Кириллов, Владимир Тимофеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владимир Кириллов

1937 год. Фото из следственного дела
Дата рождения:

2 (14) октября 1890(1890-10-14)

Место рождения:

деревня Харино, Духовщинский уезд, Смоленская губерния

Дата смерти:

16 июля 1937(1937-07-16) (46 лет)

Место смерти:

Москва

Гражданство:

СССР СССР

Род деятельности:

поэт

Направление:

пролетарская поэзия

Язык произведений:

русский

Подпись:

Владимир Тимофеевич Кириллов (2 [14] октября 1890, деревня Харино, Духовщинский уезд, Смоленская губерния — 16 июля 1937[1], Москва) — русский советский поэт, принадлежал к так называемой «пролетарской поэзии».





Биография

Родители: Владимир Тимофеевич и Анна Францевна. Отец работал в книжной лавке в Смоленске. В 1903 поступил юнгой на корабль торгового флота. С 1905 активно участвовал в революционном движении; в 1906—1909 был в ссылке в Усть-Сысольске; в 1914 жил в Санкт-Пе­тербурге. В 1913 опубликовал первые стихи в рабочей печати. Во время Первой ми­ровой войны был мобилизован в армию, в 1917—1918 — сек­ретарь партийной организации большевиков в одном из московских районов. В 1918 работал в петроградском, в конце 1918 — начале 1919 в тамбовском, а в конце 1919 в московском Пролеткульте.

В 1920 перешёл в «Кузни­цу», затем стал первым председателем ВАПП. Для Кириллова и М. П. Герасимо­ва, с которым он был дружен, введение НЭПа в 1921 году представлялось изменой идее ре­волюции, и они вышли из партии. С тех пор Кириллов отошёл от пролетарской поэзии, «где всё мечты, мечты и ложь». Жил в Москве в знаменитом «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2).

В 1937 стал жертвой репрессий (арестован 30 января, приговорён 15 июля).

В 1957 реабилитирован, в 1958 вышел сборник его стихов.

Жена - Анна Васильевна (урожд. Долговская). Дочери: Анна, Надежда, Валентина.

Кириллову принадлежит знаменитая строчка в стихотворении «Мы», написанном в ответ на заявление А. В. Луначарского о выходе в отставку в знак протеста против разрушения памятников русской культуры:

Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы

Книги

  • Стихотворения, 1918
  • Паруса, 1921
  • Же­лезный Мессия, 1921
  • Отплытие, 1923
  • Стихо­творения. Книга 1-я, 1913-23, 1924
  • Избранные сти­хи, 1926
  • Голубая страна, 2-я книга стихов, 1927
  • Избранные стихи 1917-32, 1933
  • Стихотворе­ния, 1958
  • Стихотворения и поэмы, 1970

Критика

Сергей Есенин назвал процитированные выше строки «довольно громкими, но пустыми», сказав также, что Кириллов относится к представителям «новой культуры и новой мысли» (имея в виду нарождающихся «пролетарских писателей»), которые «особенным изяществом и изощрением в своих узорах не блещут. Они очень во многом ещё лишь слабые ученики пройденных дорог или знакомые от века хулители старых устоев, неспособные создать что-либо сами»[2].

Владимир Маяковский в своей биографии «Я сам» написал о том, как впервые пытался сочинить «полустихотворение»: «Получилось невероятно революционно и в такой же степени безобразно. Вроде теперешнего Кириллова»[3].

Источники

  • Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>

Напишите отзыв о статье "Кириллов, Владимир Тимофеевич"

Примечания

  1. [lists.memo.ru/d16/f82.htm Жертвы политического террора в СССР]
  2. [feb-web.ru/feb/esenin/texts/e75/e75-235-.htm ФЭБ: Есенин. О сборниках произведений пролетарских писателей. — 1997 (текст)]. Проверено 2 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EMpFgZ2k Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  3. [www.vmayakovsky.ru/book/128 Я сам / Автобиография — Маяковский Владимир Владимирович]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кириллов, Владимир Тимофеевич

Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.