Кирилл Владимирович

Великий князь Кирилл Владимирович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Кирилл Владимирович в 1905—1910 годах</td></tr>
Самопровозглашённый Император Всероссийский
31 августа 1924 года — 12 октября 1938 года
Вероисповедание:	Православие
Рождение:	30 сентября (12 октября) 1876(1876-10-12) Царское Село, Российская империя
Смерть:	12 октября 1938(1938-10-12) (62 года) Париж, Франция
Род:	Романовы
Отец:	Владимир Александрович
Мать:	Мария Павловна
Супруга:	Виктория Фёдоровна
Дети:	Мария, Кира, Владимир
Награды:

Великий князь Кири́лл Влади́мирович (30 сентября [12 октября] 1876, Царское село — 12 октября 1938, Париж) — второй сын великого князя Владимира Александровича, третьего сына императора Александра II, и великой княгини Марии Павловны; двоюродный брат Николая II.

В 1924 году, в эмиграции, провозгласил себя Императором Всероссийским Кириллом I, с чем не согласилась часть Императорской семьи, в том числе вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, великие князья Николай и Пётр Николаевичи, князь императорской крови Роман Петрович и герцог Сергей Лейхтенбергский.

Биография

Родился 30 сентября 1876 года в семье Великого князя Владимира Александровича и Великой княгини Марии Павловны.

Закончив Морской кадетский корпус и Николаевскую морскую академию, с 1 января 1904 года — начальник военно-морского отдела штаба командующего флотом в Тихом океане вице-адмирала Макарова. Прибыл в Порт-Артур 3 марта 1904 года. Служебными обязанностями фактически не занимался. Отличился пьянством (вместе с другим Великим князем — Борисом Владимировичем) и хамством по отношению к офицерам эскадры (например, в отношении командира броненосца «Севастополь» Николая Оттовича Эссена и командира крейсера «Аскольд» Грамматчикова). После этого имел тяжёлый разговор с вице-адмиралом Макаровым и вынужден был послать Эссену и Грамматчикову записку с извинениями. 31 марта 1904 года при взрыве флагманского корабля «Петропавловск» находился на его борту. Один из тех немногих, кто остался жив и спасся. Ранен, как утверждалось в некоторых источниках, не был. По свидетельствам очевидцев, у него были поцарапаны ноги, а в холодной воде он получил переохлаждение. Никакой информации о ранении во время гибели «Петропавловска» Великий князь Кирилл не указал в своих воспоминаниях, вышедших в 1939 году. Из воды был спасён моряками вельбота с минного крейсера «Гайдамак» и передан на миноносец «Бесшумный», который и доставил его в порт. Вечером 31 марта 1904 вместе с Великим князем Борисом Владимировичем на поезде покинул Порт-Артур (до Санкт-Петербурга и далее в Германию для лечения «полученного нервного расстройства» его сопровождал младший врач лазарета порта Н. М. Марков). Позже Великий князь Кирилл Владимирович был награждён Золотым оружием.

К 1905—1909 годы был в семейном конфликте с императором Николаем II в связи со своим несанкционированным императором браком с Викторией Мелитой, разведённой с родным братом российской императрицы Александры Федоровны Эрнстом-Людвигом. Мнение Николая II было выражено в его резолюции наложенной на журнал «Высочайше учрежденного Совещания для рассмотрения вопроса о возможности признания брака Его Императорского Высочества Великого Князя Кирилла Владимировича с бракоразведенной супругою Великого Герцога Гессен Дармштадтского Мелиттою». Резолюция гласила:

«Признать брак Вел. Кн. Кирилла Владимировича я не могу. Великий Князь и могущее произойти от него потомство лишаются прав на престолонаследие. В заботливости своей об участи потомства Великого Князя Кирилла Владимировича, в случае рождения от него детей, дарую сим последним фамилию князей Кирилловских, с титулом Светлости, и с отпуском на каждого из них из уделов на их воспитание и содержание по 12 500 руб. в год до достижения гражданского совершеннолетия». Но никакого юридического оформления данного мнения Николая II не известно. Впоследствии семейный конфликт был улажен, а брак великого князя признан Именным указом от 15 января 1907 г. , и супруга Кирилла Владимировича и их дочь были включены в Императорский дом с предоставлением титула "Высочества".. В 1909—1912 гг. служил на крейсере «Олег», последний год — командиром. С 1913 года — в Гвардейском экипаже, а с 1914 года, с началом Первой мировой войны, продолжил службу в штабе верховного главнокомандующего. С 1915 года — командир Гвардейского экипажа. В феврале 1917 года доставил моряков экипажа в Петроград по приказу генерала Гурко, зная об открытом саботаже генералом приказа Императора об отправке в Петроград Уланского полка и сотни казаков. Некоторыми историками^[кто?] данный факт рассматривается в качестве доказательства принадлежности Кирилла к думско-офицерскому заговору против Николая II.

Февральская революция

В дни Февральской революции, Кирилл Владимирович, вместо поддержки Николая II, предпринял шаги, которые, по оценке историка В. М. Хрусталёва, пагубным образом повлияли на историю России. Он стал первым из членов императорской фамилии, нарушивших присягу царю и заявивший, что он лично и вверенная ему воинская часть перешли на сторону Государственной думы и рады происходящей революции. Его поведение в дни революции впоследствии ставилось ему в вину его противниками, но не помешало ему самому претендовать на российский престол.

В начале беспорядков вместе с Великим князем Павлом Александровичем участвовал в подготовке проекта манифеста («великокняжеский манифест»), который они хотели вручить на подпись Николаю II. План предусматривал сохранение на престоле императора Николая II путём частичных уступок умеренному крылу революционеров (принятие конституции и назначение «ответственного министерства» — Россия становилась конституционной монархией).

Кирилл Владимирович, по воспоминаниям ряда современников и по своим собственным словам, 1 (14) марта 1917 года перешёл на сторону революции, надев «красный бант». Как вспоминал Дворцовый комендант В. Н. Воейков:

Великий князь Кирилл Владимирович, с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече, явился 1 марта в 4 часа 15 минут дня в Государственную Думу, где отрапортовал председателю Думы М. В. Родзянко: «Имею честь явиться вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России», — причём заявил, что Гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной Думы.

— Воейков В. С Царем и без Царя. — Гельсингфорс, 1936. — С. 251.

Первой на поведение великого князя отреагировала Александра Фёдоровна. В своих письмах Николаю II от 2 (15) марта и 3 (16) марта 1917 года она писала: «Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Экип и стоит за них…», «…отвратительно себя ведёт, хотя и притворяется, что старается для монарха и родины».

Бывший начальник Дикой дивизии вспоминал:

Из числа грустных зрелищ… нужно отметить появление Гвардейского экипажа с красными тряпками, под предводительством великого князя Кирилла Владимировича… Появление Великого князя под красным флагом было понято как отказ Императорской фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции. Защитники монархии приуныли. А неделю спустя это впечатление было ещё усилено появлением в печати интервью с Великим князем Кириллом Владимировичем, начавшееся словами: «мой дворник и я, мы одинаково видели, что со старым правительством Россия потеряет всё». И кончавшееся заявлением, что Великий князь доволен быть свободным гражданином, и что над его дворцом развевается красный флаг.

