Кириченко, Алексей Илларионович

Алексей Илларионович Кириченко Олексій Іларіонович Кириченко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Член Президиума ЦК КПСС
12 июля 1955 года — 4 мая 1960 года
Первый секретарь ЦК КП Украины
12 июня 1953 года — 26 декабря 1957 года
Предшественник:	Леонид Георгиевич Мельников
Преемник:	Николай Викторович Подгорный
Первый секретарь Ростовского обкома КПСС
12 января 1960 года — 15 июня 1960 года
Предшественник:	Николай Васильевич Киселёв
Преемник:	Александр Васильевич Басов
Первый секретарь Одесского обкома ВКП(б)
июль 1945 года — декабрь 1949 года
Предшественник:	Анатолий Георгиевич Колыбанов
Преемник:	Алексей Алексеевич Епишев
Рождение:	12 (25) февраля 1908(1908-02-25) село Чернобаевка, Херсонский уезд, Херсонская губерния, Российская империя (ныне Белозёрский район, Херсонская область Украины)
Смерть:	28 декабря 1975(1975-12-28) (67 лет) Москва, РСФСР, СССР
Место погребения:	Новодевичье кладбище
Супруга:	Кириченко Евдокия Моисеевна (1906-1984)
Партия:	КПСС (с 1930)
Военная служба
Годы службы:	1941—1944
Принадлежность:	СССР СССР
Род войск:	интендантская служба
Звание:
Командовал:	член военного совета Юго-Западного, Сталинградского, Южного фронтов
Сражения:	Сталинградская битва
Награды:

Алексе́й Илларио́нович Кириче́нко (укр. Олексій Іларіонович Кириченко) (25 февраля 1908 года, Чернобаевка Белозёрского района Херсонской области УССР — 28 декабря 1975 года, Москва) — советский партийный и государственный деятель. Член ЦК КПСС в 1952—1961 годах, Член Президиума ЦК КПСС в 1955—1960 годах, кандидат в члены Президиума ЦК КПСС в 1953—1955 годах, секретарь ЦК КПСС в 1957—1960 годах. Депутат Верховного Совета СССР в 1946—1962 годах. Член Президиума Верховного Совета СССР в 1958—1962 годах.

Биография

Родился 25 февраля 1908 года в рабочей семье в селе Чернобаевка Херсонской губернии (ныне Белозёрского района Херсонской области). Детство было нелегким. Первая мировая война забрала отца — рабочего-железнодорожника, который погиб на Юго-Западном фронте в Галичине. Мать осталась с шестью малолетними детьми. Поэтому Алексей Кириченко, закончив только четыре класса начальной школы, с ранних лет был вынужден зарабатывать на жизнь: был помощником пастуха, пастухом, батраком, чернорабочим в каменоломне, рабочим службы ремонта пути Екатеринославской железной дороги, впоследствии — трактористом сельского общества взаимопомощи.

В 1927 году он стал слушателем одногодичных курсов автотракторных инструкторов-механиков при Украинской профессионально-технической школе в городе Херсоне — это был приблизительный эквивалент сегодняшнего техникума. После окончания курсов он сначала работал механиком в автотракторных мастерских в Херсоне, а позже, с осени 1928 года, — в далеком Казахстане — механиком в большом Кустанайском зерносовхозе. Через год Кириченко возвращается на Родину, где поначалу становится старшим механиком, а спустя три месяца — управляющим отделением зернового совхоза «Красный Перекоп» на Херсонщине.

В августе 1931 года поступил в Азово-Черноморский институт инженеров-механиков социалистического земледелия, который находился в городе Зернограде Азово-Черноморского края. Еще студентом А. И. Кириченко (в партию он вступил в 1930 году) участвовал в общественной жизни института и города, в работе партийной ячейки, по поручению которой он выезжал в села уполномоченным райкома партии во время коллективизации и хлебозаготовок. В течение всех студенческих лет он избирался членом партийного комитета института, три года возглавлял комсомольскую организацию вуза. По окончании института А. И. Кириченко был направлен в город Ахтырку Харьковской области, где в августе 1936 года был назначен заведующим учебной частью техникума механизации сельского хозяйства и одновременно вел преподавательскую работу.

