёгкую кавалерийское копьё, перешли на использование пистолетов в качестве основного оружия. Так как в тогдашней пехоте имелось довольно мало вооружённых мушкетами и аркебузами, то основная тактика часто сводилась к тому, что кавалеристы, просто подъехав вплотную к пехоте, разряжали пистолеты в упор, а немногочисленные аркебузеры и мушкетёры подавлялись за счёт большего количества пистолетов. И основная разница между кирасирами и рейтарами часто сводилась к тому, что рейтары обычно методично, залп за залпом расстреливали пехоту, сменяя ряды и перезаряжая пистолеты. В то время как у кирасиров, в силу большего гонора, на столь методичный неторопливый расстрел не всегда хватало терпения и дисциплины, и они часто врубались в пехоту гораздо раньше, чем это делали рейтары.

Однако к концу тридцатилетней войны рейтары и кирасиры сильно разошлись в тактике. Так как выяснилось, что если немецкие рейтары часто успешно отбивались от французских жандармов, атаковавших в начале войны по-рыцарской традиции с копьём на перевес, без какого-либо залпа из пистолетов (пистолеты жандармы тем не менее тоже применяли, но в основном для создания брешей в строе пехоты, ощетинившейся пиками), то от «нетерпеливых» шведских кирасиров, дававших лишь один залп с последующим немедленным переходом в ближний бой, рейтарам часто не удавалось отбиться. В результате чего типичной тактикой как кирасиров, так и заметно полегчавших жандармов (чей доспех из фактически рыцарского превратился в фактически кирасирский), стал залп из пистолетов с немедленным вступлением в ближний бой с использованием холодного клинкового оружия. Кроме того, заметно возросшее к концу войны число мушкетёров привело к заметному снижению эффективности караколирования (методичного расстрела пехоты из кавалерийских пистолетов), так как ответный залп пехоты из тяжёлых мушкетов мог теперь оказаться тяжелее залпа из тяжёлых кавалерийских пистолетов. Так что при атаке пехоты стало выгоднее не перестреливаться с пехотой, а дав залп по пехоте и выкосив часть пикинёров, тут же немедленно атаковать расстроенные ряды пехоты. Первым подобную реформу провёл Густав II Адольф.

Кирасирская атака

Однако с появлением в XVIII веке линейной тактики и дальнейшим усовершенствованием огнестрельного оружия, ставшего заметно скорострельнее, а также отказом пехоты от пикинёров и рондашьеров (воинов с щитом и мечом, характерных для испанской пехоты), заметно увеличилась плотность пехотного огня, вследствие чего кавалерия уже не могла так успешно, как ранее, обстреливать пехоту из пистолетов. С другой стороны, отказ пехоты от пик и уменьшение плотности пехотного строя, особенно заметном при линейной тактике, когда пехота вместо квадрата, ощетинившегося пиками вперемешку с редкими аркебузерами или мушкетёрами, строится в весьма тонкую линию, сделали пехоту уязвимее к кавалерийской атаке. Что, в сочетании с уменьшением эффективности пистолетного огня по пехоте, привело к тому, что кирасиры стали атаковать пехоту без предварительного залпа из пистолетов. Первым подобную реформу провёл Фридрих Великий. А возросшую эффективность пехоты кирасиры пытались компенсировать эшелонированными атаками в сочетании с быстрыми отходами. Также существенно возросла роль фланговых ударов, так как в отличие от ощетинившейся пиками во все четыре стороны классической баталии швейцарцев, банды ландскнехтов, терции испанцев и т.п., у линии имелся явный и очень уязвимый фланг.

Эволюция кирасирского доспеха

Самым заметным отличием первых кирасирских доспехов от рыцарских было отсутствие поножей. Что было связанно со следующими причинами:

• снижение популярности щита как у кавалерии полагавшейся на латы, так и пехоты, державшей двумя руками пику или иное древковое оружие, привело к заметному снижению популярности некогда распространённого нехитрого приёма «рубануть под щит» (то есть прямо по ноге);
• в отличие от индивидуальных поединков при действиях в строю обычно вместо изощрённых приёмов стараются поражать то, до чего проще дотянуться;
• распространённым вооружением пехоты стало длинное древковое (пики, алебарды, глефы, рунки), которым пехотинец целил либо в коня, либо в верхнюю часть туловища всадника.

Иными словами, риск поражения голени и ступни заметно снизился и стал существенно уступать риску поражения других частей тела, позволив тем самым экономить на весе и цене доспеха за счёт отсутствия латной защиты голеней и ступней. Что делало подобные доспехи очень популярными среди разнообразных наёмников, к которым фактически относились и кирасиры. При этом полные рыцарские доспехи, дававшие более полную защиту, по-прежнему широко использовались как военачальниками, так и последними рыцарями, состоявшими в то время преимущественно из тех, кто мог себе позволить не экономить на доспехах и их отделке. Что примечательно, не такая уж высокая вероятность поражения голени нашла своё отражение и в полном рыцарском доспехе, а именно у готических и максимилиановских доспехов защита голеней, как правило, не имела столь характерных для этих типов доспеха гофрированных рёбер жёсткости.