— Половцев П. А. Дни затмения. Париж, 1925, стр. 17-18

Сам Великий князь, уже находясь в эмиграции, так объяснял своё появление под Государственной думой с красным бантом во главе своей воинской части: у него был выбор, или подчиниться приказу новых властей и привести вверенную ему часть к Думе для присяги новой власти или подать в отставку, бросив его подчинённых на произвол судьбы; в те часы только одно заботило великого князя —любой ценой, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, чем способствовать скорейшему возвращению в неё законного монарха — если бы он смог вернуться во главе верных войск, порядок всё ещё мог бы быть восстановлен. Историк В. М. Хрусталёв, комментируя эти объяснения великого князя, отмечает, что навряд ли они были искренними, так как ещё за несколько часов до прибытия Кирилла Владимировича в Таврический дворец, в комендатуре дворца были уведомлены о переходе Гвардейского экипажа на сторону Государственной думы из копии следующей записки, которая была разослана Кириллом Владимировичем начальникам частей, расквартированных, как и Гвардейский экипаж, в Царском Селе: «Я и вверенный мне Гвардейский экипаж вполне присоединились к новому правительству. Уверен, что и вы, и вся вверенная вам часть также присоединитесь к нам. Командир Гвардейского экипажа Свиты Его Величества контр-адмирал Кирилл», а впоследствии моряки Гвардейского экипажа по приказу великого князя заняли Царскосельский и Николаевский вокзалы, чтобы воспрепятствовать верным Николаю II войскам прибыть в столицу.

8 марта 1917 года Временное правительство отдало приказ об аресте Николая II и его семьи. Кирилл Владимирович в знак протеста подал в отставку. Вскоре он нелегально выехал в Финляндию, которая тогда ещё оставалась в составе Российской империи, где у него родился сын Владимир, после смерти отца унаследовавший главенство в Императорском доме.

Дом Романовых (после Петра III)

Пётр III=Екатерина II Павел I Александр I Константин Павлович Николай I Александр II Николай Александрович Александр III Николай II Алексей Николаевич Георгий Александрович Михаил Александрович Владимир Александрович Кирилл Владимирович Владимир Кириллович Борис Владимирович Андрей Владимирович Алексей Александрович Сергей Александрович Павел Александрович Дмитрий Павлович Константин Николаевич Николай Константинович Константин Константинович Дмитрий Константинович Николай Николаевич Старший Николай Николаевич Младший Пётр Николаевич Михаил Николаевич Николай Михайлович Александр Михайлович Георгий Михайлович Михаил Павлович

Гражданская война

Во время Гражданской войны Кирилл Владимирович искал возможные пути к восстановлению монархии. Для этого он встречался с генералом Маннергеймом, направил своего представителя к Юденичу, вёл переговоры с некоторыми немецкими генералами, но, поняв, что белое движение обречено, оставил мысль о вооружённом сопротивлении. Вскоре ему пришлось эмигрировать в Швейцарию.

Жизнь в эмиграции. Император Всероссийский в изгнании

После расстрела в 1918 году в Екатеринбурге Николая II и его семьи, а также его брата Михаила Александровича, Кирилл Владимирович оказался старшим членом династии. 31 августа 1924 года он, несмотря на то, что Советский Союз уже был признан некоторыми государствами, на правах старшего представителя династии провозгласил себя Императором Всероссийским под именем Кирилла I. Это решение было поддержано далеко не всеми русскими монархистами, указывавшими на участие Кирилла в Февральской революции и на то, что Николай II не признавал его брака (подробнее см. ниже). Кирилл Владимирович 30 апреля 1924 года создал Корпус Императорской Армии и Флота, в составе которого в 1928 году было 15 тысяч человек.

После эмиграции Кирилл Владимирович и его жена поселились в Кобурге, где жил двоюродный брат великой княгини Виктории Фёдоровны герцог Карл Эдуард. Виктория Фёдоровна и Кирилл Владимирович жертвовали средства в начале 1920-х годов нацистской партии. Виктория Фёдоровна даже продала для этого свои фамильные драгоценности. Деньги нацистам передавались через русского генерала-эмигранта Василия Бискупского.

Находясь в эмиграции, Кирилл Владимирович много помогал безработным, заботился о русских беженцах. Ненависть к советскому народу он строго осуждал, отдавая преимущество народному трудуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). «Промысел Божий, престол государев, труд народный — вот те силы, которые приведут Россию снова к светлым дням. Не нужно уничтожать никаких учреждений, жизнью вызванных, но необходимо отвернуться от тех из них, которые оскверняют душу человеческую», — писал он. «Я неоднократно подтверждал, что вера моя в русский народ непоколебима, — говорил он в 1931 году. — Я всегда был убежден, что коммунизм изживет себя, и на его развалинах вырастут новые живые силы народа, которые и возьмут власть в свои руки… Эти силы выведут Россию на путь возрождения и создадут ей великое будущее. Моя задача и заключается в том, чтобы помочь выявлению этих русских народных сил».

