Кирилло-Мефодиевское братство
Кири́лло-Мефо́диевское бра́тство — тайная политическая антикрепостническая организация в Российской империи, созданная по инициативе Н. И. Костомарова в январе 1846 — марте 1847 годов в Киеве. Организация была названа в честь славянских просветителей Кирилла и Мефодия.
Содержание
Задачи общества
Братство основывалось на христианских и панславистских идеях и ставило задачей либерализацию политической и культурной жизни в Российской империи в рамках панславянского союза народов. Общество ставило задачу национального и социального (в антифеодальном смысле) освобождения Украины: ликвидацию крепостного права, сословных привилегий, провозглашение свободы совести и т. д. В состав намечавшейся всеславянской федерации должны были войти Украина, Россия, Польша, Чехия, Сербия и Болгария. Высшая законодательная власть должна была принадлежать двухпалатному сейму, исполнительная — президенту. Осуществления своих политических идеалов общество предполагало добиться мирным реформистским путём, сообразно с «евангельскими правилами любви, кротости и терпения»[1].
О Кирилло-Мефодиевском братстве
По мнению историка Р. Г. Симоненко, историческое значение Кирилло-Мефодиевского братства заключается в том, что оно было первой попыткой украинской интеллигенции бороться за права украинского народа. Братство разработало широкую программу, которая также стала указателем для его последователей. Принципиально также было и то, что Кирилло-Мефодиевское братство стало самостоятельным и самобытным политическим формированием, которое организационно не подчинялось, а идеологически не повторяло современные ей политические организации[2].
История общества
Кирилло-Мефодиевское общество было первой в Российской империи организацией политического направления. Об этом свидетельствуют два его документа: «Закон Божий (Книга бытия украинского народа)», написанный Н. Костомаровым и «Устав Славянского общества св. Кирилла и Мефодия», а также пояснение к Уставу, сделанное В. М. Белозерским.
Программные положения костомаровского «Закона Божего» нашли практическое осуществление в призывах Кирилло-Мефодиевского братства «Братья украинцы!» и «Братья великороссияне и поляки!». В этих документах был призыв к народам объединится в Союз славянских республик, создать славянскую федерацию с демократическими институтами. Кирилло-мефодиевцы пропагандировали свободу, равенство, братство как основу нового общества. Конкретные меры для достижения этого виделись в отмене крепостничества, ликвидации юридических отличий между сословиями, доступности образования для трудящихся.
В состав братства входили молодые интеллигенты Киевского и Харьковского университетов: Н. И. Костомаров, П. А. Кулиш, А. Навроцкий, В. Белозерский, Н. И. Гулак (родственник В. И. Вернадского по матери) и другие. Значительное влияние на идейное формирование членов общества и их практическую деятельность оказывал Т. Г. Шевченко, который присоединился к обществу в апреле 1846 года. Осенью 1846 года количество членов тайного общества составляло 12 человек.
В братстве существовало два течения: либерально-буржуазное (эволюционное) и народно-демократическое (революционное). Соглашаясь в отношении общих принципов, участники этих групп расходились в вопросе о том, что считать первоочередным и главнейшим. К первому направлению принадлежали Н. Костомаров, В. Белозерский, О. Маркович, О. Тулуб, Д. Пыльчиков, П. Кулиш, М. Савич. Они провозглашали единство и братство славян, важность развития украинской культуры. Революционно-демократические взгляды разделяли Т. Г. Шевченко, Н. Гулак, О. Навроцкий, И. Посяда, Г. Андрузский.
Близость взглядов кирилло-мефодиевцев с московскими славянофилами стала предметом специального исследования только в середине 1980-х гг. Тождественность и различие их мировоззрений лучше всего прослеживается на примере славянофила Федора Васильевича Чижова, арестованного по делу о Кирилло-Мефодиевском братстве в мае 1847 года и сосланного после 2-недельного заключения в Третьем отделении на Украину.[3]
Разгром
3 марта 1847 года студент Киевского университета А. Петров[uk] донёс властям о тайном обществе, которое он выявил во время одной из дискуссий, которые проводили «братья». В марте — апреле братство было разгромлено жандармами и большинство членов заключено в тюрьму или сослано. Шевченко отдан был в солдаты, Костомаров сослан в Саратов[4].
Возвратиться к литературной, научной и преподавательской деятельности они смогли только в 1850-х годах.
Напишите отзыв о статье "Кирилло-Мефодиевское братство"
Примечания
- ↑ Кирилло-Мефодиевское общество // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
- ↑ Симоненко Р. Г. Кирило-Мефодіївське товариство // Енциклопедія історії України. — К. : Наукова думка, 2007. — Т. 4. — С. 297—298, 475—476. (укр.)
- ↑ Симонова И. А. [ruskline.ru/analitika/2006/06/09/zagovorwiki/ «Заговорщики». Из истории одного несостоявшегося политического процесса // Истоки: Альманах. М.: 1990. Вып. 22]
- ↑ Украинофильство // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
</ol>
Литература
- Манойленко А. С., Манойленко Ю. Е. Участники Кирилло-Мефодиевского общества в Петропавловской крепости (1847 – 1848) // История Петербурга. 2014. № 1. С. 18-22.
- Инна Симонова. К вопросу о взаимосвязи славянофильства с идеологией Кирилло-Мефодиевского общества. Ф. В. Чижов и кирилло-мефодиевцы // Советское славяноведение. — 1988. — № 1. — С. 42—54.
- Инна Симонова К 160-летию создания на Украине тайного Кирилло-Мефодиевского общества. Русская народная линия. 09.06.2006]
- Orest Pelech, "The History of the St. Cyril and Methodius Brotherhood Reexamined, " in Zenon E. Kohut, Serhii Plokhy, Frank Sysyn (eds) Synopsis: A Collection of Essays in Honour of Zenon E. Kohut (Edmonton (AB), 2005) (Journal of Ukrainian Studies, 29, 1-2).
Отрывок, характеризующий Кирилло-Мефодиевское братство
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
