Киришский плацдарм

Киришский плацдарм — плацдарм немецких войск на восточном берегу реки Волхов в районе современного города Кириши, образовавшийся в декабре 1941 года в результате Тихвинской наступательной операции Красной армии.

Немецкие части 16-й, а затем 18-й армии удерживали плацдарм на протяжении почти двух лет в расчете на повторное наступление в сторону реки Свирь для соединения с финскими войсками. Попытки советских войск ликвидировать плацдарм долгое время не имели успеха, но в конечном итоге все-таки вынудили противника в октябре 1943 года оставить свои позиции и отступить.

Возникновение плацдарма, октябрь — декабрь 1941 г.

В конце августа 1941 года 16-я немецкая армия, действовавшая на правом фланге Группы армии «Север», перерезала Октябрьскую железную дорогу, вышла на южные подступы к Ленинграду и к 8 сентября, захватив Мгу и Шлиссельбург, полностью блокировала Ленинград с суши. Одновременно немецкие войска пытались развить наступление на северо-восток к реке Свирь для соединения с финскими войсками и уже 29 августа, продвигаясь вдоль западного берега Волхова, вышли в район Киришей.

Предпринятая в сентябре попытка советских войск прорвать блокаду Ленинграда (1-я Синявинская операция) заставила противника сосредоточиться на обороне и только 16 октября части 16-й немецкой армии, форсировав реку Волхов, перешли в наступление на Тихвин и Волхов. Более месяца шли ожесточенные бои, в результате которых советские войска сумели остановить наступление противника, а затем, получив подкрепления и перегруппировав силы, перешли в контрнаступление и заставили противника начать спешное отступление к реке Волхов и к железной дороге Мга — Кириши.

24 декабря Ставка ВГК категорически приказала войскам Волховского фронта, не прерывая ни на один день наступления, решительными ударами очистить восточный берег Волхова от противника и, не давая ему опомниться, ворваться на западный берег. С востока на Кириши наступала 4-я армия Волховского фронта, а западнее реки Волхов к железной дороге Мга — Кириши продвигалась 54-я армия Ленинградского фронта. Частям этих двух армий была поставлена задача как можно скорее овладеть Киришами. Однако противник сумел создать в этом районе мощную оборону и овладеть Киришами сходу не удалось.

К концу декабря основные силы 16-й немецкой армии отступили за реку Волхов, но в их руках остались два плацдарма на восточном берегу. Первый находился на территории современного города Кириши у железнодорожного моста, простираясь на 4 километра по фронту и на 2 километра в глубину. Второй плацдарм располагался в районе Грузино, где немецкие части организовали оборону прямо на территории бывшей усадьбы графа А. А. Аракчеева.

Первые попытки ликвидировать плацдарм, январь — май 1942 г.

В начале 1942 г., согласно замыслу Ставки ВГК, советские войска Волховского, Ленинградского и Северо-Западного фронтов предприняли общее наступление с целью разгрома немецкой Группы армий «Север» и полного освобождения Ленинграда от блокады. Важная роль в наступлении отводилась и 4-й армии, которой была поставлена задача ликвидировать противника в районе Киришей а затем развивать наступление в направлении Любани.

13 января 1942 года после полуторачасовой артподготовки части 4-й армии перешли в наступление. Большая часть армии, действовала на западном берегу Волхова от станции Ирса до Лезно, где ещё в конце декабря был захвачен плацдарм. На восточном берегу, в районе Киришей, действовала 44-я стрелковая дивизия.

Бои сразу же приняли затяжной и ожесточенный характер. Части армии вели наступление в крайне тяжелых условиях. В сильные морозы бойцы и командиры не получали продовольствие по несколько дней, а эвакуация раненых и оказание первой помощи не были организованы должным образом. Кроме того, командующий армией генерал-майор П. А. Иванов широко практиковал тактику штыковых атак сильно укрепленных позиции противника. Как следствие наступающие дивизии, многие из которых были крайне измотаны ещё в предыдущих боях, несли неоправданно высокие потери. Все это не позволило 4-й армии выполнить поставленную задачу. В начале февраля генерал П. А. Иванов был снят с должности, новым командующим 4-й армией стал П. И. Ляпин.