Кирилл Владимирович скончался 12 октября 1938 года в одной из клиник Парижа. Родственники утверждали, что причиной его смерти стала болезнь ног — последствия ран, полученных при гибели «Петропавловска». Во французской прессе того времени сообщалось, что причиной смерти была длительная и мучительная подагра, связанная с весьма неумеренным употреблением алкоголя. Вместе со своей супругой Викторией Фёдоровной (урождённой Принцессой Великобританской, Ирландской и Саксен-Кобург-Готской Викторией-Мелитой) он был похоронен в Кобурге (Германия) в родовой усыпальнице Герцогов Саксен-Кобург-Готских. 7 марта 1995 года их останки были торжественно перезахоронены в Великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора Санкт-Петербурга.

Наследником «кирилловской» линии претендентов на главенство в Российском императорском доме стал его сын Владимир Кириллович, признанный в этом качестве большинством живших в то время членов дома Романовых. В отличие от отца, он не стал провозглашать себя Императором, а принял юридически равнозначный титул Главы Российского Императорского Дома.

Вопрос о праве на престол

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Права Кирилла (и, тем самым, его наследников) на императорский престол России неоднократно подвергались сомнению с чисто юридической точки зрения, причём, противоречивым образом, наиболее часто упоминавшийся его противниками при его жизни довод — участие в Февральской революции (что также является предметом споров), — имеет здесь «вес», пожалуй, наименьший (между прочим, в этом были повинны так или иначе все великие князья, включая и тех, кто оспаривал впоследствии у Кирилла права главы императорского дома в изгнании).

Вопрос в применении к Кириллу и его потомству статей 183—185 российского Закона о престолонаследии:

183. На брак каждого лица Императорского Дома необходимо соизволение царствующего Императора, и брак, без соизволения сего совершенный, законным не признается. 184. По соизволению царствующего Императора, Члены Императорского Дома могут вступать в брак, как с особами православного исповедания, так и с иноверными. 185. Брак мужеского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование Престола, с особою другой веры совершается не иначе, как по восприятии ею православного исповедания (ст. 62 Основных Государственных Законов).

8 октября 1905 года Кирилл Владимирович вступил в брак со своей двоюродной сестрой — Викторией Мелитой, дочерью герцога Эдинбургского, разведённой супругой герцога Эрнста Гессен-Дармштадтского. На основании этого император Николай II намеревался лишить Кирилла всех прав члена императорской фамилии, включая права на наследование Престола, так как этот брак: не был разрешён Императором (ст. 183); невеста не собиралась принимать при заключении брака православной веры (ст. 185); данный близкородственный брак, заключаемый между двоюродным братом и сестрой, противоречил православным канонам и не допускался гражданским правом Российской империи (ст. 186). Сохранившиеся архивные материалы обсуждения данного вопроса в Государственном совете указывают на то, что Николай решительно настаивал на лишении кузена прав престолонаследия, однако члены Государственного совета предлагали не объявлять этого решения публично, ибо очередь на престол, «по всему человеческому рассуждению, никогда до него не дойдёт», и никакого указа Николая II, лишающего великого князя Кирилла Владимировича прав на престол, истории не известно.

В ГАРФе хранятся архивные документы двух секретных совещаний 1906—1907 гг., на которых Николаем II был поставлен вопрос о возможности лишения прав престолонаследия всего потомства Великого князя Кирилла Владимировича (из-за недопустимого брака, нарушившего фамильные, церковные и гражданские законы Империи). Тем не менее, в Придворном календаре, определявшем последовательность престолонаследия, по состоянию на 1917 год Великий князь Кирилл Владимирович упомянут третьим, сразу после цесаревича Алексея и Великого князя Михаила Александровича, поскольку в Придворном календаре упоминались и другие члены Династии, не имевшие прав престолонаследия (например, княжна Татьяна Константиновна, которая была вынуждена в 1911 г. подписать отречение от своих прав на престол из-за брака с князем Багратион-Мухранским, который был признан неравнородным).