Прокатившаяся в 1937—1938 годах по Украине мощная волна репрессий способствовала его стремительному продвижению вверх по партийной лестнице. В марте 1938 года А. И. Кириченко был переведен на работу в аппарат ЦК КП(б) Украины на должность инструктора. За неполные два года он успел поработать инструктором отделов науки, руководящих парторганов, кадров, заведующим сектором отдела кадров, заведующим транспортным отделом ЦК.

По свидетельству очевидцев — людей, которые в те годы работали в аппарате ЦК КП(б)У, А. И. Кириченко и первый секретарь украинского ЦК Н. С. Хрущёв познакомились не позже лета 1938 года. Занимаясь кадровыми вопросами, Кириченко имел служебную необходимость и возможность общаться с секретарями ЦК, в том числе и с первым секретарем ЦК КП(б)У Хрущевым. Энергичность, знание сельского хозяйства, общие черты в поведении, разговоре, манере общаться объединяли А. И. Кириченко и Н. С. Хрущева, сближали их. Даже свою трудовую деятельность они начинали одинаково — пасли в детстве скот. Уже в конце 1940 года Политбюро ЦК КП(б)У включило и утвердило кандидатуру Кириченко в список резерва на должность секретаря ЦК КП(б)У. А в феврале 1941 года 33-летний Кириченко стал уже секретарем ЦК по промышленности. Однако на этой должности ему пришлось работать очень недолго — немногим больше четырех месяцев.

С началом войны с Германией А. И. Кириченко, получив в июле 1941 года военное звание бригадного комиссара, рядом со значительно более опытными и известными Никитой Сергеевичем Хрущевым, Леонидом Романовичем Корнийцом, Михаилом Алексеевичем Бурмистенко сразу назначается членом Военного совета Юго-Западного фронта, который отвечал за работу органов и подразделений военного тыла и снабжение. Он участвует во всех тяжелых операциях оборонного периода, помогает проводить эвакуацию промышленных предприятий и железных дорог Украины.

В июле 1942 года, после поражения советских войск под Харьковом, Юго-Западный фронт превращается в Сталинградский. Кириченко становится членом Военного совета этого фронта, а с сентября того же года — членом Военного совета Донского фронта. Когда в октябре 1942 года первого члена Военного совета корпусного комиссара А. С. Желтова переводят на другой фронт, Кириченко занимает его должность, отвечая за всю политическую работу в войсках. Однако в сложных условиях Сталинградской битвы грубый стиль работы Кириченко, его стремление вмешиваться во все оперативные вопросы, а к тому еще и низкий уровень военной подготовки, некомпетентность в оперативно-стратегических проблемах, самоуверенность приводят к конфликту с начальником штаба Донского фронта генералом М. С. Малининым, а со временем и к напряженным отношениям с командующим армией фронта генерал-лейтенантом К. К. Рокоссовским. Чтобы решить конфликт, Кириченко забирают на Сталинградский фронт, где Военным советом фактически руководил Хрущев. Кириченко стал членом Военного совета фронта по тылу. Вместе с Хрущевым он находится и на Южном фронте, получает в декабре 1942 года звание генерал-майора и орден Красного Знамени за вклад в победу под Сталинградом. Пока на фронте работали Хрущев и генерал А. И. Еременко, Кириченко понимал своё реальное значение и место в сложном механизме фронтового управления, пытался не демонстрировать характер. Но вот в марте 1943 года Хрущев стал членом Военного совета Воронежского фронта, а Еременко еще в феврале поехал лечиться после ранения. Командующим войсками фронта становится волевой и решительный генерал Р. Я. Малиновский. С ним Кириченко не сработался. Когда весной 1943 года Южный фронт возглавили командующий войсками генерал Ф. И. Толбухин и начальник штаба генерал С. С. Бирюзов, в штабе фронта перманентно возникали конфликтные ситуации из-за стремления Кириченко «демонстрировать власть».