22 января решением командования фронтом боевой состав 4-й армии был значительно изменен, а полоса боевых действий — расширена. В связи с этим изменилась и задача, поставленная перед армией — «перейти от ведения общего наступления к проведению частных наступательных операций». До конца февраля части армии продолжали вести бои без существенных результатов примерно на прежних позициях.

В конце февраля, признавая провал общего наступления на Северо-Западном стратегическом направлении, Ставка ВГК приказала войскам Волховского фронта сосредоточиться на решении менее масштабных задач. Так, 26-28 февраля рядом директив Ставка ВГК предписала войскам Волховского фронта и 54- армии Ленинградского фронта окружить и уничтожить группировку противника в треугольнике Любань — Чудово — Кириши. В предстоящем наступлении предстояло участвовать и 4-й армии, правому флангу которой была поставлена задача наступать навстречу 2-й ударной армии в общем направлении на Ларионов Остров и далее на Смердыню.

Ожесточенные бои на любанском направлении продолжались длительное время, но советским войскам так и не удалось реализовать план Ставки ВГК. Не добились сколько-нибудь значительных успехов и части 4-й армии — немецкие плацдармы на восточном берегу Волхова в районах Киришей и Грузино снова ликвидировать не удалось. По состоянию на 29 апреля бои за Грузинский плацдарм продолжались — части 288-й стрелковой дивизии 4-й армии форсировали канал в Грузинском парке и вели бой за здания Аракчеевских казарм, церковь и дворец, приспособленные противником к обороне. Командование фронтом планировало начать операцию по ликвидации Киришского плацдарма после уничтожения противника в районе Грузино. Для этого благодаря действиям 54-й армии сложились благоприятные условия.

В марте части 54-й армии сумели, наконец, прорвать немецкую оборону вдоль железной дороги Мга — Кириши на рубеже Погостье — Шала и к началу апреля достигли реки Тигода. В результате этого образовалось два выступа: советский «погостьевский выступ», который занимали части 54-й армии, и немецкий выступ, получивший название «Пробка от шампанского» (нем. Sekt Pfropfen). Таким образом, создалась реальная возможность окружить и уничтожить всю немецкую группировку как на самом киришском плацдарме, так и в выступе «Пробка от шампанского».

Подготовка нового наступления, май 1942 г

20 апреля 1942 года, когда провал наступления 2-й ударной и 54-й армий на любанском направлении стал очевидным, Ставка ВГК приняла решение упразднить Волховский фронт, армии которого были включены в состав Волховской группы войск Ленинградского фронта.

Вскоре командующий фронтом М. С. Хозин представил Ставке ВГК свои соображения о дальнейшем наступлении войск фронта, утверждая при этом, что «освобождение Ленинграда от блокады будет выполняться путём проведения ряда последовательных фронтовых операций». По мнению М. С. Хозина одним из двух «решающих» участков должен был стать район Киришей, где планировалось совместными усилиями 4-й и 54-й армий окружить и уничтожить противника, «действующего в районе Кириши, Посадников остров, Липовик, устье р. Тригода». Для этого 4-й армии предстояло ликвидировать плацдармы противника на восточном берегу Волхова, а 54-й армии — нанести удар на Липовик и далее к реке Тигода. После этого армии должны были провести перегруппировку и продолжить наступление на Чудово и Любань.

Однако Ставка ВГК не была уверена в реализации этого плана. 21 мая Ленинградскому фронту было приказано «не позднее 1 июня очистить от противника восточный берег реки Волхов», но в дальнейшем крупномасштабного наступления не предпринимать и прочно занимать оборону на занимаемых позициях.

Выполняя указание Ставки ВГК, командование фронтом начало подготовку к «Киришской операции». Поскольку основные силы Волховской группы были направлены для спасения 2-й ударной армии, для предстоящей операции удалось выделить только 44-ю и 310-ю стрелковые дивизии, которые имели достаточно низкую боеспособность.

Так, 310-я дивизия понесли значительные потери в боях за плацдарм в районе стации Тигода на западном берегу Волхова, когда в мае немецкие войска предприняли попытку его ликвидировать. В результате ожесточенных боев плацдарм удалось удержать, но пополнить дивизию должным образом для участия в «киришской операции» не было возможности. С другой стороны, 44-я стрелковая дивизия длительное время не вела активных боевых действий, что отрицательно сказалось на её боеспособности. Так, начальник политуправления Волховского фронта К. Ф. Калашников, проводивший инспекцию дивизии, обнаружил, что бойцы относятся к каскам как ненужной обузе, поскольку противник уже несколько месяцев ведет себя спокойно. Для восстановления боеспособности и устранения послаблений в боевой подготовке политуправлению фронта пришлось «принять довольно жесткие меры».

