Кирилловская церковь
| Православный храм | |
Кирилловская церковь
| |
 Дореволюционная фотография монастыря — с колокольней, снесённой в советское время. | |
| Страна | Украина |
| Киев |  Киевул. Елены Телиги, 12 |
| Конфессия | Православие |
| Епархия | УПЦ МП |
| Архитектурный стиль | Украинское барокко |
| Архитектор | Иван Григорович-Барский |
| Основатель | Всеволод Ольгович |
| Первое упоминание | 1171 год, 1179 год, в Ипатиевской летописи |
| Дата основания | 1139 год |
| Строительство | 1139 год—??? годы |
| Дата упразднения | XVIII ст. |
| Статус | музей с 1929 года, действующая церковь с 1994 года |
| Состояние | музей с 1929 года, действующая церковь с 1994 года |
| Сайт | [nzsk.org.ua/node/18 Официальный сайт] |
Кирилловская церковь (церковь Святых Кирилла и Афанасия Александрийских) — шестистолпный, крестовокупольный храм в Киеве, один из древнейших сохранившихся на территории бывшего Древнерусского государства.
Кирилловский монастырь расположен к северо-западу от исторического центра древнего Киева, в урочище, называемом летописцами «Дорогожичи» (сегодня это местность между улицами Кирилловская, Елены Телиги и Подольским спуском).
Содержание
История
Церковь во имя святых Кирилла и Афанасия строилась после восхождения на киевский престол в 1139 году черниговского князя Всеволода Ольговича на окраине города — в сельце Дорогожичи, рядом с которым находилось пересечение многочисленных дорог, откуда в том числе по переправе через Почайну начиналась дорога на Чернигов. Это был главный собор Кирилловского монастыря, по-видимому, призванного стать семейной усыпальницей Ольговичей — так же, как усыпальницей Мономашичей служил загородный Выдубицкий монастырь, а Изяславичей — Михайловский Златоверхий монастырь.
Кирилловская церковь стала семейной усыпальницей черниговских князей Ольговичей. В 1179 году тут была похоронена жена Всеволода Ольговича — Мария Мстиславовна, дочь Мстислава Великого.
В 1194 году в Кирилловской церкви был погребён киевский князь Святослав Всеволодович — герой «Слова о полку Игореве».
Архитектура
В древности храм представлял собой крестовокупольное, одноглавое типично византийское сакральное сооружение, ориентированное с запада на восток. С тремя нефами, и закомарным перекрытием, аркатурными поясками, полосами поребрика, двух- и трёхступенчатыми амбразурами порталов. Применены крестовые своды. Пол из поливной керамики, уцелели значительные фрагменты древней фресковой живописи.
Толщина стен, сооруженых в технике равнослойной кладки, доходит до 2х метров.
Нартекс открыт в основное помещение, отделяясь от него широкой аркой. В толще северной стены нартекса находится подъём на хоры. В южной апсиде в толще стены, находится ход, который заканчивался на высоте 4х метров отверстием арочной формы.
После распада Киевской Руси храм неоднократно ремонтировался и перестраивался. Четыре боковых купола были достроены в XVII веке гетманом Самойловичем, Константином Острожским. После пожара 1734 года храм был реконструирован в стиле украинского барокко под руководством известного киевского архитектора Григоровича-Барского. Перестройки преимущественно затронули своды, боковые купола, был пристроен фронтон над входом, оформлены лепным декором окна и порталы.
Под надзором Григоровича-Барского в 1748—1760 годах возле церкви были выстроены каменные монастырские здания. Из них сохранилась часть ограды с угловой башенкой, а колокольня была снесена в советское время.
Стенопись
В XII веке стены храма были покрыты фресками (сохранились 800 м.кв. — пятая часть от когда-то существовавших). В XVII веке временные повреждения стенописи обновили в технике темперы. Роспись этого времени представлена портретом игумена Иннокентия Монастырского на пилоне южного нефа.
В XVIII веке по указу Екатерины Второй Кирилловский Свято-Троицкий монастырь был упразднен. На территории монастырских помещений была создана больница, а стены церкви изнутри полностью оштукатурены и забелены.
В 60х годах XIX века во время ремонтных работ под штукатуркой была обнаружена древняя фреска. А уже в 1880—1884 годах под руководством искусствоведа А. В. Прахова в храме начинались работы по расчистке старинных фресок, а утерянные фрагменты древней стенописи были обновлены в технике масляной живописи. К проведению реставрационных работ профессор Прахов привлёк около 30 учеников и преподавателей Киевской рисовальной школы Николая Мурашко, среди которых ныне классики украинской живописи: Иван Ижакевич, Иван Селезнёв, Сергей Костенко, Николай Пимоненко и др., а также 10 студентов Императорской Академии художеств, среди которых был и никому тогда неизвестный Михаил Врубель. Врубель работал в Киеве с мая по ноябрь 1884 года. Врубель написал образа «Архангел Гавриил» из сцены Благовещение, «Въезд Христа в Иерусалим», «Сошествие Святого Духа» (на хорах), «Ангелы с лабарами», полуфигуры Христа, голов пророков Моисея и Соломона.
Также для мраморного иконостаса храма Врубелем были написаны иконы «Святой Афанасий», «Богоматерь с младенцем», «Иисус Христос» и «Святой Кирилл». Образы художник написал во время своей поездки в Италию, в 1884—1885 гг. Иконы написаны маслом на цинковых пластинах.
Современное состояние
С приходом советской власти все монастырские строения были национализированы и отданы Киевскому психоневрологическому диспансеру (ныне Киевская городская клиническая психоневрологическая больница № 1 имени И. П. Павлова), колокольня разрушена. Сама же Кирилловская церковь в 1929 году объявлена историко-культурным музеем, позже вошедшим в состав заповедника «София Киевская».
В 1950-х годах при проведении земляных работ под храмом обнаружен подземный ход, ведущий к многочисленным пещерным захоронениям. Но спустя 10 лет вход в пещеры был завален камнями и залит бетоном. Эти вынужденные меры приняты после того, как одна из стен Кирилловской церкви дала сквозную трещину. Результатом работ по укреплению фундамента стала фактическая консервация подземелий.
В настоящее время Кирилловская церковь — не только музей в составе Национального заповедника «София Киевская», но с 1995 года ещё и действующий храм УПЦ МП. 14 июня 2011 года приход был преобразован в Свято-Кирилловский мужской монастырь[1].
См. также
- Крестово-купольные храмы Древней Руси
- Список древнерусских архитектурных сооружений домонгольского периода
Источник
- [www.rusarch.ru/rappoport1.htm Раппопорт П. А. Зодчество Древней Руси.]
Напишите отзыв о статье "Кирилловская церковь"
Примечания
- ↑ [orthodox.org.ua/article/zhurnali-zas%D1%96dannya-svyashchennogo-sinodu-ukra%D1%97nsko%D1%97-pravoslavno%D1%97-tserkvi-v%D1%96d-14-chervnya-20 Журнали засідання Священного Синоду Української Православної Церкви від 14 червня 2011 року]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Кирилловская церковь
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