В феврале 1944 года А. И. Кириченко был утвержден секретарем ЦК КП(б)У по кадрам. С июля 1945 года он работал на должности первого секретаря Одесского обкома КП(б)У, а с сентября 1946 года одновременно возглавлял и городской партийный комитет Одессы. Именно тогда он близко познакомился с Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым. Ведь Кириченко в 1945—1949 годах одновременно как первый секретарь обкома партии являлся членом Военного совета Одесского военного округа, а Жуков, который попал в немилость к Сталину, с 1946 до весны 1948 года командовал войсками этого небольшого округа. Именно в Одесщине А. И. Кириченко пережил он и тяжелый период послевоенного голода. Вот что вспоминал Хрущев: "Кириченко (он был тогда первым секретарем Одесского обкома партии) рассказывал, что, когда он приехал в какой-то колхоз проверить, как проводят люди зиму, ему сказали, чтобы он зашел к такой-то колхознице. Он зашел: «Ужасную я застал картину. Видел, как эта женщина на столе разрезала труп своего ребенка, не то мальчика, не то девочки, и приговаривала: „Вот уже Манечку съели, а теперь Ванечку засолим. Этого хватит на какое-то время“. Эта женщина помешалась от голода и зарезала своих детей. Можете себе это представить?»

В декабре 1949 года Кириченко избирают вторым секретарем и членом Политбюро ЦК КП(б)У. На ХIХ съезде ВКП(б) в 1952 году он вошел в состав членов Центрального комитета партии. В июне 1953 года, после отставки Л. Г. Мельникова (на которой настоял Лаврентий Берия), А. И. Кириченко стал первым секретарем ЦК Компартии Украины. Впервые в истории украинской компартии её вождем стал украинец. Одновременно с утверждением Кириченко главой республиканского ЦК решением Пленума ЦК КПСС, принятым опросом, он был утвержден кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС.

В последующие годы Н. С. Хрущев также планомерно укреплял позиции первого секретаря Украины. Благодаря Н. С. Хрущеву в 1954 г. на первой сессии Верховного Совета СССР IV созыва А. И. Кириченко был утвержден членом Президиума Верховного Совета СССР, на июльском (1955 г.) пленуме ЦК КПСС вошел в состав полноправных членов Президиума ЦК КПСС. «В те годы, — вспоминал Сергей Хрущев, — отец видел в Кириченко своего преданного сторонника и возлагал на него большие надежды».

А. И. Кириченко решительно поддержал Хрущева в ожесточенной борьбе с «антипартийной группой» Маленкова, Молотова, Кагановича. О том, как вел себя на заседаниях Президиума ЦК КПСС Кириченко, известно из воспоминаний сына Н. С. Хрущева — Сергея Никитича Хрущева: «Секретаря украинского ЦК „старики“ не почитали за ровню. Алексей Илларионович придерживался иного мнения и не намеревался сдаваться. Кириченко грубо, наотмашь отбивал все обвинения, не особо утруждая себя подбором аргументов. Он знал, что терять ему нечего, без отца и у него нет будущего». Хрущев должным образом оценил преданность Кириченко: в декабре 1957 года пленум ЦК КПСС избирает его секретарем ЦК КПСС.

В начале января 1958 г. Н. С. Хрущев фактически назначил А. И. Кириченко вторым секретарем ЦК КПСС, возложив на него обязанности председательствующего на заседаниях Секретариата ЦК КПСС (по указанию Хрущева было подготовлено специальное постановление Президиума ЦК КПСС, которым за Кириченко были закреплены предварительное рассмотрение материалов, формирование повестки дня и председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС). Кроме того поручил ему общее курирование промышленности страны. Наряду с руководством Секретариатом ЦК КПСС, А. И. Кириченко курировал один из важнейших отделов ЦК КПСС — отдел партийных органов по союзным республикам, проводивший работу по подбору и расстановке кадров в среднем эшелоне партийно-государственного аппарата, а также контролировавший деятельность региональных партийных комитетов. Хрущев часто поручал Кириченко и предварительное рассмотрение вопросов, выносившихся на Президиум ЦК КПСС министерствами обороны и среднего машиностроения.