27 мая для участия в операции прибыла 195-я танковая бригада, которая была полностью укомплектована личным составом и техникой (30 танков Т-34 и 20 танков Т-60), но боевого опыта не имела.

К концу мая подготовка операции была завершена. Стрелковые и бронетанковые части должны были поддерживать огнём 160 орудий и минометов (70-й гвардейский, 168-й артиллерийские полки, а также 24-й гвардейский артиллерийский полк реактивных минометов БМ-13) и 32-й отдельный бронепоезд. Кроме того, наступлению должна была содействовать артиллерия 54-й армии путём подавления артиллерии и минометно-пулеметного огня противника в районе Новые Кириши.

Бои за Кириши, лето 1942 г

...Исключительная беспечность и недобросовестное отношение генерала Ляпина к своим обязанностям привели к тому, что немецкие разведгруппы глубоко проникли в боевые порядки армии и нанесли большой ущерб войскам... Отбитые ценой больших потерь населенные пункты Кириши и Плавница в течение нескольких часов были отданы немцам.

Из телеграммы Военного совета Волховского фронта, 4 июля 1942 г.

5 июня 1942 года советские войска перешли в наступление. На плацдарме в этот момент занимали оборону 23-й полк 11-й пехотной дивизии, 3-й дивизион 2-го полка химических миномётов и 3-я батарея 604-го зенитного дивизиона. Снабжение немецкой группировки на плацдарме, хоть и было чрезвычайно затруднено, осуществляюсь по железнодорожному мосту. Мост был подорван ещё в 1941 году, но, проложив балки, опоры и настилы между взорванным пролётом, немцы продолжали его использовать. Господствовавшая над местностью и закрывающая обзор на переправы возвышенность с рощей «Высокой» оставалась в руках немецких частей, что не позволяло действовать советской артиллерии более эффективно и полностью лишить гарнизон плацдарма снабжения.

В первые дни наступления частям 4-й армии удалось ворваться в Кириши, Новинку и Плавницу, но развить успех не удалось. Более того, противник, получив подкрепления (4 батальона из составов 11-й, 61-й пехотных дивизий и 85-го полка 5-й горнострелковой дивизии) контратаками восстановил своё первоначальное положение. За провал операции командующий 4-й армией П. И. Лямин был отстранен от занимаемой должности. Его заменил генерал Н. И. Гусев.

В середине июня к операции подключились части 54-й армии на западном берегу Волхова. Однако наступление в направлении Малиновка — Дубовик — река Тигода, с целью окружения немецкой группировки в «пробке от шампанского» существенных успехов не достигло. Одновременно продолжались ожесточенные бои за Кириши, где части 44-й стрелковой дивизии безуспешно штурмовали Химкомбинат, северо-западную окраину Плавницы и позиции противника в роще северо-западнее Киришей.

11 июля командующий Волховским фронтом, К. А. Мерецков докладывал И. В. Сталину:

В результате трехдневных напряженных боев в районе Кириши войска 4-й армии на правом фланге овладели выс. 27,4, продвинулись к ж.д. мосту. Южнее железной дороги войска ведут бой в 500 м юго-восточнее пос. Кириши и на южном участке полностью очистили от противника дер. Кириши и ведут бой за стандартные дома 500 м севернее Новинки. Основные очаги сопротивления противника — это пос. Кириши и ж. д. вокруг поселка, поселок химкомбината и кирпичный завод. По показаниям пленных, до нашего наступления на киришском плацдарме противник сосредоточил 23, 2 пп 11 пд и 85-й горно-стрелковый полк 5-й порно-стрелковой дивизии и 2-й химическо-минометный дивизион.

16 июля К. А. Мерецков принял решение взять руководство операцией 4-й армии на себя, поскольку на киришском участке «наступление развивается неудовлетворительно». Группировка 4-й армии в районе Киришей была усилена 259-й стрелковой дивизией, 24-й стрелковой бригадой и 7-й гвардейской танковой бригадой, а также артиллерийскими частями. Вскоре бои за плацдарм разгорелись с новой силой. В конце июля немецкую 11-ю пехотную дивизию, понесшую большие потери, сменили на плацдарме части 21-й пехотной дивизии.