15 июля 1907 года, после того, как Виктория приняла православие, Николай II признал брак Кирилла Владимировича именным указом, присвоил супруге Кирилла титул «Великой княгини Виктории Феодоровны», а родившейся от этого брака дочери Марии Кирилловне — титул княжны крови императорской. Характерно, что это решение было обосновано уважением к ходатайству отца Кирилла, дяди императора — Владимира Александровича. 14 апреля 1909 года Кириллу были возвращены все права члена императорской фамилии

Противники прав Кирилла и «кирилловской» ветви на российский престол указывают прежде всего на то, что он был лишён последним царствовавшим императором этих прав в полном соответствии с действовавшим законодательством, и что восстановление его в правах члена императорской фамилии не сопровождалось эксплицитным восстановлением прав на престолонаследие, и его претензии на престол незаконны. Тем не менее, так как в императорском рескрипте от 15 июля 1907 (о признании брака и пожаловании титула Великой Княгини Виктории Фёдоровне) и от 14 апреля 1909 (о восстановлении в правах члена Императорского Дома) не говорится о каком-либо выборочном восстановлении в правах, следовательно, Великий Князь Кирилл был восстановлен во всех правах, включая право на престолонаследие, тем более, что никакого специального указа о лишении Кирилла прав на престол не было, и брак его был официально признан, как указано выше.

Нередко противниками кирилловской линии указывается и на то, что вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, мать Николая II, не одобрила принятие титула Императора Всероссийского великим князем Кириллом в 1924 году, так как надеялась, что её сын и внуки ещё живы. Данный аргумент, в отличие от предыдущих, не имеет юридической силы.

Сторонники прав Кирилла утверждают, что всякий Член Императорской Фамилии ipso facto имел права на престол, следовательно, указы 1907 и 1909 годов восстановили Кирилла и в праве престолонаследия. Согласно этой точке зрения, то, что царствовавший император признал его брак, тем самым сняло все проблемы, связанные с законодательством.

Впрочем, сам Закон о престолонаследии и другие нормативные акты Российской империи в настоящее время не имеют юридической силы, и ни одна территория не находится под их юрисдикцией. Как не существует и самого престола в России.

Дети

• Мария Кирилловна (1907—1951)
• Кира Кирилловна (1909—1967)
• Владимир Кириллович (1917—1992)

Награды

российские:

• Орден Святого Андрея Первозванного (1876)
• Орден Святого Александра Невского (1876)
• Орден Святой Анны 1 ст. (1876)
• Орден Белого Орла (1876)
• Орден Святого Станислава 1 ст. (1876)
• Орден Святого Владимира 4 ст.
• Орден Святого Владимира 3 ст.
• Золотое оружие «За храбрость»

иностранные:

• Прусский Орден Черного Орла (1895)
• Австрийский Орден Святого Стефана большой крест (1897)
• Большой крест Французского Ордена Почётного легиона (10.09.1897)
• Японский Орден Восходящего солнца (1898)
• Китайский Орден Двойного Дракона (1902)
• Шведский Орден Серафимов (13.07.1912)
• Датский Орден Слона (28.10.1928)

Библиография

• Великий князь Кирилл Владимирович. [www.zakharov.ru/component/option,com_books/task,book_details/id,474/Itemid,53/ Моя жизнь на службе России]. — М.: Захаров, 2006. — 368 с. — ISBN 5-8159-0573-9.

Ссылки

• [www.imperia-irk.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=520:2009-03-08-10-19-31&catid=34:2008-10-17-10-01-06&Itemid=58 Верный Долгу и России…]

Отрывок, характеризующий Кирилл Владимирович

Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.