Референт отдела ЦК КПСС Ф. М. Бурлацкий, живший впоследствии на одной даче с А. И. Кириченко, описывал его так: «Высокий, шустрый, хотя и не злой». С. Н. Хрущев указывал на такие негативные черты характера Кириченко, как грубость и фанфаронство. Подобные же характеристики давал Кириченко бывший завотделом парторганов ЦК КПСС по союзным республикам, а затем председатель КГБ при Совмине СССР В. Е. Семичастный: «А. И. Кириченко — довольно энергичный, несколько экспансивный человек, бывший на Украине безраздельным хозяином, еще там усвоил этакий диктаторский тон, который порой переходил в грубовато-хамский, и с этими замашками приехал в Москву». Нелестно описывал А. И. Кириченко маршал Советского Союза Г. К. Жуков: «О Кириченко А. И. у меня всегда было плохое мнение. Я считал его „одесситом“ в худшем смысле этого слова. <…> С точки зрения общей культуры Кириченко был примитивным. Я поражался и недоумевал, чем он мог заслужить у Хрущева столь дружеское к себе отношение». «Говорят, что у него был тяжелый характер, — отмечал в своем дневнике первый секретарь ЦК компартии Украины П. Е. Шелест. — Я его немного тоже знаю, работал под его руководством — характер у него был нелегкий, подчас ветреный и вспыльчивый, но не подлый». А. И. Микоян считал Кириченко не очень одаренным, но порядочным, хорошим человеком, хотя и с ним у Микояна были стычки. Так, по свидетельству Серго Анастасовича Микояна, Кириченко в грубой форме требовал от его отца неуклонного исполнения всех его приказов и распоряжений. Однажды, когда Кириченко в очередной раз стал кричать, что он «второй человек», Микоян пригрозил, что если он и дальше будет так себя вести, то очень скоро станет последним человеком в партии.

За время пребывания в должности второго секретаря ЦК КПСС А. И. Кириченко приобрел гораздо больше врагов среди членов высшего руководства, нежели сторонников. С коллегами по Президиуму ЦК КПСС у Кириченко установились достаточно напряженные взаимоотношения. Н. С. Хрущев также все чаще проявлял недовольство деловыми и личными качествами своего протеже, в особенности — его претензиями на бо́льшую самостоятельность. Наибольшее раздражение Хрущева вызывали попытки Кириченко монополизировать решение кадровых вопросов.

Начальник 9-го управления КГБ при Совмине СССР Н. С. Захаров явился свидетелем конфликта между Хрущевым и Кириченко, произошедшего зимой 1959 г. во время охоты в Завидово (правда, в воспоминаниях Захарова ошибочно назван Кириленко, однако из контекста однозначно следует, что речь идет именно о Кириченко). Хрущев и Кириченко, стоявшие на смежных номерах, практически одновременно произвели выстрел в кабана, после чего между ними не на шутку разгорелся спор за лавры меткого стрелка. Начавшись в лесу, спор не стих и во время обеда на базе: Кириченко упорно не желал уступать Хрущеву и рьяно отстаивал своё первенство. Тем временем егерь с помощником, разрезавшие кабана и доставшие обе пули, сделали вывод, что именно пуля Хрущева стала для кабана смертельной. Но и это не остудило пыл Кириченко: он категорически не согласился с выводами егеря и грубо на него накричал, обвинив в подхалимстве. Хрущев, судя по воспоминаниям Захарова, был разгневан поведением Кириченко, сказал, что с ним бы в разведку не пошел, встал из-за стола и, ни с кем не попрощавшись, уехал в Москву.