По немецким данным в период с 21 июля по 2 августа бои за плацдарм приняли наиболее ожесточенный характер. Так, 21-23 июля последовали сильные атаки советских войск при участии 60—80 танков, что позволило им добиться «местного успеха», но большего добиться советским войскам снова не удалось.

Плацдарм был как заноза в теле нашей обороны — мощно оборудованный, обнесенный колючей проволокой, с заминированными подступами, где каждый метр был пристрелян и при необходимости получал мощную артиллерийскую обработку с другого берега. Наша позиция была невыгодной: неглубокие траншеи, отрытые среди болот, постоянно заливались водой. Единственный сухой путь к передовой — железнодорожная насыпь. Но её держали под постоянным контролем вражеские снайперы и наблюдатели, замаскировавшиеся в хаосе балок и ферм взорванного моста через Волхов. Ровная и чистая луговина с реденькими кустами была нейтральной полосой. Много раз поднималась в наступление пехота и отходила, неся большие потери.

— Из воспоминаний А.Е. Сафонова, ветерана 168-го артиллерийского полка

.

Согласно сообщениям командования Волховского фронта в Ставку ВГК и Генеральный штаб, 9 августа ожесточенные бои за плацдарм продолжились - советским частям удалось овладеть несколькими узлами обороны противника и северо-западной окраиной поселка Добровольный. Утром 13 августа наступление продолжилось - части 44-й стрелковой дивизии захватили северо-западную окраину села Плавницы и рощу "Высокую", но большего добиться не смогли. Согласно показаниям пленных части 21-й немецкой пехотной дивизии понесли в боях большие потери - за один день боев из роты в 180 человек в строю осталось только 10. После 20 августа бои в районе Киришей постепенно стали затухать, хотя части 4-й армии до середины сентября периодически возобновляли атаки немецких позиций, которые, впрочем, не привели к сколько-нибудь значительным изменениям в положении сторон. Не был ликвидирован и немецкий плацдарм в районе Грузино.

Штурм рощи «Высокой», февраль 1943 г.

Неудачные попытки ликвидировать Киришский плацдарм заставили советское командование искать новые способы изменить ситуацию в свою пользу. Так в ноябре 1942 года было принято решение сделать минный подкоп под рощу «Высокую» — важный опорный пункт противника на плацдарме. Не очень удачные попытки сделать подкопы предпринимались и раньше. На это раз работы проводились с особой тщательностью и в условиях повышенной секретности. По этой причине саперы 44-й стрелковой дивизии закончили работу только в феврале 1943 года.

В 07:00 утра 23 февраля после двух отвлекающих взрывов, был подорван основной заряд, который был такой силы, что уничтожил весь гарнизон опорного пункта противника. Штурмовой батальон 44-й стрелковой дивизии без потерь занял позиции на высоте. Последующие атаки противника с целью вернуть утраченную позицию успеха не имели.

Захват рощи «Высокой» позволил советской артиллерии вести прицельный огонь по немецким переправам через Волхов, но это обстоятельство коренным образом не изменило положение. В дальнейшем в районе плацдарма снова установилось относительное затишье. Немецкие части, продолжая прочно удерживать позиции, не проявляли желания к активным действиям, а у командования 4-й армии не было достаточных сил, чтобы, наконец, ликвидировать плацдарм.

Эвакуация плацдарма, октябрь 1943 г.

Осенью 1943 года командование Группой армий «Север» начало разработку плана постепенно отвода своих войск от Ленинграда. По этой причине в сентябре было принято решение оставить утратившие былое значение позиции на Киришском плацдарме и восточнее «погостьевского выступа» и тем самым сократить линию фронта.

Операция по отводу частей 81-й, 132-й и 96-й пехотных дивизий 28-го армейского корпуса на новые рубежи получила название «Охота в день святого Губерта» (нем. «Hubertusjagd»). Силами 8 саперных батальонов была построена оборонительная позиция «Кусинка», протяженностью 14,5 километра - от устья реки Тигода до восточного края «погостьенского выступа». Было построено 192 ДОТА и поставлено почти 8000 мин. С середины сентября началась планомерная подготовка к эвакуации. Всё ненужное для боевых частей было либо вывезено, либо уничтожено. Одновременно саперные части готовили к уничтожению мосты, дороги, колодцы и дома.