При всём сходстве внешнего вида и тактики рейтаров и кирасиров во второй половине XVI - начале XVII вв., между ними всё же имелись заметные внешние различия. Связанные как с тем, что кирасиры чаще вступали в ближний бой, не дожидаясь, пока расстреливаемая пехота обратится в бегство, так и тем, что кирасир, будучи дворянином, обычно имел личного слугу, полировавшего ему доспех до блеска. Отчего кирасирский доспех, как правило, не только не покрывался масляной краской от коррозии как рейтарский, но и имел настоящее забрало гораздо чаще, чем рейтарский (в то время как рейтары предпочитали более удобные для стрельбы шлемы с открытым лицом и хорошим обзором), довольно часто был несколько тяжелее и чаще оснащался дополнительным пуленепробиваемым нагрудником — плакартом. Кроме того, отсутствие масляной краски, покрывавшей рейтарский доспех, не позволяло замазать краской дефекты металла, отчего кирасирский доспех, как правило, имел лучшее качество металла. Так что в итоге, если вес полных рейтарских доспехов составлял около 12 кг, то вес хорошего пуленепробиваемого кирасирского доспеха мог составлять около 30 кг. Но так как доспехи в традициях того времени закупались в частном порядке, то и среди кирасиров не были редкостью обладатели 12-килограммовых лёгких доспехов, просто потому, что отнюдь не всем дворянам были по карману пуленепробиваемые доспехи. При этом и 12-килограммовые, и 30-килограммовые кирасирские доспехи имели сходную конструкцию и комплектацию, отличаясь главным образом качеством и толщиной металла, а также степенью роскошности отделки (30-килограммовый доспех мог иметь тонкую чеканку и аппликации из золотых пластин). Однако комплектация необязательно была полной, так как, если хотелось пуленепробиваемый доспех, а купить 30-килограммовый доспех не позволяли средства, или напротив, средства позволяли, но просто не очень хотелось носить на себе большую тяжесть, то вместо полного пуленепробиваемого кирасирского доспеха можно было, купив пуленепробиваемую кирасу (с плакартом или без), дооснастить её более лёгкими латными перчатками и шлемом, а также наплечниками и набедренниками.

• Armour full body.jpg

  Тяжёлый кирасирский доспех XVI-XVII веков представлял собой относительно недорогую вариацию рыцарского доспеха с улучшенным обзором и сапогами вместо поножей и сабатонов (латной обуви), подобный доспех именовался рыцарским при наличии полной защиты ног и упора для копья

• Armure-16e-p1030461.jpg

  Тяжёлый кирасирский доспех с улучшенным обзором XVI-XVII веков

• Demi-armure MG 0793.JPG

  Облегчённый кирасирский доспех XVI-XVII веков
  практически не отличался от хорошего пехотного доспеха из шлема с нащёчниками и козырьком и кирасы с наплечниками и набедренниками, носился с сапогами и латными перчатками

• Cuirasse-1854-p1030165.jpg

  Кирасирский доспех XIX века
  состоит из шлема и кирасы, носился с ботфортами и крагами (перчатками с крагами)

Кирасиры в России

В России появились впервые в 1731 году, когда по предложению фельдмаршала Х. А. Миниха Выборгский драгунский полк был переформирован в кирасирский. Позднее, в 1733 год, в русской армии, начинают массово сформировываться кирасирские части армейской кавалерии, как главной ударной силы линейной кавалерии России.

С тех пор число кирасирских полков в России то увеличивалось, то уменьшалось, а в 1860 году все они, за исключением четырёх гвардейских, переформированы в драгунские.

Что любопытно, первые российские жандармы, учреждённые Павлом Петровичем в 1792 году и входившие в состав гатчинских полков, одновременно являлись и кирасирами, а после коронации Павла Петровича эти кирасиры вошли в состав его лейб-гвардии.

Так в конце 1798 года, в знак особого расположения к Лейб-Кирасирскому Её Величества полку, Император России повелел иметь на его оснащении 11 командирских и 219 для нижних чинов серебряных кирас для их ношения во время несения караульной службы в дворцах. Серебряные кирасы лейб-гвардейцы сохраняли до 1811 года, но по повелению Императора Александра, они были переплавлены.

См. также

• Гинета
• Жандарм
• Рейтар
• Кираса

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• www.3rdcuirassiers.org

Отрывок, характеризующий Кирасир

Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.