В ноябре 1959 года Н. С. Хрущев отстранил А. И. Кириченко от исполнения обязанностей второго секретаря ЦК КПСС. В обстановке прохладного отношения со стороны Н. С. Хрущева, а также коллег по Президиуму ЦК работать Кириченко приходилось все труднее. В начале 1960 г. Кириченко вынужден был фактически подать в отставку с поста секретаря ЦК, попросив назначения на нижестоящую должность. Из предложенных вариантов выбрал должность первого секретаря Ростовского обкома КПСС.

На майском пленуме ЦК КПСС 4 мая 1960 г. А. И. Кириченко был выведен из состава членов Президиума ЦК КПСС и освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС. Вывод А. И. Кириченко из Президиума ЦК КПСС был расценен некоторыми ростовскими руководителями, наибольшей активностью среди которых отличался председатель Ростовского облисполкома А. В. Басов, как сигнал к началу активных действий против него. Будучи в Москве, они жаловались на Кириченко секретарям ЦК и ставили вопрос о смещении Кириченко с поста первого секретаря обкома. Желания членов бюро Ростовского обкома совпадали с мнением Н. С. Хрущева. В результате в июне 1960 года на пленуме Ростовского обкома КПСС А. И. Кириченко был снят с должности первого секретаря Ростовского обкома партии. Его место в руководстве Ростовского обкома КПСС занял А. В. Басов.

С августа 1960 до марта 1962 года А. И. Кириченко работал директором дизельного завода в городе Пензе, а с марта по июнь 1962 года — директором Всесоюзного научно- исследовательского института «Типприбор» в этом же городе. Это были его последние руководящие должности: с июня 1962 года, в 54 года, он стал персональным пенсионером союзного значения. В последний период своей жизни Кириченко стремился написать воспоминания. Даже взялся за работу. Некоторые немолодые работники бывшего партийного архива Института истории партии при ЦК Компартии Украины рассказывали, что Кириченко даже несколько раз приезжал искать необходимые ему для работы документы. Постаревший, какой-то беспомощный, лишенный обычных для него на все готовых помощников и штатных «летописцев», Кириченко пытался работать самостоятельно. Но чувствовалось, что это ему удается плохо: он не знал, как подступиться к работе, что отобрать. Поняв, что копание в море документов, сложные архивные поиски не для него, он вскоре бросил работу и вернулся в Москву. Решил, по-видимому, опираться только на собственную память, какие-то имеющиеся в наличии документы, письма, фотографии. Но мемуаров закончить не успел. Они не были упорядочены до конца и не вышли в свет.

Умер он рано, на 68 году жизни. Это произошло 28 декабря 1975 года. Ни одна центральная газета не напечатала некролог о смерти бывшего члена Президиума и секретаря ЦК КПСС. Только в газете Министерства обороны «Красная Звезда» появилось маленькое сообщение о смерти «активного участника Великой Отечественной войны, генерала-майора интендантской службы в отставке Алексея Илларионовича Кириченко». В газете было сказано и о том, что «с января 1944 года в течение ряда лет до выхода на пенсию Кириченко состоял на ответственной партийной работе в ЦК КПУ и ЦК КПСС. Он неоднократно избирался в состав руководящих партийных органов, был депутатом Верховного совета Союза ССР».

Похоронен А. И. Кириченко на Новодевичьем кладбище в Москве.