В ночь с 1 на 2 октября немецкие войска начали покидать Киришский плацдарм, а следующей ночью последние части переправились на западный берег Волхова, подорвав за собой железнодорожный мост. Только услышав этот взрыв, советское командование начало догадываться о действиях противника.

Напрашивалось единственно правильное решение: всеми наличными силами прорвать оборону противника, ещё не успевшего освоиться на новом месте… Полевой телефон находился здесь же, в траншее. Я быстро связался с командующим 54-й армией генералом C. В. Рогинским и подробно доложил ему об обстановке и о своем решении перейти в наступление.

— Пока ничего не предпринимайте. Я переговорю с командующим 4-й армией, доложу обстановку генералу Мерецкову и сообщу вам, как действовать дальше. Ждите звонка, — сказал мне генерал Рогинский. Минут через 20-30 он вызвал меня к телефону:

— В 4-й армии о взрыве настила моста и об оставлении плацдарма противником ничего не известно. Также и в штабе фронта. Проверьте ещё раз, так ли все, как вы докладываете.

Я понял, что дело, требующее максимальной срочности, начинает затягиваться.

— Из воспоминаний командующего 311-й стрелковой дивизией Б.А. Владимирова.

4 октября, когда отход немцев стал уже совершенно очевидным, части 311-й стрелковой дивизии перешли в наступление. Вскоре начали прощупывать оборону противника на разных участках фронта и другие части 54-й и 4-й армий, поскольку советское командование посчитало, что немецкие войска начали крупномасштабное отступление.

311-я стрелковая дивизия 54-й армии, штрафной батальон и бронепоезд из состава 4-й армии, отбросив арьергардные отряды противника, овладели населенными пунктами Посадников Остров, Ларионов Остров, Ручьи, а также станциями Посадниково и Ирса, а 53-я стрелковая бригада 4-й армии, действуя на западном берегу Волхова, после ожесточенного боя захватила Лезно. Части 44-й стрелковой дивизии заняли, оставленный противником плацдарм на восточном берегу Волхова. На мемориальной плите в Киришах освободителями города названы 1071-й полк 311-й стрелковой дивизии, 215-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон 44-й стрелковой дивизии и 32-й дивизион бронепоездов.

Одновременно части 54-й армии атаковали противника по периметру погостьенского выступа — 281-я стрелковая дивизия на участке Смердыня — Басино, 80-я стрелковая дивизия — восточнее Дидвино, а 14-я стрелковая бригада — в районе Кородыни. До середины октября в этом районе продолжались бои, но линия фронта значительного изменения не претерпела.

К 6 октября части 311-й дивизии, продвинувшись вперед на 15 километров, вышли к хорошо подготовленной полосе обороны противника южнее деревни Мягры, прорвать которую сходу не удалось. Новая линия фронта пролегла севернее и восточнее населенных пунктов Тур, Жар, Березовик, освободить которые удалось лишь в январе 1944 года. Кроме того, 53-й стрелковой бригаде в результате контратаки 96-я пехотной дивизии пришлось оставить Лезно. Последний плацдарм на восточном берегу Волхова в районе Грузино был оставлен немецкими войсками только в январе 1944 года.

Итоги боев за плацдарм

Осада немецкого плацдарма в районе Киришей советскими войсками продолжалась более 21 месяца. Ожесточенные бои сменялись периодами относительного затишья. Уже к лету 1942 года плацдарм для немецкого командования потерял не только стратегическое, но и тактическое значение — сил для повторного наступления к реке Свирь на соединение с финскими войскам у Группы армии «Север» не было. Тем не менее, немецкие части продолжали удерживать плацдарм. Все советские попытки ликвидировать плацдарм закончились неудачей и стоили значительных жертв с обеих сторон.

До сих пор нет вразумительного ответа, зачем немцы изо всех сил удерживали эту позицию, где проливались реки крови, и зачем такие же реки крови проливали русские, бросавшиеся на плацдарм на неё с остервенением? Утверждается, что Кириши считались воротами, открывавшими дорогу на Ленинград. Но применительно к другим участкам фронта было ведь сказано то же самое… Что из того, что такая авторитетная личность, как командующий Группой армий «Север» Георг фонт Кюхлер заявляет, что Кириши все равно нужно удерживать, даже когда ему докладывают, что там за месяц выведены из строя по меньшей мере 2000 солдат убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

— Из воспоминаний Хассо Стахова, ветерана 18-й немецкой армии.

Борьба за киришский плацдарм не имела большого влияния на ход всей битвы за Ленинград. Достаточно сказать, что наиболее крупномасштабная попытка ликвидировать плацдарм, предпринятая советскими войсками летом 1942 года, или какие-либо другие боевые действия 4-й армии в этом районе не отмечены в списках операций в справочниках и энциклопедиях.

Однако в результате «боев местного значения» все окрестные населенные пункты и промышленные объекты были уничтожены или сильно разрушены. Так, рабочий поселок Кириши превратился в руины, где не уцелело ни одного здания, а районный центр Новые Кириши (Сольцы) был полностью стерт с лица земли. Большинство местных жителей либо погибли, либо покинули родной край. Только в 1960 году, после принятия решения о строительстве Киришского нефтеперерабатывающего завода и Киришской ГРЭС, началось воссоздание Киришской земли. В 1965 году Кириши получили статус города.

Памятники и мемориалы

• Echo of War memorial, Kirishi.jpg

  Мемориал «Эхо войны»

• Monument to the defenders of Kirishi.jpg

  Памятник «Защитникам Киришской земли (1941—1943)»

• Kirishi.jpg

  Мемориал «Памяти павших», вечный огонь

Литература

Документы

• [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов] / Под ред. Н. Л. Волковского.. — СПб.: Полигон, 2005. — 766 с.

Исторические исследования

• Бешанов В.В. Ленинградская оборона. — М.: АСТ, 2005. — 480 с. — ISBN 5-17-013603-X.
• Гланц Д. Битва за Ленинград. 1941—1945 / Пер. У. Сапциной. — М.: Астрель, 2008. — 640 с. — ISBN 978-5-271-21434-9.
• Шигин Г. А. [lib100.com/book/military_history/bitva_za_leningrad/_%d8%e8%e3%e8%ed%20%c3.%20%c0.,%20%c1%e8%f2%e2%e0%20%e7%e0%20%cb%e5%ed%e8%ed%e3%f0%e0%e4.pdf Битва за Ленинград: крупные операции, «белые пятна», потери] / Под ред. Н. Л. Волковского. — СПб.: Полигон, 2004. — С. 148-154. — 320 с. — ISBN 5-17-024092-9.

Мемуары

• Владимиров Б.А. [www.plam.ru/hist/komdiv_ot_sinjavinskih_vysot_do_yelby/index.php Комдив. От Синявинских высот до Эльбы]. — М.: Эксмо, 2010. — 320 с. — ISBN 9785699436651.
• Ляшенко Н. И. [militera.lib.ru/memo/russian/lyashenko_ni01/index.html Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера]. — М.: Яуза, Эксмо, 2005.
• Калашников К.Ф. [militera.lib.ru/memo/russian/kalashnikov_kf/index.html Право вести за собой]. — М.: Воениздат, 1981.
• Хренов А.Ф. [militera.lib.ru/memo/russian/hrenov_af/index.html Мосты к победе.]. — М.: Воениздат, 1982.
• Сафонов А.Е. [magazines.russ.ru/zvezda/2011/5/sa12.html Война и время].
• Бидерман Г. [militera.lib.ru/memo/german/bidermann_gh/index.html В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета.]. — М.: Центрполиграф, 2005.
• Польман Х. [militera.lib.ru/memo/german/pohlman_h01/index.html 900 дней боев за Ленинград. Воспоминания немецкого полковника] / Пер. А. Нечаева. — М.: Центрполиграф, 2005. — 2006 с. — ISBN 5-9524-1677-2.
• Стахов Х. Трагедия на Неве. Неизвестные страницы блокады Ленинграда. 1941-1944 / Пер. Ю.М. Лебедева. — М.: Центрполиграф, 2012. — 382 с. — ISBN 978-5-227-03928-6.

Примечания

Комментарии

Источники

Отрывок, характеризующий Киришский плацдарм

– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.