Награды

• 4 ордена Ленина (в т.ч. 01.04.1943 и 24.02.1958)
• 2 ордена Красного Знамени (в т.ч. 17.09.1943)
• орден Кутузова 2-й степени (19.03.1944)

Источники

• Микоян А. И. Так было: Размышления о минувшем. М.: Вагриус, 1999. 640 с.
• Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы / под ред. акад. А. Н. Яковлева; сост. Н. В. Ковалёва, А. В. Коротков, С. А. Мельчин, Ю. В. Сигачёв, А. С. Степанов. М.: МФД, 1998. 848 с.
• Мухитдинов Н. А. Река времени (от Сталина до Горбачева): Воспоминания. М.: Русти-Рости, 1995. 656 с.
• Политическое руководство Украины. 1938—1989 / сост. В. Ю. Васильев, Р. Ю. Подкур, Х. Куромия, Ю. И. Шаповал, А. Вайнер. М.: РОССПЭН, 2006. 544 с.
• Региональная политика Н. С. Хрущева. ЦК КПСС и местные партийные комитеты. 1953—1964 гг. / сост. О. В. Хлевнюк, М. Ю. Прозуменщиков, В. Ю. Васильев, Й. Горлицкий, Т. Ю. Жукова, В. В. Кондрашин, Л. П. Кошелева, Р. А. Подкур, Е. В. Шевелева. М.: РОССПЭН, 2009. 774 с.
• Хрущев С. Н. Рождение сверхдержавы: Книга об отце. М.: Время, 2000. 640 с.
• Хрущев Н. С. Время, люди, власть: Воспоминания: В 4-х кн. М.: Московские новости, 1999.
• Шелест П. Е. …Да не судимы будете: Дневниковые записи, воспоминания члена Политбюро ЦК КПСС. М.: Edition q, 1995. 612 с.

Литература

• Кириченко Алексей Илларионович // Большая советская энциклопедия. Изд. 2-е. Т. 51. М.: Большая советская энциклопедия, 1958. С. 152.
• Кириченко Олексiй Iларiонович // Комуністична партія України: з'їзди і конференції / В. Ф. Солдатенко, І. Ф. Курас, Ю. І. Шаповал [та інш.]. Київ: Україна, 1991. 478 с.
• Лозицький В. С. Політбюро ЦК Компартії України: історія, особи, стосунки. 1918—1991. Киiв: Генеза, 2005. 368 с.
• Секретарь ЦК КПСС Алексей Илларионович Кириченко // Правда. 1957. 22 декабря.
• Сушков А. В. Президиум ЦК КПСС в 1957—1964 гг.: личности и власть. Екатеринбург: УрО РАН, 2009. 386 с. [www.ihist.uran.ru/files/2009_PrezidiumCPSU.pdf] [www.cdooso.ru/phocadownload/userupload/editions/prezidium-ck-kpss-v-1957-1964-gg-lichnosti-i-vlast.pdf]
• Табачник Д. В., Шаповал Ю. І. Кириченко О. І.: Штрихи до політичного портрета першого секретаря ЦК Компартії України в 1953—1957 рр. Киiв: Ін-т історії АН УРСР, 1990. 22 с. [histans.com/JournALL/Preprint/1990/2.pdf]
• Табачник Д. В., Шаповал Ю. І. О. І. Кириченко: історія однієї політичної долі // Український історичний журнал. 1990. № 5. С. 87—97.
• Табачник Д. В., Шаповал Ю. І. Син свого часу. О. І. Кириченко і його доля // Радянська освіта. 1990. 9 січня.
• Шаповал Ю. І. Злет і падіння Олексія Кириченка // Під прапором ленінізму. 1990. № 19. С. 59—63.
• Шаповал Ю. І. Вождь з характером. Виповнюється 100 років із дня народження Олексія Кириченка — першого українця, який очолив КП(б)У // День. 2008. 1 березня (№ 39). [www.day.kiev.ua/ru/article/istoriya-i-ya/vozhd-s-harakterom]

Ссылки

• [www.kirichclub.narod.ru/famous.htm Сайт «Клуб однофамильцев Кириченко»]
• Фотография члена Президиума ЦК КПСС А. И. Кириченко на сайте: [захаров.net/index.php?md=books&to=art&id=4058 Библиотека «История. Материалы и документы»]

Отрывок, характеризующий Кириченко, Алексей Илларионович

Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.